Родина!
Тихий сад, где у тына алеет смородина,
Родина!
Островок за излучиной быстрой реки,
Родина!
Возле дедовской кузни сухая колодина,
Родина,
По апрелю лазоревые ручейки.
Родина!
Дар судьбы, что дороже и злата и ордена,
Родина!
Две души, две надежды, сращенные встык,
Родина!
Пусть тебя не коснется любая невзгодина.
Родина!
Пусть звучит горделиво священный язвк.
Родина!
Ты опорой судьбы и души на добро дана.
Родина!
Кто остался без Родины – жалок, убог...
Родина!
Я в тебе, ты во мне навсегда, моя Родина!
Родина!
Да хранит тебя, Родина,в радости Бог!
Города
Нью-Йорк никогда не спит,
Берлин никогда не спит,
Москва никогда не спит,
А надо бы отдохнуть...
Мой город мне в душу зрит,
Он мой талисман и щит,
Душа его верно чтит...
Судьба выбирает путь...
Сияет в судьбе звезда,
Ведет по земле звезда,
Зовет за собой звезда --
И некогда отдохнуть...
Но где бы ни жил, всегда,
Мой город зовет сюда:
-- Сквозь бури и сквозь года
Вернись, хоть когда-нибудь!
Две силы есть -- Ин и Янь,
Два полюса -- Ин и Янь,
Две сущности -- Ин и Янь.
А более -- ничего...
Иллюзиям платим дань...
Устал? Отдохни... Но встань!
А что там за гранью -- глянь:
Твой город -- вернись в него...
Объяснение в любви родному городу
Пожилось в Черновцах девятнадцать мне лет,
Треть того, что я прожил на свете.
Но дороже его в мире города нет.
Нет красивей его на планете.
Верю: город возник под счастливой звездой
И построен для радостной жизни.
Каждый дом в нем и сквер, каждый камень простой
Учат нас пребывать в оптимизме.
Есть у каждого города «нрав и права»,
Есть особое предназначенье...
Черновцы, Черновцы – город «Ч», город «А!» --
Ты для радости и вдохновенья.
Город светлых надежд, город первой любви,
Город незабываемых песен,
Отыщи на планете меня, позови,
Верно ль жил в отдалении, взвесим.
Я не нажил нигде ни хором ни угла,
Ни богаче не стал, ни моложе....
...Но есть город, а в нем моя радость жила
И поныне живет здесь, быть может.
Вам, мои земляки, пожелаю удач,
Пожелаю здоровья и света...
День рождения, город, теплом обозначь
И сердечным приветом поэта...
Город «А!»
Почему Черновцы – город «А!»?
Потому что в ответ на слова:
-- Я приехал к вам из Черновцов! –
Собеседник, не медля, готов
Междометием вас одарить:
-- А! --
Мой город успел озарить
Столько судеб на долгом веку...
Город «А!», я в себе берегу
Лейтмотив буковинской весны...
Ты в мои возвращаешься сны
Вместе с той, что как прежде мила...
Черновцы, город «Ч», город «А!»...
Память о Черновцах
Этот город, в котором я не был уже столько лет,
Был в тени городов, по которым я больно скитался...
Но не стерт из души песен города трепетный след,
Но сквозь годы и дали доносится радужный свет...
Черновцы, Черновцы! В них душою поныне остался....
Там я вышел на свет в ожидании радостных дней,
Сделал первый разгон очумелого велосипеда...
И однажды в сияньи веселых вечерних огней,
Я, влюбленный бродил, одиноко в мечтаньях о НЕЙ --
И сложилось в строку в ритме сердца судьбы моей кредо....
Но однако же я на пороге осеннего дня
В длинный поезд шагнул -- и уехал, надолго уехал...
Я покинул его. Только он не покинул меня,
В сны и песни приходит, назад зазывая, маня...
Черновцы, Черновцы -- всей судьбы моей главная веха....
Сон о детстве
В том городе -- забытый и нежданный,
Незримый вдоль по улице иду...
Срывает дождь созревшие каштаны --
В карман на память несколько кладу.
Тюрьма, пожарка. музыкальный колледж,
Театр еврейский, а потом -- студклуб...
А в переулке Ленька жил, мой кореш,
Пресветлый -- что душа, что лик, что чуб...
