Это ловушка, брешь или клапан?
Словно коты с раскаленной крыши
Мы удираем на Дальний Запад
И на Восток, бесконечно ближний.
Лавой кипящей течем по свету,
Ищем триумфы, находим тризны,
Все мы - лакеи, вруны, поэты -
Дети застоя и прочих – измов.
Все языки на Руси великой,
Богом науськаны или Чертом -
Едут тунгусы, финны, калмыки,
Ну а куда же славянам гордым?
Гонит нас кнут, или пряник манит?
Кто пожалеет нас, кто осудит?
Все мы - евреи, немцы, армяне -
Здесь до могилы русскими будем.
Юность осталась там, за порогом,
Как велика за прозренье плата,
Мы обрели бесконечно много,
Но и не меньше наши утраты.
Лозанна, 1993
***
Две женщины
в душе моей колдуют,
Себя да и меня
на части рвут,
И в воду смотрят, и на пламя дуют,
И зелье варят, и заклятья шлют.
Две женщины из разных поколений,
Полярных вер, наречий и планет,
Московских дней тиран и добрый гений,
И рыжий лучик предказатных лет.
Войдя мне в плоть и душу, кровь и кожу,
В делах моих маяча и мечтах,
Настолько в главном меж собою схожи,
Что несовместны даже в пустяках.
Две песенки, два берега счастливых,
Магниты, меж которыми кручусь,
От одного отчалил я насилу,
К другому все никак не прилеплюсь.
Для них я друг, мучитель и любимый,
Сухой наставник, скверный ученик,
Друг другу мы порой невыносимы,
Как и необходимы через миг.
От веры и неверия спасая,
Соавторы всех лучших моих строк,
Две женщины меня сопровождают,
Не потому ль я вечно одинок.
Лозанна, 1993
***
Это в воздухе ль дело, в бумаге,
В бесталанности, возрасте, сплине ?
Но веселые прежние книжки
Уж давно не стекают с пера.
Не от яда умру, не от шпаги,
Не от старости, а на чужбине,
Поседевший еврейский мальчишка
С Чистопрудненского двора.
Обретает себя неизменно
Сверстник мой то в бою, то в парадах,
В пышной хижине, скромных хоромах,
На волне и среди облаков,
На просторах Чикаго и Вены,
И с обеих сторон барикады
У Московского Белого Дома
И у прочих российских домов.
Ну а мне, разуверившись в вере,
Заблудившись меж былью и сказкой,
Карты все перепутав и сроки
Остается с ладонью у лба
Задыхаться в комфортном вольере
Горбоносых бульваров Лозаннских,
Бормоча свои лучшие строки,
Те что мне записать не судьба.
Лозанна, 1993
***
От Иерусалима до Москвы
Завалы сожалений и тоски,
Надежд, потерь, невып - невосполнимых,
Мой крестный путь, что стал с теченьем дней
Куда короче и куда длинней,
Куда короче и куда длинней
Чем от Москвы до Иерусалима.
Как с щепкою играется
хмельной
Конец тысячелетия со мной,
Бросает к сцене и на верхний ярус,
Болтаясь в небе, проруби, беде,
Все время между, а точней нигде,
Что ищет и что кинул он, мой парус?
Читая книгу судеб между строк,
Благодарю фортуну
что не смог
Ни в гопода пробиться, ни в холопы,
Что был Москвой гоним я и любим,
Что помирать явлюсь в Ерусалим,
Да, помирать явлюсь в Ерусалим,
Но пусть сперва наскучат мне Европы.
Лозанна, 1997
***
Ни франтом ветреным, ни дервишем с котомкой,
Ни желчным Дракулой, ни ангелом без крыл,
Иным запомнюсь я надменному потомку –
Не тем, кем некогда казался или был.
Не тем, как век земной искал свою дорожку,
Сшибаясь с тысячью течений и преград,
И на пирах чужих глотал сухие крошки,
Что до сих пор на языке моем горят.
