Двенадцать глав царь лез на пьедестал,
А на тринадцатой пришёл я к мысли,
Под чью б диктовку Книгу ни писал,
Но был тот жрец Давида ненавистник.
Самолюбивый выше всяких мер,
Пример другим в маниакальной злобе,
С овцой – сентиментальный лицемер,
Он и детей растил с себя подобьем.
Я про инцест речь даже не веду,
Круг для любви в дворцах настолько тесен,
Что все там друг у друга на виду,
И самовырождаются все вместе.
Все дети плодовитого царя
Родня по крови лишь наполовину.
Отличие у них по матерям,
А вот отец у всех детей единый.
Был у Давида сын Авессалом
И с ним сестра, Фамарь, прекрасна видом.
Амнон в неё влюбился и притом
Он первенец был у царя Давида.
Скорбел сын так, что даже захворал
Из-за сестры. Фамарь была девица,
И просто так нахрапом, на ура
Не мог Амнон с сестрой совокупиться.
Был у Амнона друг Ионадав,
Двоюродным он братом был Амнону,
Хитрющий человек не по годам,
Пошляк и циник просто беспардонный.
Зашёл к дружку он позднею порой
И сострадательную скорчил рожу:
«Худеешь ты, как раковый больной,
Ты ж сын царя, на что это похоже?
Сестру Авессолома любишь ты,
А он твой брат, Фамарь ему сестрица
И тёлка обалденной красоты,
И всё путём... когда бы не девица...
А ты ложись и хворым притворись,
Худой как глист... Отец тебе поверит.
Увидев как ты сдал, обмяк, прокис,
Он спросит, что ты хочешь, я уверен.
Ты так скажи: хочу чтобы сестра
Едою подкрепила мои силы
Из рук своих, что с запахом костра,
Где пищу мне сама Фамарь сварила».
Лежал Амнон, как раковый больной.
Пришёл отец, а сын любимый – в лёжку...
Прислал Давид Фамарь к нему домой
Испечь сынку любимые лепёшки.
Пришла сестра в дом брата своего,
Взяла муки и перед ним месила,
Лепёшек напекла, и что с того?
Не только в красоте у женщин сила.
Мацу передержала на огне
И подала прям с коркой подгоревшей...
Какую кашу ты заваришь с ней?
Так и лежи больным три дня не евши.
Нет, с женщин польза, несомненно, есть,
В них исцеление от мук сердечных.
На Эверест полжизни можно лезть,
А радость покоренья быстротечна.
Как только за окном сгустилась ночь,
По наущенью хитренького друга
Из комнат брат прислугу выгнал прочь
И поступил с сестрою, как с супругой.
Схватил её и тискал до утра,
Но до того сказал ей грубо крайне:
«Готовить не умеешь ты, сестра,
А потому иди в опочивальню».
«Нет, не бесчести ты меня, Амнон,
Не сотвори безумия со с мною,
С царём поговори, и без препон
Он сделает меня твоей женою.
Куда пойду с бесчестьем поутру?»...
Но брат не слушал слов и домогался,
В итоге, изнасиловал сестру
И с ней лежал, как волк проголодался.
Но только взял кусок её стряпни
Избалованный яствами царевич,
Как ощутил во рту такой хинин,
Что о любви быть не могло и речи.
Взревел Амнон взбешённый, как ишак,
Ведь к сердцу путь лежит через желудок...
Так от любви до ненависти шаг
Был сделан где-то с ночи до полудня.
Сестру возненавидел тот браток
Такою ненавистью величайшей,
Что мне, признаюсь, стало невдомёк,
Как мог её любить он часом раньше.
Сказал Амнон сестре: встань и уйди...
Она ж - упрямиться, кричать истошно:
«Мной овладел ты, как простой бандит,
Прогнать меня – зло будет ещё большим».
Но брат не слушал, дал слуге приказ
Прочь гнать Фамарь по гравия дорожке.
Она в семейной жизни что балласт -
Сожгла его любимые лепёшки,
По-человечески не отдалась.
Когда владел он ею через силу,
Царапалась, кусалась и дралась,
Чуть глаза хулиганка не лишила.
Фамарь в той оказалась западне
В одежде царской дочери-девицы.
Когда ж слуга захлопнул дверь за ней,
Несчастной было впору утопиться,
Рвала одежды, женщиною став,
Вопила о беде. За ней от платья
Тащился шлейф, оторванный рукав,
Как девство, что к одежде не приладить.
Сказал тогда ей брат Авессалом:
«Уж не Амнон ли был с тобою, брат твой?