Вот перекресток у библиотеки,
Там разбросался университет...
Ну, поднимите мне, как Вию, веки,
Увижу ль то, чего в помине нет?
Дом за углом, где жил актер Сокирко,
И доктор Ботошанский наверхзу....
Все на виду: готовка, пьянка, стирка,
А вот он я -- к себе во двор бегу....
Я жил в соседнем, третьем, в коммуналке,
Двор заменял мне секции, кружки...
Неугомонно – прятки, догонялки --
Отчаянные летние деньки....
Мне детство поскупилось на подарки,
Хоть рвали жилы мама и отец...
Но были звезды веселы и ярки
И песни доходили до сердец....
Здесь все родное -- и давно все вчуже....
Пора неодолимая пришла --
И я отсюда вышел неуклюже,
Пошел, куда дорога повела....
И я ушел так далеко-далёко
Из ставшего вдруг маленьким двора...
Печаль разлуки глубоко-глубоко,
Как будто все случилось лишь вчера....
Мы уезжаем -- и пускаем корни,
Не разорвать нам узы бытия,
Не вырваться туда, где так покорно
Ждет юность отзвеневшая моя...
Приду во сне к заветному каштану.
Он кроною укроет от дождя...
Но сильно о былом грустить не стану --
Возьму пяток каштанов, уходя.....
* * *
Прилетают ко мне из далекого детства картины –
В них, конечно, мой город и это, как правило, май...
Вот те краски и запахи вновь на меня накатили –
Мол, вглядись в невозвратные образы, повспоминай...
Льют на площади главной хрустальные струи фонтаны.
Всюду пахнет сиренью, а зелень сочна и свежа...
Понавесили белые серьги на ветви каштаны,
У театра – тюльпаны... Красиво – и жизнь хороша...
И еще мое сердце не тронули стрелы Амура,
Хоть неясным мечтаниям первую дань отдаю...
И покуда в тумане стезя моя – литература...
Даже скромной догадки о жизни моей не таю...
Ах, какое оно безнадежно далекое ретро!
Мне отсюда видней, в чем ошибки и что угадал...
Только, зная ответы, задачки решать некорректно,
А когда я оттуда смотрел, ничего не видал...
Мой антисталинизм
Итак, я жил уже и рос
В густой нужде послевоенной.
Отец задумался всерьез,
Как вырвать всю семью из плена
Безденежья голодных дней...
Решенье виделось в ученье:
Пока сражался на войне,
Подростком в самоотреченье
Мстя за погибшего отца,
Конечно. было не до школы...
Но он способный – и ленца
Его не сковывала... Вскоре
Он над кроваткою моей
Огромную повесил карту,
Где в окружении морей
Страна Советов – знаком к старту
Его учебных вечеров...
Цель: доучить до аттестата....
Отец мой худ и нездоров,
Но дней отсчет пошел от старта,
А там и финиш – аттестат –
Наградой за долготерпенье
Сверх фронтовых его наград...
Курс – на дальнейшее ученье...
А в стильном фотоателье
Коллажем – класс его в витрине.
По центру – взвод учителей,
Отец в овале... Чтоб в картине
Партийный прозвучал концепт,
Поднаторевший иллюстратор
Аккордный делает акцент:
Часть фотоплощади истратил
На фотографии вождей:
В кружке Врадимир Ленин – слева,
Иосиф Сталин – справа... Всей
Картины завершенье... Клево!
Без витаминов я взрастал,
Почти всегда – в болезни детской...
Чуть полегчало --- и гулял
В тот день по Университетской
Конечно, с мамой... Подались
К витрине...
-- Папа!
-- Правда,что ли?
А кто твой папа. Поделись:
-- Конечно, муж. Учился в школе,
Закончил... Вот на снимке он...
Прохожие к витрине встали –
Бесплатный же аттракцион...
Я:
-- Ленин... И – внезапно, -- Сталин –
Долой!
Мать хвать меня за руку –
И вдоль по улице – стремглав,
Поддав по заднице – в науку...
Мы добежали до угла,
Свернули – и помчалист дальше...
Еще свернули пару раз...
-- Послушай, нехороший мальтчик,
Тв мог в тюрьму отправить нас,
А где ты слышал это слово...
