В дорогу... Надежда, веди!
Оставшиеся, поднимите
Бокалы за тех, кто в пути...
И ждите. Молитесь и ждите...
Ян Налепка
Летят года над тихой Садгорой...
На кладбище среди мещан окрестных
Лежит, дождем оплаканный, Герой
Советского Союза – не из местных...
Ян Налепка – словацкий капитан,
А ранее – учитель в школе сельской...
Смерть на войне гуляет по пятам...
Он, мертвый, горд: от пули пал немецкой.
И это означает, что врагу
Не шестерил, не заключал с ним сделку....
В упор убит фашистом на бегу,
Успев в последний миг планету сверху
Собой от вражьих выстрелов прикрыть...
Он до словацкой не дошел границы...
Как вы и я хотел он жить, любить,
Над ним сверкали летние зарницы...
Но выбирая, между «быть» и «бить».
Не поступился честью, сделав выбор....
Его, солдата, враг сумел убить,
Но он из строя и сейчас не выбыл...
Герой -- и павший сохраняет строй,
Ведя бойцов вперед живым примером...
Летят года над тихой Садгорой.
Где плачет дождь над памятником серым...
Элиезер Штейнбарг
...Там, в Липканах над домами липы
Шепчутся о чем-то с соловьями...
А к примеру, вы, да, вы -- могли бы
Передать еврейскими словами
Точно -- и в понятиях конкретных
Тех бесед нешумных содержанье?
Может, в их подробностях секретных
Судьбоносное таится знанье?
По Липканам бегал босоногий
Кареглазый мальчик Элиезер...
-- Не трещите надо мной, сороки --
Мне пора с ровесниками в хедер*...
Ну, я понимаю вас, положим
И займусь позднее переводом
Стрекота сорок -- на мамэ лошн**...
И останутся с моим народом
Как его духовное богатство
Сказка, притча, поговорка, басня...
Молоток, пила, игла, -- азарт свой
Поумерьте! В баснях и о вас я
Расскажу -- и речь вещей прольется
Мудростью на каждого... Не ложен
Вывод: из священного колодца
Черпаем судьбу -- из мамэ лошн.
...Невысокий, в кругленьких очечках.
Не спеша гулял... Над Черновцами
Россыпь звезд, дурман акаций... Ночка,
Как известно, дружит с мудрецами.
И под крутолобым сводом мозга
Слово к слову – нет душе покоя...
Память восприимчивее воска --
И чеканной вечною строкою
Вязка слов ложится на бумагу,
Запечатлевая в светлых душах
Грустную улыбку и отвагу...
И среди спасительных отдушин
В час, когда несчетно смерть косила
И сама история стенала --
В басенках накопленная сила
Зверству тайно противостояла.
Буквы идиш -- огоньками свечек
Озаряют трудный путь еврея
Из черты оседлости -- местечек --
В Иерусалим... Не властно время
Над судьбой пророческой... Не властна
Смерть над Боговдохновенным словом...
Мудрая Штейнбарговская басня
Нас уводит к доброму от злого...
*Еврейская начальная школа
** Язык идиш
Поезд
(По мотивам Элиезера Штейнбарга)
Станционный колокол -- поезду сигнал.
Паровоз ответил, точно простонал.
Тишину прорезав, гул затих в степи...
И пошли вдоль рельсов белые столбы.
Двинулись жандармы, вставшие во фрунт,
Башни, и казармы, и обменный пункт,
Стрелочник у будки с фонарем в руке,
И театр "Кабуки", лодки на реке...
Все несутся, пятясь,
Все -- назад, назад --
К четвергам из пятниц --
Вроде так нельзя?
Что их мчаться просит
Вспять из наших мест?
Неподвижен поезд,
Ну, а все окрест
Убежать стремится
Да все вспять и вспять...
Может, это снится?
Гасим свечку. Спать!
Музыка
(По мотивам Элиезера Штейнбарга)
Тамбурины и тимпаны,
Бубны, гонги, барабаны...
Все они полны обиды:
Были, есть и будут биты.
Палочное воспитанье,
Жизнь -- сплошные испытанья.
Далеко ходить не будем:
-- Жизнь -- битье, тоскует бубен.
Не скрывает барабан:
-- Ведь по нам, как по рабам,
Лупят бешеные палки!
Право, наши судьбы жалки!
Есть завидная судьба:
Это, например, труба.
С нами палки злобны, грубы,
А ее целует в губы
Верный друг ее -- трубач...
Что же делать - плачь -- не плачь --
Все неправедно и зыбко...
Есть судьба иная -- скрипка.
Вот кого уж нежат, гладят...
Хоть разнообразья ради --
Палкою разок по ней!
Так обидно, ей-же-ей!
И ведь не поднимешь шума,
А куда же смотрит Дума?
Даже депутат Кобзон
Нас не защищает (стон).
Тут запели все фанфары:
-- Пусть летят на вас удары,
Но без ваших тра-та-та
Песенка совсем не та.
Так что, пусть вас лупят чаще,
Пусть трубу целуют слаще,
Нежат пусть и гладят скрипку,
Пусть гитару щиплют шибко
По отдельности и вместе...
Только так родятся песни,
Зажигательные танцы...
Ну, а наши беды -- тайны
Никому не интересны...
Не за жалобы -- за песни
Всех нас почитают люди...
С тем вовеки и пребудем!
Радуга
(по мотивам Элиезера Штейнбарга)
Радуга у речки --
Точно мать над дочкой,
Над ее земной зеленой зыбкой...
От небесной свечки,
Заслонясь ладошкой,
Дочка маму радует улыбкой...
А под сенью зыбки --
Озорные рыбки.
Восхищают их живые краски.
Хоть обычно немы,
Разболтались:
-- Все мы
В изумленье: краски, как из сказки.
Карпы и сазаны,
Щучки и гольяны
Пестрым небом рады насладиться.
Окуни и сиги,
Стерлядь и вязиги --
Повод только дай повеселиться.
Тут один гольянчик,
Отроду -- смутьянчик, --
В бочку меда бросил ложку дегтя:
Мол, все это липа --
Здесь снимают клипы.
Он-то на крючок не попадется.
Кто поверил сразу,
Кто, имевший разум,
Над гольяном только посмеялся.
Но возникла ругань,
И давай -- друг друга --
В хвост и гриву, чтоб не задавался.
Радуга глядела
На такоге дело,
Радуга обиженно бледнела...
Все же было честно!
И она исчезла,
Развлекать безумцев не хотела...
Брейк-данс
(По мотивам Элиезера Штейнбарга)
Лягушонок из пруда
Разошелся -- хоть куда!
Он брейк-данс освоил и танцует!
Дергается, как больной,
То -- на камешек спиной
И, вращаясь вкруг себя, гарцует!
И, конечно, весь народ
Собирается, идет
Посмотреть на лягушонка в танце.
Ну, а он вниманью рад,
Раз четыреста подряд,
Лапок не щадя, кружил в брейк-дансе.
Рад кружить хоть перед кем...
То -- оживший манекен
В резких механических движеньях,
То он -- словно акробат:
Сальто десять раз подряд
Сделает... Расчет на уваженье.
Вылез из земли червяк.
Гложет зависть. Тоже так
Танцевать, как лягушонок, хочет.
Дернулся с десяток раз,
Неуклюжестью потряс -
И над ним болотный люд хохочет.
Тут червяк сказал:
-- Брейк-данс --
Очевидный декаданс
И его танцуют лишь уроды!
Ноль вниманья на него,
Лягушонок -- ого-го! --
Пляшет при стечении народа...
* * *
Леди Осень, в начале письма:
Я влюблен в Вас, -- признаюсь, -- и очень...
До свидания. Мистер Зима...
Вот и все, что скажу, Леди Осень...
Я не знаю, что надо сказать
Сверх того, что само прокричалось.
Не способен два слова связать,
Да и сердце не вовремя сжалось.
Тут бы нужно про небо и свет,
Про надежды, цветы и волненье.
И о том, что ваш нежный портрет
Пробуждает во мне вдохновенье.
Дескать, я Вас три жизни искал
В инкарнациях первых красавиц,
Чувство гордое не расплескал,
На случайных в пути не бросаясь.
Знал и верил: судьба приведет
Нас еще в этой жизни друг к другу...
Я услышу: меня позовет
Ваше сердце сквозь дали и вьюгу.
Будет встреча и будет восторг
Узнавания и упоенья...
В одиночестве долгом продрог,
Как, скажите, приблизить мгновенье...
Рухнет в прах вековая тюрьма.
Я, свободный, скажу:
-- Леди Осень,
Познакомимся: мистер Зима.
Я, – признаюсь, – влюблен в Вас – и очень...
* * *
Радости так редки,
Горести -- лавиной,
Прочь бегут недели,
Годы тают зря
Не в моей газетке,
Не с моей родимой,
Не в любимом деле --
Не моя стезя...
В потускневшем мире
Приключенья мелки
Жизнь прошла – не спорьте,
Неприютно мне:
Не в своей квартире,
Не в своей тарелке,
Не в своей работе,
Не в своей стране...
Выгасли рассветы,
Вышли замуж девы.
Никому в подлунье
Даром не нужны
Ни мои советы,
Ни мои напевы,
Ни мое раздумье,
Ни прозренья-сны...
* * *
Вопрос вопросов: для чего живем?
Один – чтоб после слиться с Абсолютом,
Другой, чтоб, вдоволь накуражась люто,
Всю мерзость естества явив при том,
Порадоваться, слабых унижая...
При чем здесь эгоизм и альтруизм?
Связь очевидна: униженьем жаля
Других до истонченья аневризм,
Инфаркты рассевая и инсульты,
Иной считает: зряшно прожил сутки,
Коль никого за сутки не довел
Подлянками до белого каленья,
До заиканья и до исступленья,
До обморока... («Что, хорош прикол?»)
«Прикол» хорош, коль вызвал чьи-то слезы,
Подначить, «кинуть», мерзко обхамить,
Унизить, околпачить, опустить --
Для низких -- доблесть... И метаморфозы,
Бывает, поражают весь народ,
Что встарь себя являл себя в духовных силах,
А ныне -- в geekboy-ах, чикатилах
Стал вороватым, лживым -- зло берет...
Не зря же Моисей разбил скрижали,
Но очевидно зря Христа распяли –
Тот подвиг альтруизма не ведет
К всеочищенью подлого народа.
Выходит – эгоизм – его природа,
И он эгоистичней что ни год –
И, стало быть, конец всему грядет,
Как предвещали древние пророки,
И нам -- увы! – остались только крохи –
И больше к нам Мессия не придет...
Другу
Возле жизненной тропки натыканы
Дни рожденья, как грустные вехи...
Неуспехи – обидными тыквами,
Рушниками дарились успехи...
.
В тех и в этих печального, грустного
Нынче больше, чем боли и счастья...
Но из противоречья прокрустова:
«Если б молодость знала...» -- нечасто,
Но случалось порой вдохновенною
Прорываться душою к прозренью –
И тогда мы сводили Вселенную
К незабвенному стихотворенью...
Что успели, что – нет – разберет Господь,
Он оценит стремленья-итоги...
Мы, наверное, больше смогли б – не спорь –
Но сбивались нередко с дороги...
Отвлекались на суетное подчас,
За обманками шли, миражами...
Маяками друг другу светя, лучась,
Вдохновением заражали.
«Если б старость могла...» -- это не о нас,
Стариками не станем, Григорий...
В нетерпении крыльями бьет Пегас --
Застоялся-де в коридоре.
Намекает -- давайте взлетим: Парнас
Ожидает нас сиротливо...
И конечно же мы взлетим не раз...
Так, что счастливо, брат... Счастливо!
Сын Украины
Так вышло – я судьбы не выбирал.
Родиться мог в пампасах Аргентины.
Всевышний наградил иль покарал:
На свет явился сыном Украины.
При том, что стопроцентно я – еврей,
Что бесоносцам хуже горькой редьки.
Убийца им приятней или гей.
Убийцы, кстати, среди них нередки.
Господь послал – и мой народ пришел,
Чтоб миссию исполнить – в Украине.
Бог помнит тех, кто добр и тех, кто зол,
Кто прежде был и кто явился ныне,
Тех, кто кормил и тех, кто прогонял,
Тех, кто любил и тех, кто ненавидел,
Тех, кто спасал и тех, кто убивал,
Кто не вступался, хоть убийство видел...
Над вымыслом, «историк», не корпи,
Супец не стряпай из гнилых объедков...
Воздастся по кармической цепи
Потомкам за антисемитских предков,
Давным давно ушедшим на погост.
Кармические вины – не химеры.
За украинский мерзкий Холокост
Потомки и Петлюры и Бандеры,
Хмельницкого расплату понесут,
Потомки всех погромщиков на свете,
Над каждым разразится Божий суд...
Антисемиты нынешние! Дети
И внуки ваши понесут вину
За то, что вы в свои пустые души
Не Господа впустили – Сатану –
Над вами и рога его и уши...
А праведных Господь вознаградит,
Даст и потомкам их Благоволенье...
На всех Всевышний пристально глядит –
Не забывайте – каждое мгновенье...
Онегинская строфа
Теперь-то я решусь, Людмила,
Сказать открыто, чтоб прочли --
(На что внезапно вдохновила
Судьба) – во всех концах земли --
Пусть запоздалое -- признанье
Все те, в ком как во мне терзанье
Теснит невольныи страхом грудь...
Теперь я не боюсь ничуть.
Признаюсь, много лет, Людмила,
Любил -- и до сих пор люблю...
Судьба мою любовь гранила...
И только Господа молю:
Позволь мне до нее дойти,
Слова признанья донести!
* * *
Был,
Остались мои следы...
Выл,
Когда уходила ты...
Лил
Потоки горючих слез –
И, стало быть, я всерьез
Жил...
Быть?
Поставлен вопрос ребром...
Слыть?
Казаться? – Куда с добром!
Нить
Уже на руке Судьи,
Успеешь грехи судьбы
Смыть?
Будь –
И больше не нужно слов.
Чуть
Промедлишь – и все. Готов!
Суть
Всего на Земле -- любовь,
В погоне за нею вновь
В путь!
* * *
Кто мыслью проникает в суть явлений,
Кто ищет словоформы с новизной,
Кто в правила древнейших песнопений
Себя упрямо втискивает...
Мой
В поэзии удел, мой трудный поиск --
В моем нелегком опыте... Давно
Куда-то укатил веселый поезд –
И мне в судьбе осталось лишь одно:
Незабываемое воскрешая,
Себя счастливым вновь воображать...
Хранит былые радости душа – и
Не устает в них взгляд мой погружать –
И в миражах я пребываю бледных,
Они – моя реальность новых дней...
В моих к той жизни зовах безответных –
Источники поэзии моей,
Что, может, никому не интересно,
А может, интересно молодым...
Счастливым им покуда неизвестно.
Что все пройдет, «как с белых яблонь дым»...
Я никого стихом не ублажаю,
Я никого не стану развлекать...
Болезненную душу обнажаю,
Чтоб из нее с надеждой извлекать
На Божий свет счастливые мгновенья...
С надеждой, что удастся повторить.