Как брал вершины я и доходил до точки,
Топя щенком слепым в вине, стихе, слезе
Всю радость светлую
от безразличья дочки,
И ледовитого участия друзей.
Взгляд женский беглый, монумент нерукотворный,
Песчинки вечности - и подвиг, и пустяк,
Так и в судьбе моей, просчитанной и вздорной,
Слились причудливо куда, зачем и как.
Не тем запомнюсь как хватался за соломку,
Плясал над бездною и коченел в огне,
И в каждой женщине
вдруг видел Незнакомку,
Неважно что там ей мерещилось во мне.
Как створки памяти распахивал порою
В пургу июльскую, в парилку декабря,
И жизнь казалося порой совсем иною,
И даже, может быть, прошедшею не зря.
Лозанна, 1995
Рыжий кораблик
Офре
Еще одна любовь, опять наитие,
К вершине падать, подыматься в бездну,
Сближение сердец - всегда открытие,
Но знание - к печали, как известно.
Ты мое солнце, осень моя рыжая,
В веснушках вся – улыбка, кудри, руки,
Легко на сердце, лишь тебя увижу я,
И грустно от предчувствия разлуки.
Я цветом этим начисто отравленный,
Лукавым, колдовским, слегка косяшим,
Пусть в радуге покуда не представленным,
Но на поверку самым настояшим.
Приметы отметая как безделицу,
В неверии своем яснее вижу –
Лишь только в сердце этот цвет поселится,
Как самого меня объявят рыжим.
Еще одной любовью жизнь украшена,
А годы мира просят неустанно,
Ведь чувства страховать – затея зряшная,
Ни Библии не сдюжить, ни Корану.
И все-таки мечта мне ближе истины,
И как кораблик, со стихией споря,
В жестокий шторм отчалю я от пристани
Спасения искать в открытом море.
Лозанна, 1993
***
Какая грусть, конец аллеи
Где так привольно нам шагалось,
Где обнимали небо ели,
И не дышала в спину старость.
Какая грусть, конец дороги,
Где было все - и пот, и песни,
Где мы брели, сбивая ноги,
Куда не ведая, но вместе.
Богов лепили и ломали,
И слезы путая с улыбкой,
Друзьям и недругам прощали,
Границы в общем очень зыбка.
Аллея, где имелся мощный стимул
Существования на свете,
Где были мы необходимы
Друг другу, и врагам, и детям.
Где нам всего казалось мало,
Законный повод для печали,
И счастье близко так лежало,
Что мы его не замечали.
Как хорошо, не будет снова
Всех этих стычек за главенство,
Поход окончился крестовый
Потерей Времени и Места.
Какая грусть, конец аллеи,
Как это просто и как странно,
Мы слишком поздно повзрослели,
Мы повстречались слишком рано.
Лозанна, 1993
Прошлое тянет словно Итака,
Лот, обернися назад -
Взрослые дети от первого брака
Видеть меня не хотят.
C песней веселой не в ногу, по краю,
Между пиров и могил,
А в подворотне шпаной поджидают
Светлого завтра шаги.
Завтра из внуков, любви и недугов,
Буднично как остров Крым
Старость взойдет квадратурою круга,
Лучиком золотым.
Наедине ли с собою, со всеми…
Там Незнакомки черты
В ритме, кружащем пространство и время,
Выглянут из темноты.
И от души или просто по знаку,
Только пойдут до конца
Взрослые дети из прошлого брака,
Не отличишь от отца.
Женева 27.4.2008
Авиньон
Лене
Сей Папский сын, седой, ветрастый,
Небес заложник Авиньон,
В июле он - повеса страстный,
И блеском рампы ослеплен.
Что потерял ты, веры остров?
Что ищешь в буре перемен?
Здесь на неведомых подмостках
Следы нежданных мизансцен.
Клокочет город словно кратер,
Секрет успеха в общем прост,
Так создаются лучший театр
И самый длинный в мире мост.