По радио его всегда...
-- Забудь нго. Не вздумай снова
Произнести – не то – беда!
Беды по счастью не случилось...
А мог вель кто-то «дать сигнал» --
Машина б тотчас закрутилась...
На то, что я был глуп и мал,
НКВД б не сделал скидки –
Ушли бы в лагерную пыль,
Едва всех не послал на пытки...
Такая вот простая быль...
Черновицкие острова
Детская библиотека на Советской площади в Черновцах
За этим домиком приземистым -- с торца –
Проезд-разрез для санитарных неотложек...
Сюда впервые под водительством отца
Иду... Вступаю в мир картинок и обложек.
Меня записывают в серый кондуит –
И тонкой книжкою в обложке самодельной
Благословляют... Что мне книжечка сулит?
Едва ль осилю, ну, а срок мне дан недельный.
Еще нетвердо знаю буквы я пока,
Но начинаю храбро:
«В некотором царстве...»
Три было сына у усопшего царька.
Иван-царевич – младший... Вот ему-то дар свой
Царек оставил, покидая бренный мир...
Не все слова понятны в сказочном контексте,
Процесс познания сверх меры утомил,
Глаза слипаются, как будто веки в тесте...
- Ну, отдохни! – сынка жалея, скажет мать....
-- Как – отдохни? А непрочитанная книжка?
Ее же надо за неделю прочитать.
В ней шесть страниц. А мне не достает умишка...
Со сверхнатугой эту книжку одолел,
Потом ее пересказалд отцу и маме –
И книгочейством – книгоедством заболел...
Тащусь домой с тремя толстенными томами.
В них – героический ребячий командир,
Васек, сражается за правду против кривды...
Во всех конфликтах он, конечно. победил...
А после грянули военные конфликты...
В библиотеке небольшой читальный зал.
Удобно: можно без большого перерыва
Читать, читать, читать.. Ах, кто бы подсказал,
Какие книжки лучше всех, тогда б я живо
За них и взялся бы... А вечером домой
Иду с новинкой. По пути смотрю картинки...
Мой дом – вон там: четыре блока за тюрьмой...
Шагаю, маленький, по Леси Украинки...
Сельхозвыставка 1954 года в Черновцах возле реки Прут
Наверно фильм «Кубанские казаки»
Сыграл мобилизующую роль:
Поставлены оградки и палатки...
Пришел полюбопытствовать? Изволь...
Доставленные изо всех районов
Снопы пшеницы, виноград и мед
Показывают пуще всех резонов,
Что люд советский хорошо живет.
Ну, отвлекусь, замечу мимоходом,
Что с опытом картина шла вразрез:
Ведь я еще не лакомился медом
И винограда обходился без.
Худющий и болезненный мальчонка –
Семья моя бедна и голодна...
Зарплат отца слагалася тысчонка
Лишь за квартал... Такие времена.
На выставке мне все так интересно:
Огромный бык... Зачем кольцо в носу,
Кто скажет?
-- Впечатление непресно!
А кони, кони! Высотой с козу
Чубатенькие пони – и контрастно
Гиганты чудо-кони под седлом!
А вот, глади: тяжеловозы!... Ясно:
Такой свезет и двухэтажный дом.
Жужжат весь день и копошатся пчелы
В стеклянных ульях... Каждому видать...
Мы посланы на выставку из школы
Живые знанья зреньем постигать.
Объемом хрюнотавры подавляют.
Не свиньи – бегемоты и слоны!
А крошки-поросята умиляют.
Так эти хрюнотаврики смешны!
Бараны, овцы, малые ягнята –
Белы, черны и рыжи – как огонь...
Козлиша, козы, ясно – и козлята...
В больших вольерах кролики... В ладонь
Зерна, чтоб покормить пеструх-хохлаток
И сизокрылых тучных голубей,
Индюшек... Достают из дюжих кадок
Огромных рыбин... Карпов? ... Не робей...
Любые фрукты – упоенье ока,
Но лучше б их попробовать на зуб...
Не предлагают... Это так жестоко!
В больших ларях – разнообразье круп...
Неужто варавду побогаче стали
Жить в эс-сэс-эре люди сей момент?