Печальные мои стихотворенья –
Попытка душу с фактом примирить,
Что жизнь моя, похоже, на излете...
Осталось две зарубки затесать
Заглавием на книжном переплете –
И жпилог в той книжке дописать...
* * *
Я не люблю селедки, манной каши,
Яичницы, омлета не люблю --
Учтите, приглашая... Вкусы наши
Различны... Майонеза не терплю...
На торте крем противен до рыганья –
Мне лучше бы с вареньем и желе...
Запомни предпочтенья, дорогая...
Я не люблю слоняться по жаре –
Стремлюсь укрыться в комнатке под крышей,
Где в первый миг, как в пекле, а потом,
Когда врублю на максимум кондишен,
Мне климатит нормально... Все путем...
Я телевизор вынес на помойку –
Бессовестной рекламы не люблю...
Я не люблю готовку и уборку,
Я не люблю болеть – сиплю, хриплю...
Недавно невзлюбил я «Аргументы
И факты» -- стало много чепухи...
Я не люблю безмозглые комменты
Приляпанные под мои стихи...
* * *
Ушел поэт... Погасли небеса...
На градус вся Вселенная остыла.
Никто уже не свяжет словеса
И к смыслу жизни с фронта или с тыла
Не подберется с этой стороны –
Ему лишь жизни суть себя открыла...
Ушел поэт... А без него темны
Аллеи и метафоры... Бескрыла
Весна – и утро не несет надежд,
И бесполезно звезды догорают,
Веселой искрой из-под грустных вежд
Впредь не сверкнут... С поэтом умирают
Те строки, что дрожат на вираже,
Готовые сорваться на страницу,
Но не сорвутся более уже --
В бессрочную отправлены темницу...
Заветное поэт сказать успел:
Кого и что любил – и острой мыслью,
Горячим чувством затянул пробел –
И вывел нас в полет... Безвестной высью
Летит неопалимая душа...
Жалейте – и завидуйте поэту...
Он жил, творя, достойное верша –
И то, что сотворил, не канет в Лету...
* * *
Не оставив записки,
Без звонка, без письма
Я уйду по-английски –
Не сходите с ума,
Может, всех озадвчу
Пересудом молвы.
Я о вас не заплачу,
Так не плачьте и вы
Пролетают мгновенья,
Что отсчитаны мне...
Я уйду без сомненья,
Без копанья в говне,
Кто чего мне недодал,
Обещанье забыв –
Ну вас... Жаль, что недолго
Мой звучал лейтмотив...
Я уйду на рассвете
Или в полночь – Бог весть,
Полагая в поэте
Главным совесть и честь
Я, долбился -- не гений --
Лбом о стенку в тоске
Без притворства и лени –
Вот книжонка в руке...
«Черные» лимерики. ( В подражание Андрею Порошину)
Жил один капельмейстер в Нью-Йорке,
Был от Баха, представьте, в восторге.
По утрам, назло всем,
Брал АК-47 --
Бах! И меньше на копа в Нью-Йорке.
Жил один архивариус в Осло,
Зонтик свой он затачивал остро.
Зонтик вместо ножа,
А в архиве держал
Паспорта им заколотых в Осло.
А один литератор iз Львiва
Чистый гений кровавого чтива.
Чтоб разжиться сюжетом,
Шел с ножом и кастетом
И мочил всех на улицах Львiва.
А один полицейский из Рима
Был садист-потрошитель незримо.
Мог охотиться сутки.
Шлеп – и нет проститутки
СНГ-овской на улицах Рима.
А один графоман с Литпортала
Наблюдал, как душа отлетала...
Не касаясь руками,
Свои жертвы стихами
Он душил в глубине Литпортала...
Ожидаются перемены…
Да чего там – не привыкать!
Первых горестей перпевы –
Повторять их и повторять.
Я-то, в сущности, все о прежнемм:
Где мой рай в судьбе, де мой ад? –
О безгрешном ли иль о грешном –
Свой у каждого демонат.
Обретение есть в потере…
Всякий бред углубяет смысл
В непредвиденном слов плетенье,
А обыденный абрис смыт.
Аберраций эгоцентризма
Непомерна над сутью власть.
Неосмысленна и капризна
Либидиная песня – страсть..
Упрошаю… Кого прельщаю?
Бессознательное, виват!
И безумству не воспрещаю
Вырываться из красных врат.
По-толстовски оксюморонна
Жизни смерть или смерти жизнь…
Переменой бесповоротной
Разрешись, судьба, разрешись…
Поэт и актер
Сергей Никоненко играет Есенина
И это, заметьте, совсем не игра.
Душа растревожена до потрясения:
Поэт воскресает для зла и добра.
Поэта душа инструмент неизученный,
Способная мир параллельный открыть.
Поэт, всеми муками мира измученный,
Всему вопреки продолжает творить.
Он снова вступает в борьбу с безысходностью,
Он ищет и все не находит себя
Один на один с равнодушьем и подлостью
Взывает к любви, от натуги сипя.
Сергей Никоненко играет Есенина,
Есенин играет актерской судьбой.
Вот роль, что когда-то лишь будет оценена:
Поэт замещает актера собой...
Поет «Ореро»
"Отговорила роща..." Чуть гортанно
Есенина поет квартет "Ореро".
Грузинское многоголосье пряно
Печаль поэта страстью разогрело.
И им сейчас, в самозабвенье жарком
О русской осени светло поющим
Грузинам, больно и наверно жалко
Поэта в его времени бегущем.
В согласии с кавказским этикетом
Сверхпрагматичны и сверхромантичны,
В сотворчестве с загубленным поэтом,
Поют грузины о своем, о личном.
Но гимном грустной осени задето
Для сострадания и соучастья,
На грусть грузин и русского поэта
Ответит сердце -- и забьется часто.
Ведь каждый тоже молод был когда-то
И каждому прошедших весен жаль.
И собственным ошибкам и утратам
Певцов аккомпанирует печаль...
Да, жаль, как жаль -- "Отговорила роща..."
Поют грузины -- их минор высок...
И мы им подпоем -- чего уж проще --
Слова-то каждый знает назубок.
«Музыка Григория Пономаренко на стихи Сергея Есенина...»
...В них нет особо сложных аллегорий,
Бесхитростные, как душа России,
Есенинские песни... Ну, Григорий,
Пожалуй, ты дозрел... Копились силы
На песнях, что певались в Волжском хоре,
Под аккомпанемент баяна Гриши...
Не сразу были поняты, но вскоре
Запели их Наташи и Мариши.
Те незамысловатые мотивы
Встречались как народные нередко
И омывались свежестью наива
Их сочинителя -- Пономаренко...
Но вот однажды -- будто озарило...
И поплыла мелодия над текстом
О роще золотой -- отговорила --
Запела, угасанию -- протестом...
И стала песня навсегда родною
Для каждого,в ком русское -- под кожей.
Она плыла неспешно над страною,
А с ней его судьба... Судьбу итожа,
Есенинских еще немало песен
Мелодиями одарил своими.
Итог счастливый, видно, Вам известен:
У авторства теперь -- двойное имя.
Жил композитор, снайперски попавший
Душою в душу... Тщетно все так метят...
И увлажнят глаза нам "Клен опавший...",
"Дай, Джим, мне лапу...", "Над окошком месяц..."
* * *
Вы признайтесь, а вы не Сусaнина?
Вы куда завели меня, милая?
Я потерянный, я без сознания,
Я в молении: лишь бы любила...Я...
Я опутанный сладкими путами,
Я отравленный ядом желания....
Бессердечная, пытками лютыми
Иссушившая до основания
Эй, а вы не Настасья Филипповна,
Инфернальная и неподвластная?
Что прикажете, радостно выполня,
Возмечтаю, чтоб только прекрасная
Разрешила б хоть на расстоянии
Созерцать божество светозарное,
Закипая в вулкане желания,
О жестокое сердце, коварное.
Да, я знаю, что сердце красавицы
Переменчиво, как ветер в мае.
Вас, похоже, совсем не касается,
То, что пламенным чувством вздымаем,
Я лишь к вам устремлен каждой клеткой,
Жизнь моя -- вся - не вам ли -- осанна?
Приковали меня крепко-крепко...
Вы судьбы моей странной Сусанина...
* * *
Есть такая страна,
Где живая струна,
Обладает большой
И ранимой душой.
И не ведая сна,
Все мечтает струна,
Ни о чем не забыв,
Прозвенеть свой мотив.
Чтоб ему в унисон –
Колокольчиков звон,
И журчанье ручьев,
И захлеб соловьев.
И той песне в ответ –
Мой сердечный привет
С пожеланьем любви,
Будь светла, сэ ля ви!
Будет в жизни ажур,
Коль чиста, сэ л’амур…
В ясном сердце весна --
Не сфальшивит Струна…
Монолог забытой девушки...
Эх, полночь перезрелая!
В окне дрожит фонарь.
Все песни перепела я...
Ну, ладно, прикемарь...
Вниманье будоражили
Моторы -- не ко мне?
Ты где, мой нежный вражина?
По беленой стене
С лассо, коварный, носится
Довольный паучок--
Сама, дуреха, просится
В объятья муха... Щелк!
Мой милый, в чьей ты коечке,
Заласканный, сопишь?
А я не сплю нисколечко,
А я тоскую, слышь?
Мне до утра не вылежать --
Укутаюсь в пальто...
И под фонарь... Ну, милый же!
Ты милый или кто?
Твой случайной шалостью
Была я -- все равно!
Захлестывает жалостью --
Такое вот кино...
* * *
Мы у стылого века в немилости,
Нет надежд, что могли бы согреть.
В неизменном ознобе и сырости
Начинаем до срока стареть.
Алмазики на кончиках ресниц,
Во всем, во всем судьбы шероховатость.
Но пред святой любовью пали ниц –
Да обручит судьбу с душою святость.
Мир, как мостик с опорами шаткими,
Жизнь, как чай, что бесвкусен и кисл.
За несвязными фактов охапками
Неизбежно теряется смысл.
Нам снятся упоительные сны,
Но не дается их истолкованье.
Сулят ли вдохновение весны,
А может быть – разлуку и изгнанье.
Что-то а августе будет, четвертого,
Рвутся давние грезы по швам.
Память чувства покуда не стертого
Придает многозначность словам.
Под кровлею затерянной избы
Молиться мне пред чадными свечами...
О дайте ж мне отведать той судьбы,
В которой есть любовь и нет печали...
* * *
Te,кого мы любим,,
Нерасстанно с намиi...
Смерть железным клювом
Схватит, как тисками,
Ни вздохнуть ни крикнуть --
Не взмахнуть рукою...
Сможет ли отвыкнуть'
Taм, за той рекою
Oт моей улыбки
Ta, кого оставлю...
Золотые рыбки
Соберутся в стаю.
Ласточки весною
Прилетят под стреху...
Eй же не со мною
Вспоминать ту встречу
На крылечке зимнем
Да под снегопадом
В том пальтишке синем...
Горевать не надо.
Возвращаюсь к милой
Золотыми снами
To, что было -- было
И осталось с нами.
Я кружу над нею,
Aнгел легкокрылый,
Сметлые навею
Cны о счастье милой...
Певец
В газетаъ промелькнуло сообщение о том, что Кобзон приобрел для себя место на кладбище, что на Масличной горе в Иерусалиме
…Его похоронят в Иерусалиме
Ногами к заветной Стене.
Здесь те, кто Всевышним особо ценимы,
Чьи подвиги в высшей цене.
Ему боевые вручали награды,
«Афганцы» считали своим…
Сержант отставной, после – маршал эстрады,
Под пулями Богом храним.
Где ангел рыдает, а дьявол смеется,
Кто первый шагнет в полный рост?
Давно не пацан, а ему все неймется –
Мы помним: Дубровка, «Норд-ост»…
Внимали ему Патриархи и Папы…
То в Думу ему, то в окоп…
Но слушают чаще теперь эскулапы
Его через фонендоскоп…
Его шельмовали по полной программе
А он для детдома – отец…
И жизнь уже дважды стояла на грани –
Нельзя так с собою, Певец!
Свистят у виска все быстрее мгновенья,
На стыках стучат поезда…
Забыты поэты его поколенья,
Но он-то пришел навсегда…
Поет – и затих озорник-пятиклассник,
Задумался о «се ля ви»…
Ббез песен его нам и праздник – не праздник,
В них отзвуки нашей любви…
В свой срок похоронят на древнем погосте,
Где рядом так близко звезда…
Рассыплются в прах и одежда и кости,
А песни его – никогда!
Покуда он жив, пожелаем Орфею
Здоровья и радостных дней…
Без песен Кобзона я жить не умею,
Будь счастлив, Иосиф Орфей!
Памятник в Донецке
Кто, следуя неясному резону –
Мне обсудить проблему эту не с кем –
Открыл в Донецке памятник Кобзону?
И непонятно, отчего в Донецке?
А отчего не в «Гнесинке», к примеру?
А чем не угодил театр эстрады?
Дубровка, где навстречу изуверу
Он шел спасать детей – не для награды...
Нашлось бы место в Тульском детском доме,
На горных блок-постах в Афганистане,
На Братской ГЭС, в Тайшете и на БАМ’e,
В бурятском, им отстроенном, дацане...
Он исполнял «Кол нидрей» в синагоге,
Он Шуберта исполнил в Ватикане...
Мне ясно: он не забывал о Боге,
А Бог не забывал о нем... Веками
О нем, как о мифическом Орфее
Преданье сохранится незабвенно
И у евреев и у неевреев...
Он больше,чем еврей. Он сын Вселенной...
О нем едва ль поэмами и прозой
Сказать смогу в попытке иллюзорной...
Вы там в Донецке начудили с бронзой –
Все суета... Создал нерукотворный
Своею песней ясной и сердечной
Сам памятник себе в открытых душах...
Поет Кобзон о подлинном и вечном –
И нечего сказать... Молчи и слушай...
Дом скорби 5-35 на 8-й авеню
Столько ночей вороной лимузин
К цифрам знакомым меня привозил:
5-35 на Восьмой авеню --
Словно я еду навстречу огню…
Вот подднимаюсь на пятый этаж –
Словно к душе подключаю вольтаж:
Будут вонзаться мне в сердце звонки,
Будут скорбеть о судьбе старики…
Если бы мог, я бы всем им помог,
Но над Бедой их не властен и Бог…
Если б собрать все богатства Земли,
Разве б они возвратить им могли
Близких, гонимыых свинцом на ветру,
Брошенных трупами в Бабьем Яру,
Тех, кто сожжер в Бухенвальдских печах,
Тех, кто в Печоре от тифа зачах,
Тех, кто прикладами зверски забит,.
Газом отравлен за то, что – а ид…
Воспоминанья их горький удел…
Те, кто там выжил, уже не у дел.
Залита кровью их сердца война,
Вытащена на их жилах страна…
Бывшие тягловой силой страны,
Ныне они той стране не нужны…
Чудом им выжить в аду повезло,
Ветром столетья их вдаль унесло,
Бросило по закоулкам Земли,
Жизнь пролетела, надежды ушли…
Просят помочь, только как им помочь?
Скорбью в том доме наполнена ночь…
6 сентября 2004 года
… Ночь траура совпала с днем рожденья…
А я готовил праздник для коллег…
И вот, прошу у школьников прощенья,
Безвинно убиенных и калек.