Зима придет, ветра задуют,
Пустые сцены клонят в сон,
И Папы тихо торжествуют,
И на распутье Авиньон.
И ждет июля что есть мочи,
Где снова оперно красив,
А повезет - и мост закончит,
Но это - боже упаси.
..........................................................................................
Авиньон - старинный город на юге Франции, некогда убежище Римских Пап, с сильными ветрами и знаменитым мостом, доходяшим лишь до середины реки.
Сейчас каждый июль здесь проводится театральный фестиваль, самый большой в Европе.
Году 2009
Сладко-горького выпало поровну,
Но маячит несбывшимся сном -
Как назло и обидам и гонору
Ты войдешь с перебитым крылом.
Детским смехом растают мечтания,
Не сойдутся в пасьянсе пути,
От отчаянья и до раскаянья
Жизнь прожить, от себя не уйти.
Безвременья герои и пленные,
Ни ума не нажив ни палат,
Ждем - пождем что потомки надменные
Нас поймут, пожалеют, простят.
Деловыми слывем и двужильными,
Но прикроем глаза и летим
Наугад, с перебитыми крыльями,
Вдаль от прошлого, следом за ним.
Женева. Декабрь 2008
Офре
Мне столько лет что прежде и не снилося,
А сны как слезы детства коротки,
И если жив
то лишь твоею милостью,
Физическим законам вопреки.
Такие весны выпало приветствовать,
Прорваться через столько душных зим,
Вот отчего в своем (каком?) Отечестве
Всего дороже прошлогодний дым.
Мой век (опять какой?) дал в сумме трещину,
Размыта сумма переменой мест,
Как Моисею в край давно завещанный,
Идти к тебе вовек не надоест.
Судьба на блюдце и дорога cкатертью,
На планах – могендовид или крест,
По дням рожденья словно указателям
Бреду сквозь поле минное чудес.
Геенной избалованный и кущами,
Одно прошу – была бы только прыть
Крылатый миг
нам на двоих отпущенный
Кем, почему и для кого
прожить.
Женева 27.04.09
Словно коты с раскаленной крыши
Мы удираем на Дальний Запад
И на Восток, бесконечно ближний.
Лавой кипящей течем по свету,
Ищем триумфы, находим тризны,
Все мы - лакеи, вруны, поэты -
Дети застоя и прочих – измов.
Все языки на Руси великой,
Богом науськаны или Чертом -
Едут тунгусы, финны, калмыки,
Ну а куда же славянам гордым?
Гонит нас кнут, или пряник манит?
Кто пожалеет нас, кто осудит?
Все мы - евреи, немцы, армяне -
Здесь до могилы русскими будем.
Юность осталась там, за порогом,
Как велика за прозренье плата,
Мы обрели бесконечно много,
Но и не меньше наши утраты.
Лозанна, 1993
***
Две женщины
в душе моей колдуют,
Себя да и меня
на части рвут,
И в воду смотрят, и на пламя дуют,
И зелье варят, и заклятья шлют.
Две женщины из разных поколений,
Полярных вер, наречий и планет,
Московских дней тиран и добрый гений,
И рыжий лучик предказатных лет.
Войдя мне в плоть и душу, кровь и кожу,
В делах моих маяча и мечтах,
Настолько в главном меж собою схожи,
Что несовместны даже в пустяках.
Две песенки, два берега счастливых,
Магниты, меж которыми кручусь,
От одного отчалил я насилу,
К другому все никак не прилеплюсь.
Для них я друг, мучитель и любимый,
Сухой наставник, скверный ученик,
Друг другу мы порой невыносимы,
Как и необходимы через миг.
От веры и неверия спасая,
Соавторы всех лучших моих строк,
Две женщины меня сопровождают,
Не потому ль я вечно одинок.
Лозанна, 1993
***
Это в воздухе ль дело, в бумаге,
В бесталанности, возрасте, сплине ?
Но веселые прежние книжки
Уж давно не стекают с пера.
Не от яда умру, не от шпаги,
Не от старости, а на чужбине,
Поседевший еврейский мальчишка
С Чистопрудненского двора.