В усищи фыркал с постамента Сталин,
Кроваво-красный грозный монумент...
Футбол моего детства
Возьму и назад подкручу календарь...
Тогда и окажутся в песне
Виталик Козловский, и Петька Дегтярь
И маленький Генка Колесник.
Козловский Виталька – дворовый вожак,
Стремительный, резкий, суровый
Команду сколачивал... Я же – тюфяк:
Неловкий, от астмы – лиловый....
Мечталось, хотелось футблить, как он,
С мячом прорываться по краю....
-- Иди во вратарскую.... Слышишь, Семен?...
Ура! Я в команде! Играю...
Я счастлив. И я, не жалея себя,
Льва Яшина помня уловки,
Пугал нападавших, от астмы сипя...
А за неименьем сноровки,
Мешком обреченно бросаюсь на мяч,
Противника наземь сшибая...
Сквозь зубы шепчу себе:
-- Только не плачь! –
В игре синяков не считая...
Я предан дворовой балдежной игре.
Команде своей и Витальке...
Футбол был везде, а у нас во дворе
В своей голубой «разлетайке»,
Финтя, как Стрельцов – две руки врастопыр,
Жестокой улыбкой сверкая,
Виталька Козловский, дворовый кумир,
Носился от края до края...
В те годы еще городской стадион,
Куда мы ходили на матчи,
Дощатым заборчиком был обнесен,
Звучали бравурные марши.
В команде «Динамо» футбольный свой век
Доигрывали два титана –
Фомин и Архангельский... Правда, на бег,
Прорыв их уже не хватало.
Но так, как Архангельский круто финтил,
Как «щелкал» Фомин по воротам!...
Кто раз это видел, вовек не забыл –
Обыгрывали, как по нотам...
Центральная площадь – футбольный Гайд-парк:
Толклись здесь часами «тиффози».
Зимою и летом. Завязли в зубах
Атаки, броски... Как в гипнозе
Твердили друг другу:
-- Вот это был бег!
-- Вы видели, как он прорвался?...
Здесь каждый – великия футбольный стратег:
-- Уж я бы быстрей разобрался,
Кого лучше ставить на эту игру!
-- Да, тренер у нас безголовый!...
... Казалось, что я без футбола помру --
Мальчишка не сильно здоровый,
Я бредил игрою. Я знал игроков...
В дворовой команде и классе
Порой доходило и до кулаков:
Ведь я не хотел быть в запасе!
Футбол до поры был важнее всех дел,
Футбол был моим вдохновеньем...
Потом он ушел от меня, улетел –
Не сладил с внезапным взросленьем...
Когда перестраивали стадион
В столично-овальную чашу,
И я там таскал на носилках бетон,
Ступая в осеннюю кашу....
А ныне совсем опустели дворы –
Мальчишек компьютер прельщает...
Мне жаль их, лишенных великой игры,
Которая дружбу вмещает...
НСШ № 24
Свихнусь от косоглазия иль позвонки сверну:
На всех девчонок в классе я гляжу, не на одну.
Подписаны матрикулы, уроков нет, ура!
Каникулы, каникулы, веселая пора!
На всех печенья пачечка, в бутылке – лимонад –
Ты с классом, Тоня Пащенко, идешь на променад.
В косичках ленты белые и белый фартушок...
Со мной чего-то сделалось, ну, точно, дурачок.
Дурачусь от смущения, волчком кружусь, бешусь...
Дружок идет степеннее, он, Сашка Левеншус,
Сказал, грызя печенье, что в Тонечку влюблен:
-- Пиши стихотворенье! – приказывает он.
Как солнце светит ярко, в ветвях галдят птенцы,
А за оградой парка – родные Черновцы.
С каштанов на аллею – бельчата – игруны...
Нам с ними веселее, мы шалы и пьяны...
Взмывают ввысь качели, чтоб камнем падать вниз,
Кружатся карусели, девчонок смех и визг.
Как будто катаракту мне удалили с глаз –
И я влюбился – ах ты! – во всех девчонок враз!
Я, как мой дикий пращур, их видом ввергнут в грех:
Во все глаза таращусь, поцеловал бы всех!
Смотрю: Садовник Люся – и что-то в сердце – щелк!
Глаза – черешен блюдца, косички – черный шелк.