У малышей, еще лежащих в коме,
Спецназовцев, по ком не молкнет плач,
Бесланцев, у кого поминки в доме,
У тех, кого ведет на школьный плац
Наивная, нелепая надежда:
-- А может быть, он все же убежал?…
У тех, чья боль отныне безутешна,
Кого до боли прединфарктной жаль…
В урочный час везут меня к заботам
В «5-35» на шумной авеню…
Не подобает оказатьсся жмотом –
И обещанье я не отменю:
-- Ну, по граммульке, но не надо тоста –
Слова – камнями, а в гортани – сушь…
-- Пусть будет пухом им земля погоста –
За упокой невинных детских душ…
Свет поэта
В Вашингтоне после неизлечимой болезни скончался тринадцатилетний поэт,автор пяти книг «Песен сердца» Мэтти Степанек
Поэту было тринадцать лет,
А он уже умирал...
Но стойкостью поражал поэт,
Не детскостью умилял.
О том, что короткий отмерен срок,
Для мальчика – не секрет.
Старался в цепочках звенящих строк
О важном сказать поэт.
Болезнь иссушала, лишала сил,
Боль жалила злым огнем.
Но Бога поэт лишь о том просил,
Чтоб песня не гасла в нем.
Безжалостный задан ему вопрос:
-- Как нам вспоминать тебя?
Ответил:
-- Светло – и не надо слез,
Не сетуя, не скорбя…
Ведь я, уходящий ваш сын и брат,
Был счастлив назло беде.
И верю, что горстку семян добра
Посеял среди людей…
Уходит поэт… Но растает скорбь
И горечи черной нет.
Вновь тоненький сборник его раскрой,
Почувствуешь: жив поэт!
Все так же – улыбка его светла –
С обложки глядит на нас…
Он тонкой свечою сгорел дотла,
А свет его не погас…
* * *
А меня, такого несуразного.
Толстого, уродливого, глупого,
Грустного, веселенького, разного *
Больше ведь не будет на Земле.
Будет все, не будет только голоса,
Песни распевавшего хорошие
И души моей -- живого Космоса --
Больше ведь не будет на Земле.
Ни надежд моих ни заблуждения,
Ни там суеверий ни пророчества,
Ни под Новый год, ни в день рождения
Больше ведь не будет на Земле.
Ни обид моих ни остроумия,
Ни того, что мне открылось тайного,
Ни грехов, за что пошлют на суд меня,
Больше ведь не будет на Земле.
Разве что отыщется среди миров
Существо, меня не позабывшее,
Потому что я ему внушил любовь --
Я тогда пребуду на Земле.
Завещанная песня
1
Поминали гармониста, деда Проню,
Добрым словом поминали и жалели...
Был на снимке он улыбчивый, с гармонью,
И медали на груди светло блестели.
Ах, каким он был веселым музыкантом! -
Озорным, неугомонным, деревенским:
Появлялся на крылечке предзакатном
С береженою своей двухрядкой-венкой...
И звучали перепевы-переливы,
И старушки подпевали, молодея, -
Вкруговую шли, притопывая лихо...
И внучата собирались возле деда.
Усадив их, выдаст ложки, маракасы,
Разведет мехи - те в такт "стучат" проворно...
- Кем вы вырастете, юнги? - Моряками!
Дед - матрос всплеснет руками в темп "подгорной".
А гармонь его, подвластная заветам,
Не давалась гармонистам самым ловким,
Не случайно ведь с гармони той секретом
Совладать не мог и Гена Заволокин.
Дед жалел, что сыновья его и внуки,
Нет, не то чтоб были к венке равнодушны,
Но и им гармошка не давалась в руки,
Оставалась непокорной, непослушной.
А в его руках рождалась, как живая,
Песня русская, душой его согрета...
Венка-веночка, гармошка непростая -
Деду Проне открывала все секреты.
И грустить умела венка грустью деда...
А какой была ликующей и гордой! -
В славный день сорокалетия Победы
Деду-воину вручили новый орден.
Как награды боевые он наденет -
И ненастный день тотчас же станет ярче...
- Браво, Проня, - восхищался акалемик,
Вместе с дедом воевавший в Заполярье...
2
Много лет, как канонада отгремела,
Но все так же угрожая ветеранам,
До сих пор война не сводит с них прицела,
Умножая счет безвременным утратам.
- Ничего, браток, еще мы повоюем, -
Говорил известный медик и ученый, -
На гармощке поиграем, почаюем -
Вот осколок твой, удачно извлеченный!
Но поднять гармонь отказывались руки,
Шесть осколков отдавались болью в теле.
Пять кусков металла извлекли хирурги,
А шестой, у сердца, - так и не успели.
Зная все, в уединенную палату
Он позвал родных на тихое прощанье.
Был несуетен, сердечен, щедр на ласку,
Никого не забывая в завещанье.
-А гармонь моя, - сказал он напоследок, -
Если что,- пускай со мной не умирает:
Димку в гости приглашайте по - соседски
Как при мне. - И пусть гармонь живет, играет.
Димка, истый горожанин, шестиклассник,
Не гитарой вдруг увлекся - старой венкой.
И какой же это был для деда праздник:
Паренек-сосед играл легко и верно.
Торопливо дед секретами делился -
Что умел и знал - спешил отдать мальчонке,
А парнишка заниматься не ленился -
В месяц выучил шесть наигрышей звонких.
А потом, когда на скромные поминки
Собралась семья, что вдруг осиротела,
Старший сын тогда кивнул сурово Димке -
И парнишка развернул мехи несмело.
Начал сбивчиво, коряво и нестройно,
Растерявшись от серьезности момента...
Все смотрели с пониманием, не строго:
Дед болел - и он отвык от инструмента.
Вдруг гармошка зазвучала так знакомо, -
Разыгрался Димка, пальцы приноровя,-
Будто это, вопреки земным законам,
К нам, живым, живой вернулся деда Проня.
Никому не показалось неуместным,
Что мажорно разливалась-пела венка:
Дед учил его веселым только песням,
Потому что был хорошим человеком...
3
Похожу у притихшего дома -
Где ты, где - говорунья - гармонь?
Может это раскатами грома
Ты рокочешь за дальней горой?
Вечер тайным предвестием дышит...
Ты, печаль, озареньем ожги:
То ли ливень ударит по крыше,
То ль в подъезде услышу шаги...
С в плат укутанной венкою вятской
Не спеша выйдет снова во двор
И сперва заведет залихватский
Озорной плясовой перебор.
Удивит разудалой "подгорной",
Довоенный исполнит фокстрот,
Позабавит частушкой задорной
Невзначай на минор перейдет.
Зазвучат по-иному лады,
Отрешеннее взгляд музыканта...
Вдруг представишь его молодым
Старшиной из морского десанта:
Бескозырка и связка гранат,
Дерзкий рейд за норвежские фьорды...
Под рукой полнозвучно гремят
Эхом давних разрывов аккорды.
Ребятня, про проказы забыв,
Прибежит гармониста послушать,
Растревожит мальчишечью душу
Старой песни матросской мотив.
Ну, а он их еще удивит:
Маракасы им выдаст и бубен:
- Стариной похваляться не будем.
Ну-ка, как это в стиле "биг-бит"?...
У подъезда стою онемело,
Подставляя под ливень ладонь:
Где-то в доме знакомо запела,
До души пробирая, гармонь...
* * *
...И я в Марину Влади был влюблен
И ревновал к Владимиру жестоко...
Любви ответной удостоен он,
А я, увы, не удостоен... Только
Пожаловал Всемилостивый Бог
То ль в наказанье мне, то ль в утешенье --
(Как глупышу-котеночку – клубок --
Играй, мол, отвлекись...) – стихослуженье...
Играю, а отвлечься не могу:
«Колдунья» навсегда очаровала...
Я всех моих друзей остерегу:
Забудьте этот фильм, чтоб не стенала
В соблазне зряшном, как моя, душа...
Ее глаза, по правде – колдовские...
О ней не скажешь, дескать, хороша –
А, изнывая от глухой тоски, ей,
Прекрасной, невзирая на года,
Оставишь все на свете на кону -- и
Приносишь в жертву душу навсегда...
...И до сих пор к Владимиру ревную
* * *
Здравствуй, радость моя, что синоним печали...
Ты со мною всегда, если дваже вдали.
Нас с тобою стихи навсегда повенчали,
Наши судьбы по разным дорогам пошли....
Здравствуй, песня моя! Ты взымалась до неба,
Разрывая мне глотку своей тишиной...
Я кричу на весь мир оглушающе немо –
Только эхо безгласное спорит со мной...
Здравствуй, смет моих грез! Ты меня ослепила,
Ты меня освятила своей красотой...
Ты любила меня – ты меня не любила –
Пусть завидует тот, кто сегодня с тобой...
Кривой Рог
1
...Пруд-отстойник шлама НК ГОК'a
Чуть поменьше озера Байкал.
Холодно, тоскливо, одиноко,
Скользко, страшно... Я над ним шагал
По большой трубе-пульпопроводу,
Извергавшей в пруд вонючий шлам,
Ночью, днем, в ненастную погоду *
В говнодавах, лопнувших по швам,
В куртке замазученной и рваной,
В шапке, источавшей солидол...
Мнились мне единственной нирваной *
Койка в общежитии и стол,
Полка с парой книжек над подушкой,
На подушке * тонкое письмо...
Две гантели * ржавые нгрушки *
Сам сварганил в мастерской, как смог.
В той рабочей криворожской келье
Каждый * побратиму побратим *
Жили * не разлей вода * артелью
Петька, Павлик, Сенька и Ефим.
Правда, по работе развозили
Нас "летучки" в разные места.
Петька с Фимкой "пом. маш. экс-ра" были,
Как и я. А Павлик в мастера
Быстро был продвинут * знак почета:
Был он и смышлен и деловит.
Мастер в восемнадцать * это что-то!
Это нам о чем-то говорит.
Петька с Фимкой тоже не в прогаре:
Экскаваторы достались * класс!
Ну, а мне * такой я "ловкий" парень --
Наихудший выдался как раз.
Для нормальной, собственно, работы
Этот монстр негоден был давно.
* Отчего ж не выбросили?
* Что ты!
Кто ж позволит? Экое добро!
Все оно в ремонте да в ремонте *
Надсадились стягивать болты.
* Пуск! * кричит главмех. * Не провороньте...
Если что * валите прочь в кусты...
Федя, машинист, лицом бледнея,
Трогал реверс чутко, как хирург *
Тотчас начиналась ахинея:
Машинисту не хватает рук.
Монстр наш как пойдет греметь железом:
То начнет размахивать стрелой,
То вращать, то, одержимый бесом,
Под откос ползет * ну, Боже мой!
Рычагов-то чуть ли не десяток,
Пять включились сами, не спросясь.
Вмиг механик выпадет в осадок *
Прыгнет в свой "уазик" * и атас!
Ну, а нам-то некуда деваться,
Некого в виновники писать,
И самим приходится спасаться,
И его, постылого, спасать.
Федя костерит меня по-русски:
Проморгаю * и считай * готов...
Здесь моя задача * две "закуски"
Исхитриться всунуть меж катков.
Попросту сказать * огрызки рельса.
Исхитрился * и дурак заглох.
И опять ремонт, но хоть разбейся *
Не хотел работать пустобрех.
Так все жилы вымотает за день,
А еще морозы и ветра,
Гнойники от самых легких ссадин...
Где уж нам пробиться в мастера.
Хоть бы к ночи добрести к общаге,
С той трубы не сковырнуться в шлам...
Так вот и плетусь тяжелым шагом
В говнодавах, лопнувших по швам...
2
Доплетешься * чуть ли не покойник,
Чисто в нашей келье * просто рай!
Все с себя долой * и бух * под койку...
* Эй, * кричат друзья * иди, стирай!
Все опять в охапку собираю,
В душ иду.
Раздевшись догола,
Я сперва в бензине все стираю *
Роба выцветает добела.
Щелоком потом * и мылом, мылом...
Тру и мою, полощу и тру.
Хоть устал, но сроду не был хилым.
Отмываю. Высохнет к утру?...
...После душа, в чистой рубашонке *
Средь друзей. Друзья готовят чай.
На подушке ждет конвертик тонкий *
Маленькая радость невзначай.
Листик круглых букв из Ленинграда *
Школьницы знакомой письмецо,
Чистая, невинная отрада...
В памяти моей ее лицо,
Нежный голос с дикцией особой,
Ленинградский аристократизм.
С сей неизбалованной особой
Повстречались летом. Сократись
Перед ней пижонство и ухарство *
Бесполезен выпендреж. Она *
Как холодный душ или лекарство
Для провинциала-пацана.
Да, там Эрмитаж и Исаакий,
Там Растрелли, Зимний, Летний сад...
Но и в Ленинграде не у всякой
Душу завораживавший взгляд.
Рядом с ней хотелось быть умнее,
К месту Городницкого запеть,
Кстати вспомнить о Хемингуэе,
Словом, соответствовать.
Заметь,
Что, хоть и не в тундре обретался
Перед этим восемнадцать лет,
Все же в чем-то недовоспитался,
Культурешки недобрал "поэт".
А ведь мнил, чудак, себя поэтом,
Что-то там коряво рифмовал,
Графоманил искренне, но в этом
Ровно ничего не понимал.
В общем, жил хоть без особых тягот,
Вырос недоучкой * чистый лист...
Чем там отличался, блин, хотя б от
Импрес-сиониста * сионист?
Как рентгеном, тем спокойным взглядом
Все во мне проявлено в часок
Не обидно, не со злом, не с ядом *
Как сестра с братишкой... Адресок
Догадался попросить, прощаясь...
Зацепила душу... Вот дела...
Улетела. Написал. Ручаюсь,
Что письма, конечно, не ждала.
Что в ответ напишет * сомневался:
Кто я ей и что ей до меня?...
Но конвертик тонкий оказался
На подушке чрез четыре дня.
Написала. Радость без предела.
Рот, как говорится, до ушей...
А о чем? Да разве в этом дело *
Про учебу, школу... Но душе
Здесь легко другое открывалось:
О ее нездешней чистоте...
Между круглых буквиц оставалось
Место вдохновенью и мечте...
3
...Электричкой едем от Червоной *
"Зайцами" в Долгинцево, затем
Снова в келье, но теперь вагонной
Покидаем детство насовсем...
То есть, покидаем Криворожье.
Бремя испытаний * с плеч долой!
Стали молчаливее и строже...
Вот и возвращаемся домой.
...Здесь мы рвали пуп, сжимая зубы,
Матерились, слабости грозя...
Да, мы стали резки, стали грубы:
Впереди * солдатская стезя...
Что из Криворожских тех реалий
Память сохранила? * Ничего!
Ни названий точных, ни деталей
Где что размещалось, как кого
Звали в той общаге, в той "летучке",
В той конторе, вообще в том СМУ,
С кем тогда здоровались "по ручке",
С кем дружили, а порой кому
Морду били * тоже ведь случалось --
Фигою в кармане не шурша,
Что там постепенно закалялось *
Может сталь, а может быть душа?