Обретает себя неизменно
Сверстник мой то в бою, то в парадах,
В пышной хижине, скромных хоромах,
На волне и среди облаков,
На просторах Чикаго и Вены,
И с обеих сторон барикады
У Московского Белого Дома
И у прочих российских домов.
Ну а мне, разуверившись в вере,
Заблудившись меж былью и сказкой,
Карты все перепутав и сроки
Остается с ладонью у лба
Задыхаться в комфортном вольере
Горбоносых бульваров Лозаннских,
Бормоча свои лучшие строки,
Те что мне записать не судьба.
Лозанна, 1993
***
От Иерусалима до Москвы
Завалы сожалений и тоски,
Надежд, потерь, невып - невосполнимых,
Мой крестный путь, что стал с теченьем дней
Куда короче и куда длинней,
Куда короче и куда длинней
Чем от Москвы до Иерусалима.
Как с щепкою играется
хмельной
Конец тысячелетия со мной,
Бросает к сцене и на верхний ярус,
Болтаясь в небе, проруби, беде,
Все время между, а точней нигде,
Что ищет и что кинул он, мой парус?
Читая книгу судеб между строк,
Благодарю фортуну
что не смог
Ни в гопода пробиться, ни в холопы,
Что был Москвой гоним я и любим,
Что помирать явлюсь в Ерусалим,
Да, помирать явлюсь в Ерусалим,
Но пусть сперва наскучат мне Европы.
Лозанна, 1997
***
Ни франтом ветреным, ни дервишем с котомкой,
Ни желчным Дракулой, ни ангелом без крыл,
Иным запомнюсь я надменному потомку –
Не тем, кем некогда казался или был.
Не тем, как век земной искал свою дорожку,
Сшибаясь с тысячью течений и преград,
И на пирах чужих глотал сухие крошки,
Что до сих пор на языке моем горят.
Как брал вершины я и доходил до точки,
Топя щенком слепым в вине, стихе, слезе
Всю радость светлую
от безразличья дочки,
И ледовитого участия друзей.
Взгляд женский беглый, монумент нерукотворный,
Песчинки вечности - и подвиг, и пустяк,
Так и в судьбе моей, просчитанной и вздорной,
Слились причудливо куда, зачем и как.
Не тем запомнюсь как хватался за соломку,
Плясал над бездною и коченел в огне,
И в каждой женщине
вдруг видел Незнакомку,
Неважно что там ей мерещилось во мне.
Как створки памяти распахивал порою
В пургу июльскую, в парилку декабря,
И жизнь казалося порой совсем иною,
И даже, может быть, прошедшею не зря.
Лозанна, 1995
Рыжий кораблик
Офре
Еще одна любовь, опять наитие,
К вершине падать, подыматься в бездну,
Сближение сердец - всегда открытие,
Но знание - к печали, как известно.
Ты мое солнце, осень моя рыжая,
В веснушках вся – улыбка, кудри, руки,
Легко на сердце, лишь тебя увижу я,
И грустно от предчувствия разлуки.
Я цветом этим начисто отравленный,
Лукавым, колдовским, слегка косяшим,
Пусть в радуге покуда не представленным,
Но на поверку самым настояшим.
Приметы отметая как безделицу,
В неверии своем яснее вижу –
Лишь только в сердце этот цвет поселится,
Как самого меня объявят рыжим.
Еще одной любовью жизнь украшена,
А годы мира просят неустанно,
Ведь чувства страховать – затея зряшная,
Ни Библии не сдюжить, ни Корану.
И все-таки мечта мне ближе истины,
И как кораблик, со стихией споря,
В жестокий шторм отчалю я от пристани
Спасения искать в открытом море.
Лозанна, 1993
***
Какая грусть, конец аллеи
Где так привольно нам шагалось,
Где обнимали небо ели,
И не дышала в спину старость.
Какая грусть, конец дороги,
Где было все - и пот, и песни,
Где мы брели, сбивая ноги,
Куда не ведая, но вместе.