Молчи, не сокрушайся о былом,
Потерянное не вернёшь обратно.
Ведь он – твой брат и своим сердцем ты
Не сокрушайся впредь об этом деле»...
С такой вот философской высоты
На девственность и честь тогда глядели.
Фамарь же в одиночестве своём
Жила в дому Авессалома брата.
И было им так радостно вдвоём,
Что между ними не было разврата.
Когда про случай тот узнал отец,
Как первенец Амнон его подставил,
Разгневался... Все думали конец
Настал Амнону. Как Иосиф Сталин,
Не сдержит царь эмоции свои,
Убьёт сынка. Что ждать от беспредела?
Но тот не опечалил сына и
Развратный дух не выпустил из тела.
Ибо любил Давид за нрав крутой
Сынка Амнона, первенец к тому же.
А чтобы к счастью гнать весь мир кнутом,
Израилю такой властитель нужен.
Авессалом же внешне подостыл,
С Амноном вёл себя вполне лояльно,
Но за сестры бесчестие и стыд
Амнона ненавидел чрезвычайно,
Два года продержался от греха
Убить козла и убежать из дома...
Но подошёл здесь праздник пастуха,
Стрижение овец Авессалома.
Момент прекрасный, ибо в день такой
Гуляют все по древнему закону,
Секатор рядом, прямо под рукой,
Осталось заманить сюда Амнона.
Пришел просить отца Авессалом:
«Приди на праздник всем семейством, батя.
Пройдёмся по сусекам помелом,
Еды и выпивки на всех там хватит.
Пути до стрижки – пара дней ходьбы
Неутомительной тропою горной».
Не захотел тогда царь в тягость быть
И отказался, дескать, дел по горло.
«По крайней мере, пусть пойдёт туда
Амнон, мой брат» – Авессалом настойчив,
Немало приложил тогда труда
На уговоры, а Давид не хочет
Пускать наследника на торжество,
Спросил: зачем ему идти с тобою?
Но так и не решил царь тот кроссворд -
Убить Амнона будет не слабо ли?
Особенно когда при нём братья...
Такие у царя мелькали мысли,
А детектив про «Десять негритят»
В собраниях ещё не появился.
На праздник царь Амнона отпустил,
С ним - царских сыновей, пусть оторвутся...
Потом себе он это не простит,
Когда с гулянки той не все вернутся.
(Здравствуй, мама, возвратились мы не все –
Остальные вон валяются в росе...)
***
Устроил царский пир Авессалом,
Сам отрокам своим сказал: «Смотрите,
Когда Амнон напьётся, под столом
Хоть черпаком его, но умертвите.
Не бойтесь, это мой для вас приказ.
Вам пьяного зарезать, что барашка,
Нет, проще, ведь в отличие от нас
Бараны не слабеют после бражки».
Так пастушата в праздник пастуха
Амнону, точно по Агате Кристи,
По горлу полоснули, в потроха
Ножи загнали, как контрольный выстрел.
А что братья, себя как поведут?
Авессалома повязали дружно?
Да нет, увидев этот самосуд,
Допили спешно то, что было в кружках,
На мулов сели, каждый к своему
Бежал тогда в неразберихе жуткой
И прочь скакал, покуда самому
Не сделали резекцию желудка.
Бежали резво из чужих дверей,
К своим же не особенно спешили,
Слух до Давида долетел скорей,
Что царских сыновей всех порешили.
Встал, на себе одежды разодрал,
Повергся в траву царь, рыдая тяжко.
И каждый царедворец всё подряд
Драл на себе, и пряжки, и подтяжки.
И лишь Самая сын, Ионадав,
Племянник у царя Давида хитрый,
Сказал царю, одежды рвать не став:
«Встань, царь, с земли и подними свой скипетр.
Ты не лишился всех сынов гуртом,
И скоро они будут здесь все вместе.
Амнона лишь убил Авессалом
За то, что тот сестру его бесчестил.
Он замысел вынашивал давно,
И вот удобный подвернулся случай,
Чтоб заманить Амнона на гумно
На стрижку ли овец или на случку -
Нет разницы теперь, когда он мёртв...»,
Да, был Ионадав и без диплома
На подлости горазд, хитёр, умён,
Он и подговорил Авессалома.
К царю Гессурскому Авессалом
Сбежал тогда без всяких экстрадиций.
Насильнику досталось поделом,
И в чём-то я готов простить убийцу.
Похоже, также думал и Давид,
Утешился о смерти он Амнона,
Не стал спецслужбы привлекать свои
И возвращать сынка из-за кордона.