Все в тумане, все нерезко... Тени
Вместо четких образов и лиц...
Как же мы небрежны были с теми
Там, о ком сейчас душа болит.
Не велось там дневников, конечно,
Письма тоже не сохранены,
Оттого печалью безутешной
Все воспоминания полны.
И, понятно, смещены акценты,
Кое-что, что мнилось дорогим,
Нынче для меня не стоит цента *
Время... Да и сам я стал другим.
Ну, а кое-что всего дороже
Стало из тогдашних мелочей...
Отразилось в сердце Криворожье...
Неостановим судьбы ручей...
Молодость * далекая планета,
Тот невозвратимый звездный миг,
Что питает творчество поэта,
Воскресая на страницах книг.
Эй, куда, куда вы укатили,
Где, в каких укрылись из квартир,
Вы, герои той кинокартины,
Что я без конца в душе крутил?
Как три мушкетера с Д'Артаньяном *
Все за одного, за всех * один.
...Разлетелись верные друзья, но
С вами в сердце * я непобедим!
Где ОНА, принцесса сладкой сказки,
Что была мне светочем тех дней?
Мне воображенье дарит краски,
Чтобы ярче рассказать о НЕЙ.
Не забыто имя, ну, да ладно,
Просто так его не озвучу...
Как тогда, смущаясь и нескладно
Я пошлю по тайному лучу
Сердца благодарного молитву:
Господи, храни ее, храни,
К счастью для нее открой калитку,
Подари ей радостные дни!
4
Вот и завершается поэма...
А вернее * начинает жить.
Дальше это * не моя проблема:
С кем ей повстречаться и дружить,
Кто, в нее вчитавшись, вдруг припомнит
Что-то очень важное в судьбе...
А возможно * кто-нибудь дополнит
То, что я сумел найти в себе.
Неисповедим полет Пегаса.
...Вот поэма у ТЕБЯ в руках...
Это значит: юность не погасла,
Значит: все, что было не напрасно,
Жизнь была трудна, но так прекрасна...
И любовь не кончится в веках!
Нью-Йорк
Не сказал бы, чтоб я ав этот город влюблен.
Я скорее подавлен им, даже унижен.
Я бы, может, бвл счастлив в Москве иль Париже,
Только я уже в нем, а во мне уже он.
Этот город -- вселенский меняла и торг,
Биржа -- храм, ну, а доллар здесь -- бог и икона,
Выше доллара нет ни судьи ни закона...
Но на книжках стхов моих надпись "Нью-Йорк".
Наша встреча была предопределена:
"Город желтого дбявола" вымечтан с детства.
От болезни "мечта" не придумано средства,
Но страшна той мечты воплощенья цена.
О, Нью-Йорк! Ты в следах иммигрантских утрат...
Только я и тебя нынче тоже жалею
И когда в эти дни прохожу по Бродвею,
Отвожу от разрушенных билдингов взгляд.
Иммигрантский костюмчик ношу пятый год.
Эмиграция -- это души перестройка,
Заурядная, в общем, судьбы катастрофка,
От себя, из себя безнадежный уход...
Он-то точно вовек не повепит слезам.
Не рыдай и не верь, не проси и не бойся,
Просветленной душой пред Нью-Йорком откройся,
Отворится и он пред тобой, как Сезам...
Златните пясыци
Брошу в море монетку на счастье
И присяду на чемодан,
Улыбнусь напоследок Насте,
Ребятишкам значки раздам.
И опять подойдет автобус,
Вновь таможенный ритуал,
Под крылом помаячит глобус...
Все. Как будто и не летал.
Только с сердцем не сговориться -
Знать не хочет такой простоты,
Только сердце не примирится
С тем, что будто бы - прежний ты.
Только память строга и властна,
Даже время уступит ей,
Возвратит, я знаю, не раз мне
Восемнадцать беспечных дней,
Восемнадцать счастливых дней...
Пройду по песку у самой воды,
На мокром песке оставлю следы.
Но только на берег хлынет волна -
Следы мои смоет она.
А память людей - не зыбкий песок -
В ней тысячи дней не вянет цветок,
В ней чайка кричит и море шумит,
Да так, что в груди защемит.
А память людей ясней, чем хрусталь,
Жива в ней всегда невозвратная даль.
Она сохранит на тысячи дней
Образы милых друзей.
А память людей - не пыльный архив.
Она мне вернет, эти дни воскресив,
Чудесной и теплой страны благодать -
И буду я счастлив опять.
Погрущу, расставаясь с чудом.
Похожу по Златым пескам...
В чет и нечет играть не буду -
Погадаю по лепесткам.
Брошу в море монетку на счастье,
Ребятишкам значки раздам,
Улыбнусь напоследок Насте -
И присяду на чемодан...
Прага
...A от Вышеграда до Петршина -- топай и топай!
Согласен: чудачество: есть ведь такси и трамвай.
А просто мне хочется впрок нагуляться Европой,
А просто мне нравится Прага и радостен май.
А чешский язык как мне нравится, вы б только знали!
Возможно, что в жизнях минувших я чехом бывал.
Мне радостно: вот: я по чешски могу трали-вали,
А как это нравится чехам -- ну, просто обвал!
И все в милой Чехии мне по душе и по нраву.
Представьте, и пиво, хотя я спиртное -- ни-ни!
А мост со скульптурами через красавицу Влтаву?
Он -- сказка из прошлого, в наши пришедшая дни!
Я был в Каролинуме в День посвященья в студенты,
Я Сметаны оперу слушал в театре его,
От Старого Мнеста пешком добирался до Летны,
И "Спарты" со "Славией" видел футбол... Кто -- кого?
Я шел к Златой Уличке стежкой таинственной Кафки,
Поверить часы помогал Староместский орлой,
В "Коруне" едал аппетитные чудо-шпекачки,
Грустя у Ольштынских могил, поникал головой.
Друзья дорогие, надеюсь, в том городе живы:
И Ярда, и Штефан, Владимир, и Пепик, и все,
Ах, как же вы, Ганка, и Лидочка были красивы!
Я верю: года лишь прибавили блеска красе.
Пою "Где ты ходишь, любовь?" вместе с Карелом Готтом.
А вдруг отыскался бы именно в Праге ответ?
Над крышами Праги летит и летит год за годом,
Как новый и новый той песни -- неспетый куплет.
День города в Новосибирске
Какие ритмы, звуки и цвета!
День города волнующий и яркий,
Веселый и красивый, как мечта -
Мы городу несем свот подарки.
Проходишь красной линией в судьбе,
Фронтовика, ученого, поэта,
Все, чем судьба сибирская согрета,
Сегодня посвящается тебе.
Мы вспомним дорогие имена:
Крячков, Покрышкин, Кондратюк, Маланин...
И щедрым сердцем воздадим сполна,
Тем, кто сегодня город наш прославил.
Пусть от Жемчужной и до Снегирей
День города весельем разольется
И ностальгия в сердце отзовется,
Уехавших за тридевять морей.
День города для отдыха и встреч,
Для памяти и радости ребячьей,
Он может позабавить и развлечь,
И подарить желанную удачу.
Отрадой взрослых, смехом малышей
Он через год к нам возвратится снова
И отразится заповедным словом
В сибирской очарованной душе...
Хмельницкий
Я взялся сейчас за почти неподъемную тему,
Едва ли смогу раскрутить все ее «па-де-де».
О городе этом, как минимум, нужно -- поэму,
Роман, эпопею, трагедию, фарс и т.д.
Впечаталась память о городе этом в мениски:
Из Ракова в центр и обратно чекань строевым!
Удач и потерь моих родина * город Хмельницкий,
Куда в легких снах возвращаюсь к годам молодым.
Я здесь "отдыхал" от домашних борщей и тартинок,
За ужином ржавую рыбу другим отдавал.
В том городе Саша Куприн проживал "Поединок"
А я мои опусы для стенгазеты кропал.
...Над Красноказачьей тяжелые ветви черешен.
...А в Дом офицеров афиша зовет на концерт.
...И в парке у бани ждет юная девушка... Грешен:
Потерян давно от письма ее синий конверт.
А девушка та, между прочим, * из Новосибирска.
Стихи, посвященные ей, и поныне храню.
Ах, как и в пространстве и времени это неблизко:
От Красноказачьей до, скажем, Восьмой авеню.
Гордимся: от храма левитов, от древних хазар мы
Свой Путь по Земле исчисляем * Хадерех хазе...
А мой начинался от старой кирпичной казармы
И тихого дворика, где повстречалась Н.З.
Та мирная юность в погонах смешна оглашенно,
Слегка голодна -- ну и что же * грустить не моги!
В солдатской читальне впервые я взял Евтушенко,
В армейской газете стихи напечатал мои.
Поэты в погонах: Валиев, Куна, Тараканов...
Вот вспомнил * и всплыли их строчки из темных глубин.
Компашка была еще та из солдат-стихоманов,
А вот "надираться" никто из ребят не любил.
Еще одно имя здесь к месту * Иван Куприянов,
Почтовая дружба с которым была * как маяк.
Москвич, фронтовик, журналист, автор пьес и романов!...
И я по совету его поступил на журфак.
Нельзя не назвать мне здесь маму другого солдата,
К которой бежал в увольненье (поесть), как к своей...
Пред Анечкой Павловной быть мне вовек виноватым:
Потом, после службы я так и не выбрался к ней.
Вот стольким, выходит, еще я стихами обязан.
И список, конечно, не полон, * увы и увы...
Простите, друзья из Хмельницкого, кто здесь не назван,
В стихах новых дней о себе прочитаете вы.
Хмельницкий * судьбы перекресток... Туда ли пойдем мы,
Куда моих предков повел из Египта Моше?
Я сразу сказал: эта тема почти неподъемна,
Но вешки расставлены * будет работа душе.
Не ведала юность, что есть в мире фрак и манишки,
В солдатский буфет не завозят эклер и безе...
Был целой Вселенной военный, ракетный Хмельницкий...
А девушка так и осталась для сердца * НЗ...
* * *
Город
Не зря, точно в зеркало, в сердце мое глядится:
В сердце -
Огни его окон, созвездия и сады.
Снится:
Широкие крылья раскинув, летит этот город-птица,
Летит над землею и ищет повсюду мои следы.
Снятся
Игрушки-дома под оранжевой черепицей,
Синий
Трамвай-торопыга, слезинкой текущий с холма.
Память
Открыткою в книжке забытой лежит до поры, таится...
Отрадою детства душа неизбывно
Полным-полна.
Память
Вразброс разноцветные переберет картинки.
Вспыхнет
В дурмане акаций - бессонница звонких зорь.
Зыбко
Сады золотятся в сентябрьской прозрачной дымке
И поезд надежды увозит из детства
За горизонт.
В детство
Однажды вернемся мы в будущем воплоощенье.
Город
Вновь примет в объятья надежд моих и дворов.
Встретим
Душой просветленной простое его прощенье
И вновь унесемся на крыльяз манящих
Семи ветров...
* * *
Не «все прошло, как с белых яблонь дым»...
В небытие любовь не может кануть.
Меня запомнил город молодым –
На молодых, глазастых крепче память...
* * *
Нью-Йорк никогда не спит,
Берлин никогда не спит,
Москва никогда не спит,
А надо бы отдохнуть...
Мой город мне в душу зрит,
Он мой талисман и щит,
Душа его верно чтит...
Судьба выбирает путь...
Сияет в судьбе звезда,
Ведет по земле звезда,
Зовет за собой звезда --
И некогда отдохнуть...
Но где бы ни жил, всегда,
Мой город зовет сюда:
-- Сквозь бури и сквозь года
Вернись, хоть когда-нибудь!
Две силы есть -- Ин и Янь,
Два полюса -- Ин и Янь,
Две сущности -- Ин и Янь.
А более -- ничего...
Иллюзиям платим дань...
Устал? Отдохни... Но встань!
А что там за гранью -- глянь:
Твой город -- вернись в него...
* * *
Черновцы… И бросает в дрожь,
Наплывает мираж рассветный…
Этот город был так хорош!
Но любовь была безответной…
От Рогатки и до Прута
Я проехал сто раз в трамвае…
Каждой улочки красота –
Неподдельная и живая.
Мы с ребятами вечерком
«Прошвырнемся» по Кобылянской…
Каждый парень мне был знаком,
Взгляды девушек грели лаской.
М лишь тлько она одна,
Та одна по котрой сохну.
Ббезразична и холодна…
Что же я – нелюбимым сдохну?…
За какие ж мои грехи
Наказание – нелюбовью?
Пробудиись в душе стихи,
Пропитались тоской и болью.
А она не могла не знать,
Как я ею свето боею..
Я из школы ее встречать
Прибегал и ходил за нею.
И украдкою точно вор,
Что к сокровищу подбирался,
Из окошка глядел во двор,
Красотой ее любовался…
… В этом месте – крутым пике
Наша улица шла на Рошу.
В парке Шиллера, в уголке,
Непокорный вихор ерошу:
Может, выглянет на балкон
Эта девочка –ненагляднось…
И клокочет живым комком
В сердце нежность – и безотрадность.
Черновцы мои, Черновцы –
За туманом, за океаном…
Разлетелись во все концы—
И обратно нельзя туда нам,
Где в окошечке огонек
Был манящей звездой земною…
Город юносьт так далек,
А любовь та всегда со мною…
9 мая
Рассвет приближался обычно, как будто,
Тревоожные сны не блуждали по койкам…
А рядом в палате скончался под утро
«Батяня комбат», молодой подполковник.
Он смерть прогонял. Он шептал, умирая:
-- Поди, убирайся, сслепая, сторукая…
Ведь нынче – не помнишь? – Девятое мая –
Не время сейчас умирать мне, старуха!
Ах, смерть, отпусти! Не бери грех на душу,
В меня не одажды успеешь прицелиться…
Ну, что – ордена понесут на подушках –
Зачем же сгодня такие процесии?
Минорно споют баритоны в орекестре,
ЛАДони военных к вискам подднимая…
Ну, смерт, эт, знаешь ли, просто нечестно –
Испортить ребятам Девятое мая…
Катилась звезда над усмешкою горькой –
Он вел свой послледдний решительный бой…
И «Смирно!» – стояли ребята над койкой,
И ангел витал над седой головой…»
* * *
Все пошло поперек, только чудо Господне
Воссияло в судьбе – и ликует душа...
И еще поживем. И еще не сегодня
Ставить точку, надежды на счастье круша...
Верю, помнил Господь обо мне, одиноком,
Верю, брался Господь вдохновить и спасти
И любовь и отраду в таком гореоком –
Развести и свести, расплести и сплести...
В каждой клетке и в каждой молекуле – Вера,
Кровь бурлит и нейроны поют в унисон...
Начинайся счастливая светлая эра,
Выдай, колокол-сердце, малиновый звон...
Полина
Инь – женская сущность Вселенной – и целых пол-Иня
В тебе для кого-то, а, может быть, весь в мире Инь…
И это не шутка – быть очень красивой, Полина,
А тест на смирение – вспомни пример Мерилин…
Cтремление к чуду извечное неопалимо
И смотрит на каждого с тихим укором Господь…
И пусть он хранит твою юную зрелость, Полина,
И даст вразумленье,
Оставшиеся, поднимите
Бокалы за тех, кто в пути...