Богов лепили и ломали,
И слезы путая с улыбкой,
Друзьям и недругам прощали,
Границы в общем очень зыбка.
Аллея, где имелся мощный стимул
Существования на свете,
Где были мы необходимы
Друг другу, и врагам, и детям.
Где нам всего казалось мало,
Законный повод для печали,
И счастье близко так лежало,
Что мы его не замечали.
Как хорошо, не будет снова
Всех этих стычек за главенство,
Поход окончился крестовый
Потерей Времени и Места.
Какая грусть, конец аллеи,
Как это просто и как странно,
Мы слишком поздно повзрослели,
Мы повстречались слишком рано.
Лозанна, 1993
Прошлое тянет словно Итака,
Лот, обернися назад -
Взрослые дети от первого брака
Видеть меня не хотят.
C песней веселой не в ногу, по краю,
Между пиров и могил,
А в подворотне шпаной поджидают
Светлого завтра шаги.
Завтра из внуков, любви и недугов,
Буднично как остров Крым
Старость взойдет квадратурою круга,
Лучиком золотым.
Наедине ли с собою, со всеми…
Там Незнакомки черты
В ритме, кружащем пространство и время,
Выглянут из темноты.
И от души или просто по знаку,
Только пойдут до конца
Взрослые дети из прошлого брака,
Не отличишь от отца.
Женева 27.4.2008
Авиньон
Лене
Сей Папский сын, седой, ветрастый,
Небес заложник Авиньон,
В июле он - повеса страстный,
И блеском рампы ослеплен.
Что потерял ты, веры остров?
Что ищешь в буре перемен?
Здесь на неведомых подмостках
Следы нежданных мизансцен.
Клокочет город словно кратер,
Секрет успеха в общем прост,
Так создаются лучший театр
И самый длинный в мире мост.
Зима придет, ветра задуют,
Пустые сцены клонят в сон,
И Папы тихо торжествуют,
И на распутье Авиньон.
И ждет июля что есть мочи,
Где снова оперно красив,
А повезет - и мост закончит,
Но это - боже упаси.
..........................................................................................
Авиньон - старинный город на юге Франции, некогда убежище Римских Пап, с сильными ветрами и знаменитым мостом, доходяшим лишь до середины реки.
Сейчас каждый июль здесь проводится театральный фестиваль, самый большой в Европе.
Году 2009
Сладко-горького выпало поровну,
Но маячит несбывшимся сном -
Как назло и обидам и гонору
Ты войдешь с перебитым крылом.
Детским смехом растают мечтания,
Не сойдутся в пасьянсе пути,
От отчаянья и до раскаянья
Жизнь прожить, от себя не уйти.
Безвременья герои и пленные,
Ни ума не нажив ни палат,
Ждем - пождем что потомки надменные
Нас поймут, пожалеют, простят.
Деловыми слывем и двужильными,
Но прикроем глаза и летим
Наугад, с перебитыми крыльями,
Вдаль от прошлого, следом за ним.
Женева. Декабрь 2008
Офре
Мне столько лет что прежде и не снилося,
А сны как слезы детства коротки,
И если жив
то лишь твоею милостью,
Физическим законам вопреки.
Такие весны выпало приветствовать,
Прорваться через столько душных зим,
Вот отчего в своем (каком?) Отечестве
Всего дороже прошлогодний дым.
Мой век (опять какой?) дал в сумме трещину,
Размыта сумма переменой мест,
Как Моисею в край давно завещанный,
Идти к тебе вовек не надоест.
Судьба на блюдце и дорога cкатертью,
На планах – могендовид или крест,
По дням рожденья словно указателям
Бреду сквозь поле минное чудес.
Геенной избалованный и кущами,
Одно прошу – была бы только прыть
Крылатый миг
нам на двоих отпущенный
Кем, почему и для кого
прожить.
Женева 27.04.09
Обсуждения Лозаннских бульваров горбатых