Письмо кузнеца Владимиру Высоцкому

Тебе, Владимир, шлю я свой привет.
Ты нас покинул — скоро тридцать лет.
Умчались вдаль тобою загнанные кони…
Да, ты был буйный, а мы — тихони.

Вот я тебя постарше, а живу,
Да только жизнь теперь, как сон тяжёлый,
Она, хотя и длится наяву,
Но каждый день грозит бедою новой.

Ты извини, Володь, что я по-свойски.
Постарше я и были мы на ты,
Когда гостил ты (помнишь ли?) в Подольске,
Спасаясь от столичной суеты.

Опять же, извини, коль что скажу нескладно,
Ты ж знаешь — я кузнец.
В обед, хоть в кузне нашей было смрадно,
Но ты нам пел. Теперь всему конец.

Теперь той кузни нет и нет завода,
(Он вроде бы и есть, но это лишь обман).
Всё продано, но в кассу нет прихода,
Всё наш директор положил себе в карман.

А я, Володь, тепереча бомжую.
У нас тут нынче время подлецов,
Таких, что могут собственность чужую,
Квартиру вашу — умыкнуть, и нет концов…

Давным-давно свои я кончил ковки,
Давно ударно планы не лужу,
Но я, Володь, в загранкомандировки,
Хоть и во снах, а и теперь хожу.

Да, да… Так значит, я бомжую
Теперь у нас в стране бардак.
Но ты ж не знаешь… Расскажу я,
Что тут у нас теперь и как.

У нас случилась тут большая катаклизма.
Поставил Боря Е. Генсеку клизму:
“Про нас поют, мол … всё у нас не так, как надо…
И что ЦК для демократии преграда…”
Генсек обиделся, в Форосе затворился,
А Нерушимый наш распался, развалился.

Ты много натерпелся от властей,
Ту власть тебе любить причины нету,
Но нынешний уклад, ты мне поверь —
Он во сто крат безнравственней Советов.

Хотя Христа в правах восстановили,
Вновь золотом сверкают купола,
Но Заповеди напрочь позабыли,
Темно от торжествующего Зла.
Тебя кромсала-резала цензура,
Но вот он — перегиб и парадокс:
Она б могла спасти теперь Культуру
От тех, кого упрятать бы в психбокс.

Цензуры нет, но знаешь, что обидно?
Вот нет её, а Мастеров не видно.
Ей-Богу, просто ужас, что творится!
Садисты, да маньяки, да убийцы
Забили сплошь искусство до отказа;
Оно опасней стало, чем зараза.

Хоть не было войны, но всё в упадке,
Заводы встали, заросли поля,
И только недра потрошатся без оглядки,
Скудеет на глазах российская земля.

Товарищи учёные — и те подались в Штаты.
С мозгами потекли туда доценты-кандидаты.
И, хоть картошку мы, как прежде уважаем,
Но, веришь ли, теперь её, почти что, не сажаем.

И лук-морковь мы не сажаем больше.
Мы всё везем теперь из Турции, из Польши…
А Польша, в благодарность нам за это,
Грозит американскою ракетой.

А мы ведь до нуля почти разоружились,
Шпиёнам до гола мы обнажились,
К тому ж, мы всю Европу кормим нефтью-газом,
Так недовольны всё равно, заразы!
На нас радары наставляют и ракеты.
Житья, Володь, нам и теперь от Штатов нету.

Но я хотел-то вовсе не о том, да вот увлёкся.
Хоть душу тем не ворошить не раз зарёкся,
Но вновь и вновь я попадаю в колею,
В глубокую, чужую и мою…

Хочу сказать, что без твоих, Владимир, песен
Мир песенный стал и убог, и тесен.
Когда б ты слышал, что теперь поётся!
Слов не всегда с десяток наберётся,
Зато мусолят непрерывно их раз по сто.
Так стало песни выпекать легко и просто!

Тебя в эфире ну почти что не бывает,
Но всё равно тебя народ не забывает,
В твой юбилей и в день ухода
В Ваганьково не протолкаться от народа.
Да и в иные дни идут к тебе с поклоном
(Иной, глядишь, плеснет к подножью самогоном).

Несут тебе цветы, твои стихи читают.
Не зарастут к тебе народные тропы;
Не многих так в народе почитают.

И в эту зиму твой справляли юбилей.
К тебе несли приветы и поклоны.
Не чтут народы так и королей,
Тебе ж народ при жизни дал корону.

К твоей могиле, не пройти и не пробиться.
Тут птица Сирин охраняет твой покой.
Ты в смерти обернулся Феникс-птицей,
И Смерть убил своей строкой.

* * *

Вот, написал… Но как послать? Тут заковычка…
Достигли наши корабли иных планет,
Но нет с Тем Светом связи-смычки
Надежды все на Интернет…

Подался к внучке: “вот отправь-ка, Нюра”.
Она смеётся: “дед, затеял ты игру!”
Но ловко, словно по любимой партитуре,
Текст отстучала на своей клавиатуре…
Высоцкому-собака-маил-точка-ру.

Л.Ф. Котов, Январь — Март, 2008