И ждите. Молитесь и ждите...
Ян Налепка
Летят года над тихой Садгорой...
На кладбище среди мещан окрестных
Лежит, дождем оплаканный, Герой
Советского Союза – не из местных...
Ян Налепка – словацкий капитан,
А ранее – учитель в школе сельской...
Смерть на войне гуляет по пятам...
Он, мертвый, горд: от пули пал немецкой.
И это означает, что врагу
Не шестерил, не заключал с ним сделку....
В упор убит фашистом на бегу,
Успев в последний миг планету сверху
Собой от вражьих выстрелов прикрыть...
Он до словацкой не дошел границы...
Как вы и я хотел он жить, любить,
Над ним сверкали летние зарницы...
Но выбирая, между «быть» и «бить».
Не поступился честью, сделав выбор....
Его, солдата, враг сумел убить,
Но он из строя и сейчас не выбыл...
Герой -- и павший сохраняет строй,
Ведя бойцов вперед живым примером...
Летят года над тихой Садгорой.
Где плачет дождь над памятником серым...
Элиезер Штейнбарг
...Там, в Липканах над домами липы
Шепчутся о чем-то с соловьями...
А к примеру, вы, да, вы -- могли бы
Передать еврейскими словами
Точно -- и в понятиях конкретных
Тех бесед нешумных содержанье?
Может, в их подробностях секретных
Судьбоносное таится знанье?
По Липканам бегал босоногий
Кареглазый мальчик Элиезер...
-- Не трещите надо мной, сороки --
Мне пора с ровесниками в хедер*...
Ну, я понимаю вас, положим
И займусь позднее переводом
Стрекота сорок -- на мамэ лошн**...
И останутся с моим народом
Как его духовное богатство
Сказка, притча, поговорка, басня...
Молоток, пила, игла, -- азарт свой
Поумерьте! В баснях и о вас я
Расскажу -- и речь вещей прольется
Мудростью на каждого... Не ложен
Вывод: из священного колодца
Черпаем судьбу -- из мамэ лошн.
...Невысокий, в кругленьких очечках.
Не спеша гулял... Над Черновцами
Россыпь звезд, дурман акаций... Ночка,
Как известно, дружит с мудрецами.
И под крутолобым сводом мозга
Слово к слову – нет душе покоя...
Память восприимчивее воска --
И чеканной вечною строкою
Вязка слов ложится на бумагу,
Запечатлевая в светлых душах
Грустную улыбку и отвагу...
И среди спасительных отдушин
В час, когда несчетно смерть косила
И сама история стенала --
В басенках накопленная сила
Зверству тайно противостояла.
Буквы идиш -- огоньками свечек
Озаряют трудный путь еврея
Из черты оседлости -- местечек --
В Иерусалим... Не властно время
Над судьбой пророческой... Не властна
Смерть над Боговдохновенным словом...
Мудрая Штейнбарговская басня
Нас уводит к доброму от злого...
*Еврейская начальная школа
** Язык идиш
Поезд
(По мотивам Элиезера Штейнбарга)
Станционный колокол -- поезду сигнал.
Паровоз ответил, точно простонал.
Тишину прорезав, гул затих в степи...
И пошли вдоль рельсов белые столбы.
Двинулись жандармы, вставшие во фрунт,
Башни, и казармы, и обменный пункт,
Стрелочник у будки с фонарем в руке,
И театр "Кабуки", лодки на реке...
Все несутся, пятясь,
Все -- назад, назад --
К четвергам из пятниц --
Вроде так нельзя?
Что их мчаться просит
Вспять из наших мест?
Неподвижен поезд,
Ну, а все окрест
Убежать стремится
Да все вспять и вспять...
Может, это снится?
Гасим свечку. Спать!
Музыка
(По мотивам Элиезера Штейнбарга)
Тамбурины и тимпаны,
Бубны, гонги, барабаны...
Все они полны обиды:
Были, есть и будут биты.
Палочное воспитанье,
Жизнь -- сплошные испытанья.
Далеко ходить не будем:
-- Жизнь -- битье, тоскует бубен.
Не скрывает барабан:
-- Ведь по нам, как по рабам,
Лупят бешеные палки!
Право, наши судьбы жалки!
Есть завидная судьба:
Это, например, труба.
С нами палки злобны, грубы,
А ее целует в губы
Верный друг ее -- трубач...
Что же делать - плачь -- не плачь --
Все неправедно и зыбко...
Есть судьба иная -- скрипка.
Вот кого уж нежат, гладят...
Хоть разнообразья ради --
Палкою разок по ней!
Так обидно, ей-же-ей!
И ведь не поднимешь шума,
А куда же смотрит Дума?
Даже депутат Кобзон
Нас не защищает (стон).
Тут запели все фанфары:
-- Пусть летят на вас удары,
Но без ваших тра-та-та
Песенка совсем не та.
Так что, пусть вас лупят чаще,
Пусть трубу целуют слаще,
Нежат пусть и гладят скрипку,
Пусть гитару щиплют шибко
По отдельности и вместе...
Только так родятся песни,
Зажигательные танцы...
Ну, а наши беды -- тайны
Никому не интересны...
Не за жалобы -- за песни
Всех нас почитают люди...
С тем вовеки и пребудем!
Радуга
(по мотивам Элиезера Штейнбарга)
Радуга у речки --
Точно мать над дочкой,
Над ее земной зеленой зыбкой...
От небесной свечки,
Заслонясь ладошкой,
Дочка маму радует улыбкой...
А под сенью зыбки --
Озорные рыбки.
Восхищают их живые краски.
Хоть обычно немы,
Разболтались:
-- Все мы
В изумленье: краски, как из сказки.
Карпы и сазаны,
Щучки и гольяны
Пестрым небом рады насладиться.
Окуни и сиги,
Стерлядь и вязиги --
Повод только дай повеселиться.
Тут один гольянчик,
Отроду -- смутьянчик, --
В бочку меда бросил ложку дегтя:
Мол, все это липа --
Здесь снимают клипы.
Он-то на крючок не попадется.
Кто поверил сразу,
Кто, имевший разум,
Над гольяном только посмеялся.
Но возникла ругань,
И давай -- друг друга --
В хвост и гриву, чтоб не задавался.
Радуга глядела
На такоге дело,
Радуга обиженно бледнела...
Все же было честно!
И она исчезла,
Развлекать безумцев не хотела...
Брейк-данс
(По мотивам Элиезера Штейнбарга)
Лягушонок из пруда
Разошелся -- хоть куда!
Он брейк-данс освоил и танцует!
Дергается, как больной,
То -- на камешек спиной
И, вращаясь вкруг себя, гарцует!
И, конечно, весь народ
Собирается, идет
Посмотреть на лягушонка в танце.
Ну, а он вниманью рад,
Раз четыреста подряд,
Лапок не щадя, кружил в брейк-дансе.
Рад кружить хоть перед кем...
То -- оживший манекен
В резких механических движеньях,
То он -- словно акробат:
Сальто десять раз подряд
Сделает... Расчет на уваженье.
Вылез из земли червяк.
Гложет зависть. Тоже так
Танцевать, как лягушонок, хочет.
Дернулся с десяток раз,
Неуклюжестью потряс -
И над ним болотный люд хохочет.
Тут червяк сказал:
-- Брейк-данс --
Очевидный декаданс
И его танцуют лишь уроды!
Ноль вниманья на него,
Лягушонок -- ого-го! --
Пляшет при стечении народа...
* * *
Леди Осень, в начале письма:
Я влюблен в Вас, -- признаюсь, -- и очень...
До свидания. Мистер Зима...
Вот и все, что скажу, Леди Осень...
Я не знаю, что надо сказать
Сверх того, что само прокричалось.
Не способен два слова связать,
Да и сердце не вовремя сжалось.
Тут бы нужно про небо и свет,
Про надежды, цветы и волненье.
И о том, что ваш нежный портрет
Пробуждает во мне вдохновенье.
Дескать, я Вас три жизни искал
В инкарнациях первых красавиц,
Чувство гордое не расплескал,
На случайных в пути не бросаясь.
Знал и верил: судьба приведет
Нас еще в этой жизни друг к другу...
Я услышу: меня позовет
Ваше сердце сквозь дали и вьюгу.
Будет встреча и будет восторг
Узнавания и упоенья...
В одиночестве долгом продрог,
Как, скажите, приблизить мгновенье...
Рухнет в прах вековая тюрьма.
Я, свободный, скажу:
-- Леди Осень,
Познакомимся: мистер Зима.
Я, – признаюсь, – влюблен в Вас – и очень...
* * *
Радости так редки,
Горести -- лавиной,
Прочь бегут недели,
Годы тают зря
Не в моей газетке,
Не с моей родимой,
Не в любимом деле --
Не моя стезя...
В потускневшем мире
Приключенья мелки
Жизнь прошла – не спорьте,
Неприютно мне:
Не в своей квартире,
Не в своей тарелке,
Не в своей работе,
Не в своей стране...
Выгасли рассветы,
Вышли замуж девы.
Никому в подлунье
Даром не нужны
Ни мои советы,
Ни мои напевы,
Ни мое раздумье,
Ни прозренья-сны...
* * *
Вопрос вопросов: для чего живем?
Один – чтоб после слиться с Абсолютом,
Другой, чтоб, вдоволь накуражась люто,
Всю мерзость естества явив при том,
Порадоваться, слабых унижая...
При чем здесь эгоизм и альтруизм?
Связь очевидна: униженьем жаля
Других до истонченья аневризм,
Инфаркты рассевая и инсульты,
Иной считает: зряшно прожил сутки,
Коль никого за сутки не довел
Подлянками до белого каленья,
До заиканья и до исступленья,
До обморока... («Что, хорош прикол?»)
«Прикол» хорош, коль вызвал чьи-то слезы,
Подначить, «кинуть», мерзко обхамить,
Унизить, околпачить, опустить --
Для низких -- доблесть... И метаморфозы,
Бывает, поражают весь народ,
Что встарь себя являл себя в духовных силах,
А ныне -- в geekboy-ах, чикатилах
Стал вороватым, лживым -- зло берет...
Не зря же Моисей разбил скрижали,
Но очевидно зря Христа распяли –
Тот подвиг альтруизма не ведет
К всеочищенью подлого народа.
Выходит – эгоизм – его природа,
И он эгоистичней что ни год –
И, стало быть, конец всему грядет,
Как предвещали древние пророки,
И нам -- увы! – остались только крохи –
И больше к нам Мессия не придет...
Другу
Возле жизненной тропки натыканы
Дни рожденья, как грустные вехи...
Неуспехи – обидными тыквами,
Рушниками дарились успехи...
.
В тех и в этих печального, грустного
Нынче больше, чем боли и счастья...
Но из противоречья прокрустова:
«Если б молодость знала...» -- нечасто,
Но случалось порой вдохновенною
Прорываться душою к прозренью –
И тогда мы сводили Вселенную
К незабвенному стихотворенью...
Что успели, что – нет – разберет Господь,
Он оценит стремленья-итоги...
Мы, наверное, больше смогли б – не спорь –
Но сбивались нередко с дороги...
Отвлекались на суетное подчас,
За обманками шли, миражами...
Маяками друг другу светя, лучась,
Вдохновением заражали.
«Если б старость могла...» -- это не о нас,
Стариками не станем, Григорий...
В нетерпении крыльями бьет Пегас --
Застоялся-де в коридоре.
Намекает -- давайте взлетим: Парнас
Ожидает нас сиротливо...
И конечно же мы взлетим не раз...
Так, что счастливо, брат... Счастливо!
Сын Украины
Так вышло – я судьбы не выбирал.
Родиться мог в пампасах Аргентины.
Всевышний наградил иль покарал:
На свет явился сыном Украины.
При том, что стопроцентно я – еврей,
Что бесоносцам хуже горькой редьки.
Убийца им приятней или гей.
Убийцы, кстати, среди них нередки.
Господь послал – и мой народ пришел,
Чтоб миссию исполнить – в Украине.
Бог помнит тех, кто добр и тех, кто зол,
Кто прежде был и кто явился ныне,
Тех, кто кормил и тех, кто прогонял,
Тех, кто любил и тех, кто ненавидел,
Тех, кто спасал и тех, кто убивал,
Кто не вступался, хоть убийство видел...
Над вымыслом, «историк», не корпи,
Супец не стряпай из гнилых объедков...
Воздастся по кармической цепи
Потомкам за антисемитских предков,
Давным давно ушедшим на погост.
Кармические вины – не химеры.
За украинский мерзкий Холокост
Потомки и Петлюры и Бандеры,
Хмельницкого расплату понесут,
Потомки всех погромщиков на свете,
Над каждым разразится Божий суд...
Антисемиты нынешние! Дети
И внуки ваши понесут вину
За то, что вы в свои пустые души
Не Господа впустили – Сатану –
Над вами и рога его и уши...
А праведных Господь вознаградит,
Даст и потомкам их Благоволенье...
На всех Всевышний пристально глядит –
Не забывайте – каждое мгновенье...
Онегинская строфа
Теперь-то я решусь, Людмила,
Сказать открыто, чтоб прочли --
(На что внезапно вдохновила
Судьба) – во всех концах земли --
Пусть запоздалое -- признанье
Все те, в ком как во мне терзанье
Теснит невольныи страхом грудь...
Теперь я не боюсь ничуть.
Признаюсь, много лет, Людмила,
Любил -- и до сих пор люблю...
Судьба мою любовь гранила...
И только Господа молю:
Позволь мне до нее дойти,
Слова признанья донести!
* * *
Был,
Остались мои следы...
Выл,
Когда уходила ты...
Лил
Потоки горючих слез –
И, стало быть, я всерьез
Жил...
Быть?
Поставлен вопрос ребром...
Слыть?
Казаться? – Куда с добром!
Нить
Уже на руке Судьи,
Успеешь грехи судьбы
Смыть?
Будь –
И больше не нужно слов.
Чуть
Промедлишь – и все. Готов!
Суть
Всего на Земле -- любовь,
В погоне за нею вновь
В путь!
* * *
Кто мыслью проникает в суть явлений,
Кто ищет словоформы с новизной,
Кто в правила древнейших песнопений
Себя упрямо втискивает...
Мой
В поэзии удел, мой трудный поиск --
В моем нелегком опыте... Давно
Куда-то укатил веселый поезд –
И мне в судьбе осталось лишь одно:
Незабываемое воскрешая,
Себя счастливым вновь воображать...
Хранит былые радости душа – и
Не устает в них взгляд мой погружать –
И в миражах я пребываю бледных,
Они – моя реальность новых дней...
В моих к той жизни зовах безответных –
Источники поэзии моей,
Что, может, никому не интересно,
А может, интересно молодым...
Счастливым им покуда неизвестно.
Что все пройдет, «как с белых яблонь дым»...
Я никого стихом не ублажаю,
Я никого не стану развлекать...
Болезненную душу обнажаю,
Чтоб из нее с надеждой извлекать
На Божий свет счастливые мгновенья...
С надеждой, что удастся повторить.
Печальные мои стихотворенья –
Попытка душу с фактом примирить,
Что жизнь моя, похоже, на излете...