А на тринадцатой пришёл я к мысли,
Под чью б диктовку Книгу ни писал,
Но был тот жрец Давида ненавистник.
Самолюбивый выше всяких мер,
Пример другим в маниакальной злобе,
С овцой – сентиментальный лицемер,
Он и детей растил с себя подобьем.
Я про инцест речь даже не веду,
Круг для любви в дворцах настолько тесен,
Что все там друг у друга на виду,
И самовырождаются все вместе.
Все дети плодовитого царя
Родня по крови лишь наполовину.
Отличие у них по матерям,
А вот отец у всех детей единый.
Был у Давида сын Авессалом
И с ним сестра, Фамарь, прекрасна видом.
Амнон в неё влюбился и притом
Он первенец был у царя Давида.
Скорбел сын так, что даже захворал
Из-за сестры. Фамарь была девица,
И просто так нахрапом, на ура
Не мог Амнон с сестрой совокупиться.
Был у Амнона друг Ионадав,
Двоюродным он братом был Амнону,
Хитрющий человек не по годам,
Пошляк и циник просто беспардонный.
Зашёл к дружку он позднею порой
И сострадательную скорчил рожу:
«Худеешь ты, как раковый больной,
Ты ж сын царя, на что это похоже?
Сестру Авессолома любишь ты,
А он твой брат, Фамарь ему сестрица
И тёлка обалденной красоты,
И всё путём... когда бы не девица...
А ты ложись и хворым притворись,
Худой как глист... Отец тебе поверит.
Увидев как ты сдал, обмяк, прокис,
Он спросит, что ты хочешь, я уверен.
Ты так скажи: хочу чтобы сестра
Едою подкрепила мои силы
Из рук своих, что с запахом костра,
Где пищу мне сама Фамарь сварила».
Лежал Амнон, как раковый больной.
Пришёл отец, а сын любимый – в лёжку...
Прислал Давид Фамарь к нему домой
Испечь сынку любимые лепёшки.
Пришла сестра в дом брата своего,
Взяла муки и перед ним месила,
Лепёшек напекла, и что с того?
Не только в красоте у женщин сила.
Мацу передержала на огне
И подала прям с коркой подгоревшей...
Какую кашу ты заваришь с ней?
Так и лежи больным три дня не евши.
Нет, с женщин польза, несомненно, есть,
В них исцеление от мук сердечных.
На Эверест полжизни можно лезть,
А радость покоренья быстротечна.
Как только за окном сгустилась ночь,
По наущенью хитренького друга
Из комнат брат прислугу выгнал прочь
И поступил с сестрою, как с супругой.
Схватил её и тискал до утра,
Но до того сказал ей грубо крайне:
«Готовить не умеешь ты, сестра,
А потому иди в опочивальню».
«Нет, не бесчести ты меня, Амнон,
Не сотвори безумия со с мною,
С царём поговори, и без препон
Он сделает меня твоей женою.
Куда пойду с бесчестьем поутру?»...
Но брат не слушал слов и домогался,
В итоге, изнасиловал сестру
И с ней лежал, как волк проголодался.
Но только взял кусок её стряпни
Избалованный яствами царевич,
Как ощутил во рту такой хинин,
Что о любви быть не могло и речи.
Взревел Амнон взбешённый, как ишак,
Ведь к сердцу путь лежит через желудок...
Так от любви до ненависти шаг
Был сделан где-то с ночи до полудня.
Сестру возненавидел тот браток
Такою ненавистью величайшей,
Что мне, признаюсь, стало невдомёк,
Как мог её любить он часом раньше.
Сказал Амнон сестре: встань и уйди...
Она ж - упрямиться, кричать истошно:
«Мной овладел ты, как простой бандит,
Прогнать меня – зло будет ещё большим».
Но брат не слушал, дал слуге приказ
Прочь гнать Фамарь по гравия дорожке.
Она в семейной жизни что балласт -
Сожгла его любимые лепёшки,
По-человечески не отдалась.
Когда владел он ею через силу,
Царапалась, кусалась и дралась,
Чуть глаза хулиганка не лишила.
Фамарь в той оказалась западне
В одежде царской дочери-девицы.
Когда ж слуга захлопнул дверь за ней,
Несчастной было впору утопиться,
Рвала одежды, женщиною став,
Вопила о беде. За ней от платья
Тащился шлейф, оторванный рукав,
Как девство, что к одежде не приладить.
Сказал тогда ей брат Авессалом:
«Уж не Амнон ли был с тобою, брат твой?
Молчи, не сокрушайся о былом,
Потерянное не вернёшь обратно.
