Унесло в океан нашу халупу,
Что притулилась на берегу песчаном;
Штормовой волной утянуло
Все наше с женой барахлишко;
А жальче всего ей ларчика было, —
Бросилась спасать драгоценности,
И я за женой кинулся в воду;
Ухватилась она за трубу печную,
А я за ногу ее ухватился, —
Так и барахтались в разъяренной стихии…
Забравшись на крышу плывущего домика,
Как на Ноевом Ковчеге потопа,
Плыли и плыли, одинешеньками,
Всматриваясь в дали пустого горизонта,
Под безразличным куполом неба.
Вокруг ни землицы клочочка три дня.
Но все ж вынесло на берег чужой
Еле живых и изможденных, к краснокожим.
Пригласил добрый вождь нас в вигвам,
Пожрали мы вволю, обсохли
И раскумарили индейскую,
С горько-сладким дурманом,
Передаваемую по кругу
Трубку Мира…
Что притулилась на берегу песчаном;
Штормовой волной утянуло
Все наше с женой барахлишко;
А жальче всего ей ларчика было, —
Бросилась спасать драгоценности,
И я за женой кинулся в воду;
Ухватилась она за трубу печную,
А я за ногу ее ухватился, —
Так и барахтались в разъяренной стихии…
Забравшись на крышу плывущего домика,
Как на Ноевом Ковчеге потопа,
Плыли и плыли, одинешеньками,
Всматриваясь в дали пустого горизонта,
Под безразличным куполом неба.
Вокруг ни землицы клочочка три дня.
Но все ж вынесло на берег чужой
Еле живых и изможденных, к краснокожим.
Пригласил добрый вождь нас в вигвам,
Пожрали мы вволю, обсохли
И раскумарили индейскую,
С горько-сладким дурманом,
Передаваемую по кругу
Трубку Мира…