Осталось две зарубки затесать
Заглавием на книжном переплете –
И жпилог в той книжке дописать...
* * *
Я не люблю селедки, манной каши,
Яичницы, омлета не люблю --
Учтите, приглашая... Вкусы наши
Различны... Майонеза не терплю...
На торте крем противен до рыганья –
Мне лучше бы с вареньем и желе...
Запомни предпочтенья, дорогая...
Я не люблю слоняться по жаре –
Стремлюсь укрыться в комнатке под крышей,
Где в первый миг, как в пекле, а потом,
Когда врублю на максимум кондишен,
Мне климатит нормально... Все путем...
Я телевизор вынес на помойку –
Бессовестной рекламы не люблю...
Я не люблю готовку и уборку,
Я не люблю болеть – сиплю, хриплю...
Недавно невзлюбил я «Аргументы
И факты» -- стало много чепухи...
Я не люблю безмозглые комменты
Приляпанные под мои стихи...
* * *
Ушел поэт... Погасли небеса...
На градус вся Вселенная остыла.
Никто уже не свяжет словеса
И к смыслу жизни с фронта или с тыла
Не подберется с этой стороны –
Ему лишь жизни суть себя открыла...
Ушел поэт... А без него темны
Аллеи и метафоры... Бескрыла
Весна – и утро не несет надежд,
И бесполезно звезды догорают,
Веселой искрой из-под грустных вежд
Впредь не сверкнут... С поэтом умирают
Те строки, что дрожат на вираже,
Готовые сорваться на страницу,
Но не сорвутся более уже --
В бессрочную отправлены темницу...
Заветное поэт сказать успел:
Кого и что любил – и острой мыслью,
Горячим чувством затянул пробел –
И вывел нас в полет... Безвестной высью
Летит неопалимая душа...
Жалейте – и завидуйте поэту...
Он жил, творя, достойное верша –
И то, что сотворил, не канет в Лету...
* * *
Не оставив записки,
Без звонка, без письма
Я уйду по-английски –
Не сходите с ума,
Может, всех озадвчу
Пересудом молвы.
Я о вас не заплачу,
Так не плачьте и вы
Пролетают мгновенья,
Что отсчитаны мне...
Я уйду без сомненья,
Без копанья в говне,
Кто чего мне недодал,
Обещанье забыв –
Ну вас... Жаль, что недолго
Мой звучал лейтмотив...
Я уйду на рассвете
Или в полночь – Бог весть,
Полагая в поэте
Главным совесть и честь
Я, долбился -- не гений --
Лбом о стенку в тоске
Без притворства и лени –
Вот книжонка в руке...
«Черные» лимерики. ( В подражание Андрею Порошину)
Жил один капельмейстер в Нью-Йорке,
Был от Баха, представьте, в восторге.
По утрам, назло всем,
Брал АК-47 --
Бах! И меньше на копа в Нью-Йорке.
Жил один архивариус в Осло,
Зонтик свой он затачивал остро.
Зонтик вместо ножа,
А в архиве держал
Паспорта им заколотых в Осло.
А один литератор iз Львiва
Чистый гений кровавого чтива.
Чтоб разжиться сюжетом,
Шел с ножом и кастетом
И мочил всех на улицах Львiва.
А один полицейский из Рима
Был садист-потрошитель незримо.
Мог охотиться сутки.
Шлеп – и нет проститутки
СНГ-овской на улицах Рима.
А один графоман с Литпортала
Наблюдал, как душа отлетала...
Не касаясь руками,
Свои жертвы стихами
Он душил в глубине Литпортала...
Ожидаются перемены…
Да чего там – не привыкать!
Первых горестей перпевы –
Повторять их и повторять.
Я-то, в сущности, все о прежнемм:
Где мой рай в судьбе, де мой ад? –
О безгрешном ли иль о грешном –
Свой у каждого демонат.
Обретение есть в потере…
Всякий бред углубяет смысл
В непредвиденном слов плетенье,
А обыденный абрис смыт.
Аберраций эгоцентризма
Непомерна над сутью власть.
Неосмысленна и капризна
Либидиная песня – страсть..
Упрошаю… Кого прельщаю?
Бессознательное, виват!
И безумству не воспрещаю
Вырываться из красных врат.
По-толстовски оксюморонна
Жизни смерть или смерти жизнь…
Переменой бесповоротной
Разрешись, судьба, разрешись…
Поэт и актер
Сергей Никоненко играет Есенина
И это, заметьте, совсем не игра.
Душа растревожена до потрясения:
Поэт воскресает для зла и добра.
Поэта душа инструмент неизученный,
Способная мир параллельный открыть.
Поэт, всеми муками мира измученный,
Всему вопреки продолжает творить.
Он снова вступает в борьбу с безысходностью,
Он ищет и все не находит себя
Один на один с равнодушьем и подлостью
Взывает к любви, от натуги сипя.
Сергей Никоненко играет Есенина,
Есенин играет актерской судьбой.
Вот роль, что когда-то лишь будет оценена:
Поэт замещает актера собой...
Поет «Ореро»
"Отговорила роща..." Чуть гортанно
Есенина поет квартет "Ореро".
Грузинское многоголосье пряно
Печаль поэта страстью разогрело.
И им сейчас, в самозабвенье жарком
О русской осени светло поющим
Грузинам, больно и наверно жалко
Поэта в его времени бегущем.
В согласии с кавказским этикетом
Сверхпрагматичны и сверхромантичны,
В сотворчестве с загубленным поэтом,
Поют грузины о своем, о личном.
Но гимном грустной осени задето
Для сострадания и соучастья,
На грусть грузин и русского поэта
Ответит сердце -- и забьется часто.
Ведь каждый тоже молод был когда-то
И каждому прошедших весен жаль.
И собственным ошибкам и утратам
Певцов аккомпанирует печаль...
Да, жаль, как жаль -- "Отговорила роща..."
Поют грузины -- их минор высок...
И мы им подпоем -- чего уж проще --
Слова-то каждый знает назубок.
«Музыка Григория Пономаренко на стихи Сергея Есенина...»
...В них нет особо сложных аллегорий,
Бесхитростные, как душа России,
Есенинские песни... Ну, Григорий,
Пожалуй, ты дозрел... Копились силы
На песнях, что певались в Волжском хоре,
Под аккомпанемент баяна Гриши...
Не сразу были поняты, но вскоре
Запели их Наташи и Мариши.
Те незамысловатые мотивы
Встречались как народные нередко
И омывались свежестью наива
Их сочинителя -- Пономаренко...
Но вот однажды -- будто озарило...
И поплыла мелодия над текстом
О роще золотой -- отговорила --
Запела, угасанию -- протестом...
И стала песня навсегда родною
Для каждого,в ком русское -- под кожей.
Она плыла неспешно над страною,
А с ней его судьба... Судьбу итожа,
Есенинских еще немало песен
Мелодиями одарил своими.
Итог счастливый, видно, Вам известен:
У авторства теперь -- двойное имя.
Жил композитор, снайперски попавший
Душою в душу... Тщетно все так метят...
И увлажнят глаза нам "Клен опавший...",
"Дай, Джим, мне лапу...", "Над окошком месяц..."
* * *
Вы признайтесь, а вы не Сусaнина?
Вы куда завели меня, милая?
Я потерянный, я без сознания,
Я в молении: лишь бы любила...Я...
Я опутанный сладкими путами,
Я отравленный ядом желания....
Бессердечная, пытками лютыми
Иссушившая до основания
Эй, а вы не Настасья Филипповна,
Инфернальная и неподвластная?
Что прикажете, радостно выполня,
Возмечтаю, чтоб только прекрасная
Разрешила б хоть на расстоянии
Созерцать божество светозарное,
Закипая в вулкане желания,
О жестокое сердце, коварное.
Да, я знаю, что сердце красавицы
Переменчиво, как ветер в мае.
Вас, похоже, совсем не касается,
То, что пламенным чувством вздымаем,
Я лишь к вам устремлен каждой клеткой,
Жизнь моя -- вся - не вам ли -- осанна?
Приковали меня крепко-крепко...
Вы судьбы моей странной Сусанина...
* * *
Есть такая страна,
Где живая струна,
Обладает большой
И ранимой душой.
И не ведая сна,
Все мечтает струна,
Ни о чем не забыв,
Прозвенеть свой мотив.
Чтоб ему в унисон –
Колокольчиков звон,
И журчанье ручьев,
И захлеб соловьев.
И той песне в ответ –
Мой сердечный привет
С пожеланьем любви,
Будь светла, сэ ля ви!
Будет в жизни ажур,
Коль чиста, сэ л’амур…
В ясном сердце весна --
Не сфальшивит Струна…
Монолог забытой девушки...
Эх, полночь перезрелая!
В окне дрожит фонарь.
Все песни перепела я...
Ну, ладно, прикемарь...
Вниманье будоражили
Моторы -- не ко мне?
Ты где, мой нежный вражина?
По беленой стене
С лассо, коварный, носится
Довольный паучок--
Сама, дуреха, просится
В объятья муха... Щелк!
Мой милый, в чьей ты коечке,
Заласканный, сопишь?
А я не сплю нисколечко,
А я тоскую, слышь?
Мне до утра не вылежать --
Укутаюсь в пальто...
И под фонарь... Ну, милый же!
Ты милый или кто?
Твой случайной шалостью
Была я -- все равно!
Захлестывает жалостью --
Такое вот кино...
* * *
Мы у стылого века в немилости,
Нет надежд, что могли бы согреть.
В неизменном ознобе и сырости
Начинаем до срока стареть.
Алмазики на кончиках ресниц,
Во всем, во всем судьбы шероховатость.
Но пред святой любовью пали ниц –
Да обручит судьбу с душою святость.
Мир, как мостик с опорами шаткими,
Жизнь, как чай, что бесвкусен и кисл.
За несвязными фактов охапками
Неизбежно теряется смысл.
Нам снятся упоительные сны,
Но не дается их истолкованье.
Сулят ли вдохновение весны,
А может быть – разлуку и изгнанье.
Что-то а августе будет, четвертого,
Рвутся давние грезы по швам.
Память чувства покуда не стертого
Придает многозначность словам.
Под кровлею затерянной избы
Молиться мне пред чадными свечами...
О дайте ж мне отведать той судьбы,
В которой есть любовь и нет печали...
* * *
Te,кого мы любим,,
Нерасстанно с намиi...
Смерть железным клювом
Схватит, как тисками,
Ни вздохнуть ни крикнуть --
Не взмахнуть рукою...
Сможет ли отвыкнуть'
Taм, за той рекою
Oт моей улыбки
Ta, кого оставлю...
Золотые рыбки
Соберутся в стаю.
Ласточки весною
Прилетят под стреху...
Eй же не со мною
Вспоминать ту встречу
На крылечке зимнем
Да под снегопадом
В том пальтишке синем...
Горевать не надо.
Возвращаюсь к милой
Золотыми снами
To, что было -- было
И осталось с нами.
Я кружу над нею,
Aнгел легкокрылый,
Сметлые навею
Cны о счастье милой...
Певец
В газетаъ промелькнуло сообщение о том, что Кобзон приобрел для себя место на кладбище, что на Масличной горе в Иерусалиме
…Его похоронят в Иерусалиме
Ногами к заветной Стене.
Здесь те, кто Всевышним особо ценимы,
Чьи подвиги в высшей цене.
Ему боевые вручали награды,
«Афганцы» считали своим…
Сержант отставной, после – маршал эстрады,
Под пулями Богом храним.
Где ангел рыдает, а дьявол смеется,
Кто первый шагнет в полный рост?
Давно не пацан, а ему все неймется –
Мы помним: Дубровка, «Норд-ост»…
Внимали ему Патриархи и Папы…
То в Думу ему, то в окоп…
Но слушают чаще теперь эскулапы
Его через фонендоскоп…
Его шельмовали по полной программе
А он для детдома – отец…
И жизнь уже дважды стояла на грани –
Нельзя так с собою, Певец!
Свистят у виска все быстрее мгновенья,
На стыках стучат поезда…
Забыты поэты его поколенья,
Но он-то пришел навсегда…
Поет – и затих озорник-пятиклассник,
Задумался о «се ля ви»…
Ббез песен его нам и праздник – не праздник,
В них отзвуки нашей любви…
В свой срок похоронят на древнем погосте,
Где рядом так близко звезда…
Рассыплются в прах и одежда и кости,
А песни его – никогда!
Покуда он жив, пожелаем Орфею
Здоровья и радостных дней…
Без песен Кобзона я жить не умею,
Будь счастлив, Иосиф Орфей!
Памятник в Донецке
Кто, следуя неясному резону –
Мне обсудить проблему эту не с кем –
Открыл в Донецке памятник Кобзону?
И непонятно, отчего в Донецке?
А отчего не в «Гнесинке», к примеру?
А чем не угодил театр эстрады?
Дубровка, где навстречу изуверу
Он шел спасать детей – не для награды...
Нашлось бы место в Тульском детском доме,
На горных блок-постах в Афганистане,
На Братской ГЭС, в Тайшете и на БАМ’e,
В бурятском, им отстроенном, дацане...
Он исполнял «Кол нидрей» в синагоге,
Он Шуберта исполнил в Ватикане...
Мне ясно: он не забывал о Боге,
А Бог не забывал о нем... Веками
О нем, как о мифическом Орфее
Преданье сохранится незабвенно
И у евреев и у неевреев...
Он больше,чем еврей. Он сын Вселенной...
О нем едва ль поэмами и прозой
Сказать смогу в попытке иллюзорной...
Вы там в Донецке начудили с бронзой –
Все суета... Создал нерукотворный
Своею песней ясной и сердечной
Сам памятник себе в открытых душах...
Поет Кобзон о подлинном и вечном –
И нечего сказать... Молчи и слушай...
Дом скорби 5-35 на 8-й авеню
Столько ночей вороной лимузин
К цифрам знакомым меня привозил:
5-35 на Восьмой авеню --
Словно я еду навстречу огню…
Вот подднимаюсь на пятый этаж –
Словно к душе подключаю вольтаж:
Будут вонзаться мне в сердце звонки,
Будут скорбеть о судьбе старики…
Если бы мог, я бы всем им помог,
Но над Бедой их не властен и Бог…
Если б собрать все богатства Земли,
Разве б они возвратить им могли
Близких, гонимыых свинцом на ветру,
Брошенных трупами в Бабьем Яру,
Тех, кто сожжер в Бухенвальдских печах,
Тех, кто в Печоре от тифа зачах,
Тех, кто прикладами зверски забит,.
Газом отравлен за то, что – а ид…
Воспоминанья их горький удел…
Те, кто там выжил, уже не у дел.
Залита кровью их сердца война,
Вытащена на их жилах страна…
Бывшие тягловой силой страны,
Ныне они той стране не нужны…
Чудом им выжить в аду повезло,
Ветром столетья их вдаль унесло,
Бросило по закоулкам Земли,
Жизнь пролетела, надежды ушли…
Просят помочь, только как им помочь?
Скорбью в том доме наполнена ночь…
6 сентября 2004 года
… Ночь траура совпала с днем рожденья…
А я готовил праздник для коллег…
И вот, прошу у школьников прощенья,
Безвинно убиенных и калек.