Ведь он – твой брат и своим сердцем ты
Не сокрушайся впредь об этом деле»...
С такой вот философской высоты
На девственность и честь тогда глядели.
Фамарь же в одиночестве своём
Жила в дому Авессалома брата.
И было им так радостно вдвоём,
Что между ними не было разврата.
Когда про случай тот узнал отец,
Как первенец Амнон его подставил,
Разгневался... Все думали конец
Настал Амнону. Как Иосиф Сталин,
Не сдержит царь эмоции свои,
Убьёт сынка. Что ждать от беспредела?
Но тот не опечалил сына и
Развратный дух не выпустил из тела.
Ибо любил Давид за нрав крутой
Сынка Амнона, первенец к тому же.
А чтобы к счастью гнать весь мир кнутом,
Израилю такой властитель нужен.
Авессалом же внешне подостыл,
С Амноном вёл себя вполне лояльно,
Но за сестры бесчестие и стыд
Амнона ненавидел чрезвычайно,
Два года продержался от греха
Убить козла и убежать из дома...
Но подошёл здесь праздник пастуха,
Стрижение овец Авессалома.
Момент прекрасный, ибо в день такой
Гуляют все по древнему закону,
Секатор рядом, прямо под рукой,
Осталось заманить сюда Амнона.
Пришел просить отца Авессалом:
«Приди на праздник всем семейством, батя.
Пройдёмся по сусекам помелом,
Еды и выпивки на всех там хватит.
Пути до стрижки – пара дней ходьбы
Неутомительной тропою горной».
Не захотел тогда царь в тягость быть
И отказался, дескать, дел по горло.
«По крайней мере, пусть пойдёт туда
Амнон, мой брат» – Авессалом настойчив,
Немало приложил тогда труда
На уговоры, а Давид не хочет
Пускать наследника на торжество,
Спросил: зачем ему идти с тобою?
Но так и не решил царь тот кроссворд -
Убить Амнона будет не слабо ли?
Особенно когда при нём братья...
Такие у царя мелькали мысли,
А детектив про «Десять негритят»
В собраниях ещё не появился.
На праздник царь Амнона отпустил,
С ним - царских сыновей, пусть оторвутся...
Потом себе он это не простит,
Когда с гулянки той не все вернутся.
(Здравствуй, мама, возвратились мы не все –
Остальные вон валяются в росе...)
***
Устроил царский пир Авессалом,
Сам отрокам своим сказал: «Смотрите,
Когда Амнон напьётся, под столом
Хоть черпаком его, но умертвите.
Не бойтесь, это мой для вас приказ.
Вам пьяного зарезать, что барашка,
Нет, проще, ведь в отличие от нас
Бараны не слабеют после бражки».
Так пастушата в праздник пастуха
Амнону, точно по Агате Кристи,
По горлу полоснули, в потроха
Ножи загнали, как контрольный выстрел.
А что братья, себя как поведут?
Авессалома повязали дружно?
Да нет, увидев этот самосуд,
Допили спешно то, что было в кружках,
На мулов сели, каждый к своему
Бежал тогда в неразберихе жуткой
И прочь скакал, покуда самому
Не сделали резекцию желудка.
Бежали резво из чужих дверей,
К своим же не особенно спешили,
Слух до Давида долетел скорей,
Что царских сыновей всех порешили.
Встал, на себе одежды разодрал,
Повергся в траву царь, рыдая тяжко.
И каждый царедворец всё подряд
Драл на себе, и пряжки, и подтяжки.
И лишь Самая сын, Ионадав,
Племянник у царя Давида хитрый,
Сказал царю, одежды рвать не став:
«Встань, царь, с земли и подними свой скипетр.
Ты не лишился всех сынов гуртом,
И скоро они будут здесь все вместе.
Амнона лишь убил Авессалом
За то, что тот сестру его бесчестил.
Он замысел вынашивал давно,
И вот удобный подвернулся случай,
Чтоб заманить Амнона на гумно
На стрижку ли овец или на случку -
Нет разницы теперь, когда он мёртв...»,
Да, был Ионадав и без диплома
На подлости горазд, хитёр, умён,
Он и подговорил Авессалома.
К царю Гессурскому Авессалом
Сбежал тогда без всяких экстрадиций.
Насильнику досталось поделом,
И в чём-то я готов простить убийцу.
Похоже, также думал и Давид,
Утешился о смерти он Амнона,
Не стал спецслужбы привлекать свои
И возвращать сынка из-за кордона.
Обсуждения Дети Давида насилуют и убивают