Жемчужиной храня дворец,
Заснеженный ютился город, —
Благообразья образец,
Он крохотный, но очень дорог, —
Наш петербургский закуток,
Куда душою отдохнуть,
Вдохнув природы биоток,
Мы едем. Воскресенье. Путь.
Из электрички, на перроне,
Предчувствий радости полны,
Билетики в карман хороним,
Всласть сплетничая (болтуны!),
Мы устремляемся в аллеи
(Старинных елей чудеса!),
Эпохой царскою болея,
Времен мы слышим голоса.
Здесь павловский играл оркестр,
И жил убитый император,
Как генетический протест, —
Нелепый (жертва!) реформатор.
А снег замел следы... Сугробы
Холмами плавными синели,
Темнело, — предсказаньем Глобы
Нам звездочки вверху звенели.
Мы исчезали из зеркал
Дворцовых, — нас впитавших глаз,
По лестнице спускаясь в зал,
Не все объяв и в этот раз...
И унося в фотоаппаратах
Все то, что суждено нам вспомнить
Из замираний многократных,
Чтоб тишиной себя восполнить.
Заснеженный ютился город, —
Благообразья образец,
Он крохотный, но очень дорог, —
Наш петербургский закуток,
Куда душою отдохнуть,
Вдохнув природы биоток,
Мы едем. Воскресенье. Путь.
Из электрички, на перроне,
Предчувствий радости полны,
Билетики в карман хороним,
Всласть сплетничая (болтуны!),
Мы устремляемся в аллеи
(Старинных елей чудеса!),
Эпохой царскою болея,
Времен мы слышим голоса.
Здесь павловский играл оркестр,
И жил убитый император,
Как генетический протест, —
Нелепый (жертва!) реформатор.
А снег замел следы... Сугробы
Холмами плавными синели,
Темнело, — предсказаньем Глобы
Нам звездочки вверху звенели.
Мы исчезали из зеркал
Дворцовых, — нас впитавших глаз,
По лестнице спускаясь в зал,
Не все объяв и в этот раз...
И унося в фотоаппаратах
Все то, что суждено нам вспомнить
Из замираний многократных,
Чтоб тишиной себя восполнить.