У малышей, еще лежащих в коме,
Спецназовцев, по ком не молкнет плач,
Бесланцев, у кого поминки в доме,
У тех, кого ведет на школьный плац
Наивная, нелепая надежда:
-- А может быть, он все же убежал?…
У тех, чья боль отныне безутешна,
Кого до боли прединфарктной жаль…
В урочный час везут меня к заботам
В «5-35» на шумной авеню…
Не подобает оказатьсся жмотом –
И обещанье я не отменю:
-- Ну, по граммульке, но не надо тоста –
Слова – камнями, а в гортани – сушь…
-- Пусть будет пухом им земля погоста –
За упокой невинных детских душ…
Свет поэта
В Вашингтоне после неизлечимой болезни скончался тринадцатилетний поэт,автор пяти книг «Песен сердца» Мэтти Степанек
Поэту было тринадцать лет,
А он уже умирал...
Но стойкостью поражал поэт,
Не детскостью умилял.
О том, что короткий отмерен срок,
Для мальчика – не секрет.
Старался в цепочках звенящих строк
О важном сказать поэт.
Болезнь иссушала, лишала сил,
Боль жалила злым огнем.
Но Бога поэт лишь о том просил,
Чтоб песня не гасла в нем.
Безжалостный задан ему вопрос:
-- Как нам вспоминать тебя?
Ответил:
-- Светло – и не надо слез,
Не сетуя, не скорбя…
Ведь я, уходящий ваш сын и брат,
Был счастлив назло беде.
И верю, что горстку семян добра
Посеял среди людей…
Уходит поэт… Но растает скорбь
И горечи черной нет.
Вновь тоненький сборник его раскрой,
Почувствуешь: жив поэт!
Все так же – улыбка его светла –
С обложки глядит на нас…
Он тонкой свечою сгорел дотла,
А свет его не погас…
* * *
А меня, такого несуразного.
Толстого, уродливого, глупого,
Грустного, веселенького, разного *
Больше ведь не будет на Земле.
Будет все, не будет только голоса,
Песни распевавшего хорошие
И души моей -- живого Космоса --
Больше ведь не будет на Земле.
Ни надежд моих ни заблуждения,
Ни там суеверий ни пророчества,
Ни под Новый год, ни в день рождения
Больше ведь не будет на Земле.
Ни обид моих ни остроумия,
Ни того, что мне открылось тайного,
Ни грехов, за что пошлют на суд меня,
Больше ведь не будет на Земле.
Разве что отыщется среди миров
Существо, меня не позабывшее,
Потому что я ему внушил любовь --
Я тогда пребуду на Земле.
Завещанная песня
1
Поминали гармониста, деда Проню,
Добрым словом поминали и жалели...
Был на снимке он улыбчивый, с гармонью,
И медали на груди светло блестели.
Ах, каким он был веселым музыкантом! -
Озорным, неугомонным, деревенским:
Появлялся на крылечке предзакатном
С береженою своей двухрядкой-венкой...
И звучали перепевы-переливы,
И старушки подпевали, молодея, -
Вкруговую шли, притопывая лихо...
И внучата собирались возле деда.
Усадив их, выдаст ложки, маракасы,
Разведет мехи - те в такт "стучат" проворно...
- Кем вы вырастете, юнги? - Моряками!
Дед - матрос всплеснет руками в темп "подгорной".
А гармонь его, подвластная заветам,
Не давалась гармонистам самым ловким,
Не случайно ведь с гармони той секретом
Совладать не мог и Гена Заволокин.
Дед жалел, что сыновья его и внуки,
Нет, не то чтоб были к венке равнодушны,
Но и им гармошка не давалась в руки,
Оставалась непокорной, непослушной.
А в его руках рождалась, как живая,
Песня русская, душой его согрета...
Венка-веночка, гармошка непростая -
Деду Проне открывала все секреты.
И грустить умела венка грустью деда...
А какой была ликующей и гордой! -
В славный день сорокалетия Победы
Деду-воину вручили новый орден.
Как награды боевые он наденет -
И ненастный день тотчас же станет ярче...
- Браво, Проня, - восхищался акалемик,
Вместе с дедом воевавший в Заполярье...
2
Много лет, как канонада отгремела,
Но все так же угрожая ветеранам,
До сих пор война не сводит с них прицела,
Умножая счет безвременным утратам.
- Ничего, браток, еще мы повоюем, -
Говорил известный медик и ученый, -
На гармощке поиграем, почаюем -
Вот осколок твой, удачно извлеченный!
Но поднять гармонь отказывались руки,
Шесть осколков отдавались болью в теле.
Пять кусков металла извлекли хирурги,
А шестой, у сердца, - так и не успели.
Зная все, в уединенную палату
Он позвал родных на тихое прощанье.
Был несуетен, сердечен, щедр на ласку,
Никого не забывая в завещанье.
-А гармонь моя, - сказал он напоследок, -
Если что,- пускай со мной не умирает:
Димку в гости приглашайте по - соседски
Как при мне. - И пусть гармонь живет, играет.
Димка, истый горожанин, шестиклассник,
Не гитарой вдруг увлекся - старой венкой.
И какой же это был для деда праздник:
Паренек-сосед играл легко и верно.
Торопливо дед секретами делился -
Что умел и знал - спешил отдать мальчонке,
А парнишка заниматься не ленился -
В месяц выучил шесть наигрышей звонких.
А потом, когда на скромные поминки
Собралась семья, что вдруг осиротела,
Старший сын тогда кивнул сурово Димке -
И парнишка развернул мехи несмело.
Начал сбивчиво, коряво и нестройно,
Растерявшись от серьезности момента...
Все смотрели с пониманием, не строго:
Дед болел - и он отвык от инструмента.
Вдруг гармошка зазвучала так знакомо, -
Разыгрался Димка, пальцы приноровя,-
Будто это, вопреки земным законам,
К нам, живым, живой вернулся деда Проня.
Никому не показалось неуместным,
Что мажорно разливалась-пела венка:
Дед учил его веселым только песням,
Потому что был хорошим человеком...
3
Похожу у притихшего дома -
Где ты, где - говорунья - гармонь?
Может это раскатами грома
Ты рокочешь за дальней горой?
Вечер тайным предвестием дышит...
Ты, печаль, озареньем ожги:
То ли ливень ударит по крыше,
То ль в подъезде услышу шаги...
С в плат укутанной венкою вятской
Не спеша выйдет снова во двор
И сперва заведет залихватский
Озорной плясовой перебор.
Удивит разудалой "подгорной",
Довоенный исполнит фокстрот,
Позабавит частушкой задорной
Невзначай на минор перейдет.
Зазвучат по-иному лады,
Отрешеннее взгляд музыканта...
Вдруг представишь его молодым
Старшиной из морского десанта:
Бескозырка и связка гранат,
Дерзкий рейд за норвежские фьорды...
Под рукой полнозвучно гремят
Эхом давних разрывов аккорды.
Ребятня, про проказы забыв,
Прибежит гармониста послушать,
Растревожит мальчишечью душу
Старой песни матросской мотив.
Ну, а он их еще удивит:
Маракасы им выдаст и бубен:
- Стариной похваляться не будем.
Ну-ка, как это в стиле "биг-бит"?...
У подъезда стою онемело,
Подставляя под ливень ладонь:
Где-то в доме знакомо запела,
До души пробирая, гармонь...
* * *
...И я в Марину Влади был влюблен
И ревновал к Владимиру жестоко...
Любви ответной удостоен он,
А я, увы, не удостоен... Только
Пожаловал Всемилостивый Бог
То ль в наказанье мне, то ль в утешенье --
(Как глупышу-котеночку – клубок --
Играй, мол, отвлекись...) – стихослуженье...
Играю, а отвлечься не могу:
«Колдунья» навсегда очаровала...
Я всех моих друзей остерегу:
Забудьте этот фильм, чтоб не стенала
В соблазне зряшном, как моя, душа...
Ее глаза, по правде – колдовские...
О ней не скажешь, дескать, хороша –
А, изнывая от глухой тоски, ей,
Прекрасной, невзирая на года,
Оставишь все на свете на кону -- и
Приносишь в жертву душу навсегда...
...И до сих пор к Владимиру ревную
* * *
Здравствуй, радость моя, что синоним печали...
Ты со мною всегда, если дваже вдали.
Нас с тобою стихи навсегда повенчали,
Наши судьбы по разным дорогам пошли....
Здравствуй, песня моя! Ты взымалась до неба,
Разрывая мне глотку своей тишиной...
Я кричу на весь мир оглушающе немо –
Только эхо безгласное спорит со мной...
Здравствуй, смет моих грез! Ты меня ослепила,
Ты меня освятила своей красотой...
Ты любила меня – ты меня не любила –
Пусть завидует тот, кто сегодня с тобой...
Кривой Рог
1
...Пруд-отстойник шлама НК ГОК'a
Чуть поменьше озера Байкал.
Холодно, тоскливо, одиноко,
Скользко, страшно... Я над ним шагал
По большой трубе-пульпопроводу,
Извергавшей в пруд вонючий шлам,
Ночью, днем, в ненастную погоду *
В говнодавах, лопнувших по швам,
В куртке замазученной и рваной,
В шапке, источавшей солидол...
Мнились мне единственной нирваной *
Койка в общежитии и стол,
Полка с парой книжек над подушкой,
На подушке * тонкое письмо...
Две гантели * ржавые нгрушки *
Сам сварганил в мастерской, как смог.
В той рабочей криворожской келье
Каждый * побратиму побратим *
Жили * не разлей вода * артелью
Петька, Павлик, Сенька и Ефим.
Правда, по работе развозили
Нас "летучки" в разные места.
Петька с Фимкой "пом. маш. экс-ра" были,
Как и я. А Павлик в мастера
Быстро был продвинут * знак почета:
Был он и смышлен и деловит.
Мастер в восемнадцать * это что-то!
Это нам о чем-то говорит.
Петька с Фимкой тоже не в прогаре:
Экскаваторы достались * класс!
Ну, а мне * такой я "ловкий" парень --
Наихудший выдался как раз.
Для нормальной, собственно, работы
Этот монстр негоден был давно.
* Отчего ж не выбросили?
* Что ты!
Кто ж позволит? Экое добро!
Все оно в ремонте да в ремонте *
Надсадились стягивать болты.
* Пуск! * кричит главмех. * Не провороньте...
Если что * валите прочь в кусты...
Федя, машинист, лицом бледнея,
Трогал реверс чутко, как хирург *
Тотчас начиналась ахинея:
Машинисту не хватает рук.
Монстр наш как пойдет греметь железом:
То начнет размахивать стрелой,
То вращать, то, одержимый бесом,
Под откос ползет * ну, Боже мой!
Рычагов-то чуть ли не десяток,
Пять включились сами, не спросясь.
Вмиг механик выпадет в осадок *
Прыгнет в свой "уазик" * и атас!
Ну, а нам-то некуда деваться,
Некого в виновники писать,
И самим приходится спасаться,
И его, постылого, спасать.
Федя костерит меня по-русски:
Проморгаю * и считай * готов...
Здесь моя задача * две "закуски"
Исхитриться всунуть меж катков.
Попросту сказать * огрызки рельса.
Исхитрился * и дурак заглох.
И опять ремонт, но хоть разбейся *
Не хотел работать пустобрех.
Так все жилы вымотает за день,
А еще морозы и ветра,
Гнойники от самых легких ссадин...
Где уж нам пробиться в мастера.
Хоть бы к ночи добрести к общаге,
С той трубы не сковырнуться в шлам...
Так вот и плетусь тяжелым шагом
В говнодавах, лопнувших по швам...
2
Доплетешься * чуть ли не покойник,
Чисто в нашей келье * просто рай!
Все с себя долой * и бух * под койку...
* Эй, * кричат друзья * иди, стирай!
Все опять в охапку собираю,
В душ иду.
Раздевшись догола,
Я сперва в бензине все стираю *
Роба выцветает добела.
Щелоком потом * и мылом, мылом...
Тру и мою, полощу и тру.
Хоть устал, но сроду не был хилым.
Отмываю. Высохнет к утру?...
...После душа, в чистой рубашонке *
Средь друзей. Друзья готовят чай.
На подушке ждет конвертик тонкий *
Маленькая радость невзначай.
Листик круглых букв из Ленинграда *
Школьницы знакомой письмецо,
Чистая, невинная отрада...
В памяти моей ее лицо,
Нежный голос с дикцией особой,
Ленинградский аристократизм.
С сей неизбалованной особой
Повстречались летом. Сократись
Перед ней пижонство и ухарство *
Бесполезен выпендреж. Она *
Как холодный душ или лекарство
Для провинциала-пацана.
Да, там Эрмитаж и Исаакий,
Там Растрелли, Зимний, Летний сад...
Но и в Ленинграде не у всякой
Душу завораживавший взгляд.
Рядом с ней хотелось быть умнее,
К месту Городницкого запеть,
Кстати вспомнить о Хемингуэе,
Словом, соответствовать.
Заметь,
Что, хоть и не в тундре обретался
Перед этим восемнадцать лет,
Все же в чем-то недовоспитался,
Культурешки недобрал "поэт".
А ведь мнил, чудак, себя поэтом,
Что-то там коряво рифмовал,
Графоманил искренне, но в этом
Ровно ничего не понимал.
В общем, жил хоть без особых тягот,
Вырос недоучкой * чистый лист...
Чем там отличался, блин, хотя б от
Импрес-сиониста * сионист?
Как рентгеном, тем спокойным взглядом
Все во мне проявлено в часок
Не обидно, не со злом, не с ядом *
Как сестра с братишкой... Адресок
Догадался попросить, прощаясь...
Зацепила душу... Вот дела...
Улетела. Написал. Ручаюсь,
Что письма, конечно, не ждала.
Что в ответ напишет * сомневался:
Кто я ей и что ей до меня?...
Но конвертик тонкий оказался
На подушке чрез четыре дня.
Написала. Радость без предела.
Рот, как говорится, до ушей...
А о чем? Да разве в этом дело *
Про учебу, школу... Но душе
Здесь легко другое открывалось:
О ее нездешней чистоте...
Между круглых буквиц оставалось
Место вдохновенью и мечте...
3
...Электричкой едем от Червоной *
"Зайцами" в Долгинцево, затем
Снова в келье, но теперь вагонной
Покидаем детство насовсем...
То есть, покидаем Криворожье.
Бремя испытаний * с плеч долой!
Стали молчаливее и строже...
Вот и возвращаемся домой.
...Здесь мы рвали пуп, сжимая зубы,
Матерились, слабости грозя...
Да, мы стали резки, стали грубы:
Впереди * солдатская стезя...
Что из Криворожских тех реалий
Память сохранила? * Ничего!
Ни названий точных, ни деталей
Где что размещалось, как кого
Звали в той общаге, в той "летучке",
В той конторе, вообще в том СМУ,
С кем тогда здоровались "по ручке",
С кем дружили, а порой кому
Морду били * тоже ведь случалось --
Фигою в кармане не шурша,
Что там постепенно закалялось *
Может сталь, а может быть душа?
