Холокост

В больнице

Я уже целый месяц в больнице.
Не поставят диагноз никак.
Мне приходится, как говорится,
Зажимать свою волю в кулак.

Неизвестность, тревога, сомненья…
Тут какие же нервы нужны?!
Да к тому же еще в воскресенье
Мне припомнились сцены войны.

Мне припомнились Люблин, Майданек,
та залитая кровью тюрьма,
Бабий Яр… Моя память – как рана.
Так болит! Не сойти бы с ума.

Подружился я с зав. отделеньем.
Расскажу ему все. Он поэт.
Пусть напишет он стихотворенье,
да и «вывесит» в свой Интернет.

Мысль об этом пришла ненароком,
когда я, словно искру во мгле,
цикл стихов о еврейских пророках
увидал у него на столе.




ЛЮБЛИН, 1944 год

Когда в ночи приоткрывают двери
чертоги скорбной памяти моей,
взираю я, глазам своим не веря,
на отпечатки тех далеких дней.

Вот Люблин. Спят дома в густом тумане.
Пустой Майданек. Вышка у ворот.
Ряды колючек. А на заднем плане
покрытый слоем пепла огород.
Живой пример немецкого порядка:
салат, редиска, свекла, лук, морковь…
И прямо тут же, на зеленых грядках
куски недогоревших черепов.

Еще всплывают в памяти картинки:
кусты сирени, а в кустах барак,
а в нем… ботинки, детские ботинки.
Размер – на бирке, бирка – на шнурках.

А вот еще картинка. (Сердце рвется,
и на сознанье наползает тьма.)
Забор, шлагбаум. Дальше двор с колодцем,
а во дворе еврейская тюрьма.
Подходишь к двери. Слышишь эти звуки.
Как хочешь их, при этом, назови:
стон, вздох, шипенье… А за дверью руки
торчат, торчат… Вся комната в крови.
Гора из теплых тел, гора живая
вздыхает, стонет, булькает, шипит.
Трехлетний мальчик приютился с краю.
Засомневаешься. Подумаешь, что спит…

Хотя уже прошло две трети века,
я не нашел ответа на вопрос:
Что за душа была у человека,
который мир обрек на холокост?!..



БАБИЙ ЯР

Сентябрь сорок первого года…
Как вспомнишь – так в сердце пожар.
Всему человечьему роду
позором ты стал, Бабий яр!

Как много в числе «двести тысяч»
пустых и безликих нулей!
А сколько же букв надо высечь
на гранях гранитных камней,
чтоб список хотя бы составить
простых, неприметных имен,
хранящий в себе нашу память
об ужасах темных времен!
Где те двести тысяч улыбок,
сияющих в зеркале глаз?!..
Да разве гранитные глыбы
могли б заменить их сейчас?!
Где те двести тысяч Вселенных –
бескрайних душевных миров,
сплетенных из мыслей бесценных,
мечтаний, несказанных слов?!..

Давайте помянем казненных
ни в чем не повинных людей
и ими, увы, не рожденных,
не видевших мира детей!

Из них – хоть один, но Эйнштейн…
Да если бы не холокост,
читали бы Тору евреи
на Млечном Пути, среди звезд!