Все в тумане, все нерезко... Тени
Вместо четких образов и лиц...
Как же мы небрежны были с теми
Там, о ком сейчас душа болит.
Не велось там дневников, конечно,
Письма тоже не сохранены,
Оттого печалью безутешной
Все воспоминания полны.
И, понятно, смещены акценты,
Кое-что, что мнилось дорогим,
Нынче для меня не стоит цента *
Время... Да и сам я стал другим.
Ну, а кое-что всего дороже
Стало из тогдашних мелочей...
Отразилось в сердце Криворожье...
Неостановим судьбы ручей...
Молодость * далекая планета,
Тот невозвратимый звездный миг,
Что питает творчество поэта,
Воскресая на страницах книг.
Эй, куда, куда вы укатили,
Где, в каких укрылись из квартир,
Вы, герои той кинокартины,
Что я без конца в душе крутил?
Как три мушкетера с Д'Артаньяном *
Все за одного, за всех * один.
...Разлетелись верные друзья, но
С вами в сердце * я непобедим!
Где ОНА, принцесса сладкой сказки,
Что была мне светочем тех дней?
Мне воображенье дарит краски,
Чтобы ярче рассказать о НЕЙ.
Не забыто имя, ну, да ладно,
Просто так его не озвучу...
Как тогда, смущаясь и нескладно
Я пошлю по тайному лучу
Сердца благодарного молитву:
Господи, храни ее, храни,
К счастью для нее открой калитку,
Подари ей радостные дни!
4
Вот и завершается поэма...
А вернее * начинает жить.
Дальше это * не моя проблема:
С кем ей повстречаться и дружить,
Кто, в нее вчитавшись, вдруг припомнит
Что-то очень важное в судьбе...
А возможно * кто-нибудь дополнит
То, что я сумел найти в себе.
Неисповедим полет Пегаса.
...Вот поэма у ТЕБЯ в руках...
Это значит: юность не погасла,
Значит: все, что было не напрасно,
Жизнь была трудна, но так прекрасна...
И любовь не кончится в веках!
Нью-Йорк
Не сказал бы, чтоб я ав этот город влюблен.
Я скорее подавлен им, даже унижен.
Я бы, может, бвл счастлив в Москве иль Париже,
Только я уже в нем, а во мне уже он.
Этот город -- вселенский меняла и торг,
Биржа -- храм, ну, а доллар здесь -- бог и икона,
Выше доллара нет ни судьи ни закона...
Но на книжках стхов моих надпись "Нью-Йорк".
Наша встреча была предопределена:
"Город желтого дбявола" вымечтан с детства.
От болезни "мечта" не придумано средства,
Но страшна той мечты воплощенья цена.
О, Нью-Йорк! Ты в следах иммигрантских утрат...
Только я и тебя нынче тоже жалею
И когда в эти дни прохожу по Бродвею,
Отвожу от разрушенных билдингов взгляд.
Иммигрантский костюмчик ношу пятый год.
Эмиграция -- это души перестройка,
Заурядная, в общем, судьбы катастрофка,
От себя, из себя безнадежный уход...
Он-то точно вовек не повепит слезам.
Не рыдай и не верь, не проси и не бойся,
Просветленной душой пред Нью-Йорком откройся,
Отворится и он пред тобой, как Сезам...
Златните пясыци
Брошу в море монетку на счастье
И присяду на чемодан,
Улыбнусь напоследок Насте,
Ребятишкам значки раздам.
И опять подойдет автобус,
Вновь таможенный ритуал,
Под крылом помаячит глобус...
Все. Как будто и не летал.
Только с сердцем не сговориться -
Знать не хочет такой простоты,
Только сердце не примирится
С тем, что будто бы - прежний ты.
Только память строга и властна,
Даже время уступит ей,
Возвратит, я знаю, не раз мне
Восемнадцать беспечных дней,
Восемнадцать счастливых дней...
Пройду по песку у самой воды,
На мокром песке оставлю следы.
Но только на берег хлынет волна -
Следы мои смоет она.
А память людей - не зыбкий песок -
В ней тысячи дней не вянет цветок,
В ней чайка кричит и море шумит,
Да так, что в груди защемит.
А память людей ясней, чем хрусталь,
Жива в ней всегда невозвратная даль.
Она сохранит на тысячи дней
Образы милых друзей.
А память людей - не пыльный архив.
Она мне вернет, эти дни воскресив,
Чудесной и теплой страны благодать -
И буду я счастлив опять.
Погрущу, расставаясь с чудом.
Похожу по Златым пескам...
В чет и нечет играть не буду -
Погадаю по лепесткам.
Брошу в море монетку на счастье,
Ребятишкам значки раздам,
Улыбнусь напоследок Насте -
И присяду на чемодан...
Прага
...A от Вышеграда до Петршина -- топай и топай!
Согласен: чудачество: есть ведь такси и трамвай.
А просто мне хочется впрок нагуляться Европой,
А просто мне нравится Прага и радостен май.
А чешский язык как мне нравится, вы б только знали!
Возможно, что в жизнях минувших я чехом бывал.
Мне радостно: вот: я по чешски могу трали-вали,
А как это нравится чехам -- ну, просто обвал!
И все в милой Чехии мне по душе и по нраву.
Представьте, и пиво, хотя я спиртное -- ни-ни!
А мост со скульптурами через красавицу Влтаву?
Он -- сказка из прошлого, в наши пришедшая дни!
Я был в Каролинуме в День посвященья в студенты,
Я Сметаны оперу слушал в театре его,
От Старого Мнеста пешком добирался до Летны,
И "Спарты" со "Славией" видел футбол... Кто -- кого?
Я шел к Златой Уличке стежкой таинственной Кафки,
Поверить часы помогал Староместский орлой,
В "Коруне" едал аппетитные чудо-шпекачки,
Грустя у Ольштынских могил, поникал головой.
Друзья дорогие, надеюсь, в том городе живы:
И Ярда, и Штефан, Владимир, и Пепик, и все,
Ах, как же вы, Ганка, и Лидочка были красивы!
Я верю: года лишь прибавили блеска красе.
Пою "Где ты ходишь, любовь?" вместе с Карелом Готтом.
А вдруг отыскался бы именно в Праге ответ?
Над крышами Праги летит и летит год за годом,
Как новый и новый той песни -- неспетый куплет.
День города в Новосибирске
Какие ритмы, звуки и цвета!
День города волнующий и яркий,
Веселый и красивый, как мечта -
Мы городу несем свот подарки.
Проходишь красной линией в судьбе,
Фронтовика, ученого, поэта,
Все, чем судьба сибирская согрета,
Сегодня посвящается тебе.
Мы вспомним дорогие имена:
Крячков, Покрышкин, Кондратюк, Маланин...
И щедрым сердцем воздадим сполна,
Тем, кто сегодня город наш прославил.
Пусть от Жемчужной и до Снегирей
День города весельем разольется
И ностальгия в сердце отзовется,
Уехавших за тридевять морей.
День города для отдыха и встреч,
Для памяти и радости ребячьей,
Он может позабавить и развлечь,
И подарить желанную удачу.
Отрадой взрослых, смехом малышей
Он через год к нам возвратится снова
И отразится заповедным словом
В сибирской очарованной душе...
Хмельницкий
Я взялся сейчас за почти неподъемную тему,
Едва ли смогу раскрутить все ее «па-де-де».
О городе этом, как минимум, нужно -- поэму,
Роман, эпопею, трагедию, фарс и т.д.
Впечаталась память о городе этом в мениски:
Из Ракова в центр и обратно чекань строевым!
Удач и потерь моих родина * город Хмельницкий,
Куда в легких снах возвращаюсь к годам молодым.
Я здесь "отдыхал" от домашних борщей и тартинок,
За ужином ржавую рыбу другим отдавал.
В том городе Саша Куприн проживал "Поединок"
А я мои опусы для стенгазеты кропал.
...Над Красноказачьей тяжелые ветви черешен.
...А в Дом офицеров афиша зовет на концерт.
...И в парке у бани ждет юная девушка... Грешен:
Потерян давно от письма ее синий конверт.
А девушка та, между прочим, * из Новосибирска.
Стихи, посвященные ей, и поныне храню.
Ах, как и в пространстве и времени это неблизко:
От Красноказачьей до, скажем, Восьмой авеню.
Гордимся: от храма левитов, от древних хазар мы
Свой Путь по Земле исчисляем * Хадерех хазе...
А мой начинался от старой кирпичной казармы
И тихого дворика, где повстречалась Н.З.
Та мирная юность в погонах смешна оглашенно,
Слегка голодна -- ну и что же * грустить не моги!
В солдатской читальне впервые я взял Евтушенко,
В армейской газете стихи напечатал мои.
Поэты в погонах: Валиев, Куна, Тараканов...
Вот вспомнил * и всплыли их строчки из темных глубин.
Компашка была еще та из солдат-стихоманов,
А вот "надираться" никто из ребят не любил.
Еще одно имя здесь к месту * Иван Куприянов,
Почтовая дружба с которым была * как маяк.
Москвич, фронтовик, журналист, автор пьес и романов!...
И я по совету его поступил на журфак.
Нельзя не назвать мне здесь маму другого солдата,
К которой бежал в увольненье (поесть), как к своей...
Пред Анечкой Павловной быть мне вовек виноватым:
Потом, после службы я так и не выбрался к ней.
Вот стольким, выходит, еще я стихами обязан.
И список, конечно, не полон, * увы и увы...
Простите, друзья из Хмельницкого, кто здесь не назван,
В стихах новых дней о себе прочитаете вы.
Хмельницкий * судьбы перекресток... Туда ли пойдем мы,
Куда моих предков повел из Египта Моше?
Я сразу сказал: эта тема почти неподъемна,
Но вешки расставлены * будет работа душе.
Не ведала юность, что есть в мире фрак и манишки,
В солдатский буфет не завозят эклер и безе...
Был целой Вселенной военный, ракетный Хмельницкий...
А девушка так и осталась для сердца * НЗ...
* * *
Город
Не зря, точно в зеркало, в сердце мое глядится:
В сердце -
Огни его окон, созвездия и сады.
Снится:
Широкие крылья раскинув, летит этот город-птица,
Летит над землею и ищет повсюду мои следы.
Снятся
Игрушки-дома под оранжевой черепицей,
Синий
Трамвай-торопыга, слезинкой текущий с холма.
Память
Открыткою в книжке забытой лежит до поры, таится...
Отрадою детства душа неизбывно
Полным-полна.
Память
Вразброс разноцветные переберет картинки.
Вспыхнет
В дурмане акаций - бессонница звонких зорь.
Зыбко
Сады золотятся в сентябрьской прозрачной дымке
И поезд надежды увозит из детства
За горизонт.
В детство
Однажды вернемся мы в будущем воплоощенье.
Город
Вновь примет в объятья надежд моих и дворов.
Встретим
Душой просветленной простое его прощенье
И вновь унесемся на крыльяз манящих
Семи ветров...
* * *
Не «все прошло, как с белых яблонь дым»...
В небытие любовь не может кануть.
Меня запомнил город молодым –
На молодых, глазастых крепче память...
* * *
Нью-Йорк никогда не спит,
Берлин никогда не спит,
Москва никогда не спит,
А надо бы отдохнуть...
Мой город мне в душу зрит,
Он мой талисман и щит,
Душа его верно чтит...
Судьба выбирает путь...
Сияет в судьбе звезда,
Ведет по земле звезда,
Зовет за собой звезда --
И некогда отдохнуть...
Но где бы ни жил, всегда,
Мой город зовет сюда:
-- Сквозь бури и сквозь года
Вернись, хоть когда-нибудь!
Две силы есть -- Ин и Янь,
Два полюса -- Ин и Янь,
Две сущности -- Ин и Янь.
А более -- ничего...
Иллюзиям платим дань...
Устал? Отдохни... Но встань!
А что там за гранью -- глянь:
Твой город -- вернись в него...
* * *
Черновцы… И бросает в дрожь,
Наплывает мираж рассветный…
Этот город был так хорош!
Но любовь была безответной…
От Рогатки и до Прута
Я проехал сто раз в трамвае…
Каждой улочки красота –
Неподдельная и живая.
Мы с ребятами вечерком
«Прошвырнемся» по Кобылянской…
Каждый парень мне был знаком,
Взгляды девушек грели лаской.
М лишь тлько она одна,
Та одна по котрой сохну.
Ббезразична и холодна…
Что же я – нелюбимым сдохну?…
За какие ж мои грехи
Наказание – нелюбовью?
Пробудиись в душе стихи,
Пропитались тоской и болью.
А она не могла не знать,
Как я ею свето боею..
Я из школы ее встречать
Прибегал и ходил за нею.
И украдкою точно вор,
Что к сокровищу подбирался,
Из окошка глядел во двор,
Красотой ее любовался…
… В этом месте – крутым пике
Наша улица шла на Рошу.
В парке Шиллера, в уголке,
Непокорный вихор ерошу:
Может, выглянет на балкон
Эта девочка –ненагляднось…
И клокочет живым комком
В сердце нежность – и безотрадность.
Черновцы мои, Черновцы –
За туманом, за океаном…
Разлетелись во все концы—
И обратно нельзя туда нам,
Где в окошечке огонек
Был манящей звездой земною…
Город юносьт так далек,
А любовь та всегда со мною…
9 мая
Рассвет приближался обычно, как будто,
Тревоожные сны не блуждали по койкам…
А рядом в палате скончался под утро
«Батяня комбат», молодой подполковник.
Он смерть прогонял. Он шептал, умирая:
-- Поди, убирайся, сслепая, сторукая…
Ведь нынче – не помнишь? – Девятое мая –
Не время сейчас умирать мне, старуха!
Ах, смерть, отпусти! Не бери грех на душу,
В меня не одажды успеешь прицелиться…
Ну, что – ордена понесут на подушках –
Зачем же сгодня такие процесии?
Минорно споют баритоны в орекестре,
ЛАДони военных к вискам подднимая…
Ну, смерт, эт, знаешь ли, просто нечестно –
Испортить ребятам Девятое мая…
Катилась звезда над усмешкою горькой –
Он вел свой послледдний решительный бой…
И «Смирно!» – стояли ребята над койкой,
И ангел витал над седой головой…»
* * *
Все пошло поперек, только чудо Господне
Воссияло в судьбе – и ликует душа...
И еще поживем. И еще не сегодня
Ставить точку, надежды на счастье круша...
Верю, помнил Господь обо мне, одиноком,
Верю, брался Господь вдохновить и спасти
И любовь и отраду в таком гореоком –
Развести и свести, расплести и сплести...
В каждой клетке и в каждой молекуле – Вера,
Кровь бурлит и нейроны поют в унисон...
Начинайся счастливая светлая эра,
Выдай, колокол-сердце, малиновый звон...
Полина
Инь – женская сущность Вселенной – и целых пол-Иня
В тебе для кого-то, а, может быть, весь в мире Инь…
И это не шутка – быть очень красивой, Полина,
А тест на смирение – вспомни пример Мерилин…
Cтремление к чуду извечное неопалимо
И смотрит на каждого с тихим укором Господь…
И пусть он хранит твою юную зрелость, Полина,
И даст вразумленье,
Обсуждения Блики