За Ниночокй Ломинской бегу, она: «Лови!...»
Бесчувствия поминки, прелюдия любви.
Я в панике, я в шоке, хочу назад, в покой...
А вот у Белки Шойхет... Потрогать бы рукой...
У Катеньки Бекетовой ручоночки тонки...
Пока, пока, покедова, невинные деньки!
Планетка-восьмилетка в соседстве от тюрьмы...
За память –«кол» -- отметка: ее забыли мы!
На улице Нагорной – и как могли забыть?
Она – немой укор нам – учила нас любить...
Черновицкий трамвай
На майских праздниках детей ЧТТУ
Катал по городу игрушечный трамвайчик.
Я им завидовал, но понимал тщету
Надежд попасть в него – большой и толстый мальчик….
Зато в обычном я с утра и до темна
Могу кататься невозбранно и бесплатно.
И мне завидует дворовая шпана:
Кондуктор-мама – не хухры-мухры! Понятно?
В вагонах маленьких обычно теснота,
Площадка задняя – пристанище для «зайца».
Лафа карманнику: толпешка-то густа –
В очках и с тросточкою, чтоб слепцом казаться…
Педаль кондуктора – к отправке два звонка,
Для торможения песок на рельсы сыплют….
А на подножке два замерзших мужика –
На сэкономленные гривеннники выпьют?
«Рогатка—Прут» и «Прут-Рогатка» день деньской…
Кондуктор громко объявляет остановки,
-- Берем билетики, -- взывает, -- штраф большой…
Кондуктор знает «уклонистов» все уловки…
На спуске к «Танку», (что случалось много раз) –
Трамвай зимой сползал со скользких рельсов набок…
Трудилась мама, чтобы я голодным в класс
Отнюдь не хаживал – и в грамотешке навык
Устроился основою судьбы…
Потом внезапно всюду рельсы поснимали –
И очень-очень скоро город позабыл,
Как перезвякивались весело трамваи…
Троллейбус-то удобней, спору нет,
Но отчего-то очень жаль их, неудобных,
Холодных, тесных, резко звякавших вослед…
Зато ко мне всегда так безоглядно добрых…
Танк
При Черновицком глав-жел-дор-вокзале
На въезде в город навсегда застыл
На перекрестке танк на пьедестале...
Тот танк, который самым первым был
В отчаянно стремительной атаке...
Фашистских дотов страшен вал огня,
Но краснозвездные летели танки,
Спасая город, значит, и меня,
Хоть я родился лишь спустя три года...
Над Черновцами загустел июнь.
Танкист глядел взволнованно и гордо...
А черновчанин, весь седой, как лунь,
С цветами к танку подошел:
-- Спасибо!
Он весь в цветах – обшарпанный металл...
Танкист:
-- Так славно пахнут! И красиво...
Танк заслужил. Он лихо воевал,
Мой личный лимузин, моя каретка...
-- Скажи нам имя, славный командир...
-- Да, вроде ни к чему... Ну, Гончаренко...
Но я еще не все освободил
В Европе города... Идем на запад...
Такой красимвый город Черновцы!
Цветы прекрасны и чудесен запах...
Прощайте, люди! По местам, бойцы!...
Стоят по городам Европы танки
На пьедесталах. Много лет стоят.
Повсюду захоронены останки
Геройских командиров и солдат
И эта память пусть пребудет с нами
И перейдет в грядущие года....
Пусть высится и танк над Черновцами,
Но не стреляет больше никогда...
Холодильник
Улица Гете на стыке с Университетской....
Через брусчатку – в ворота. Направо во двор...
Ключ мне доверен, да больше: доверен недетский
Весь городской холодильник...
-- Ну, да, перебор...
Я шестиклассник, двенадцатилетний подросток –
В горпищеторге вполне уважаемый спец.
-- Комплекс машинный, конечно, освоить непросто?
-- Просто, непросто... Наставником был мой отец....
Он, фронтовик, уникальный механик-электрик,
По совместительству в торге – начальник ГО.
Плюс газ-вода. Автоматы – навязанный хет-трик...
В комплекс машинный отец не пускал никого.
Город внедрял автоматы со сладкой водичкой.
Впрочем, внедрял их не кто-то, а тот же отец....
Множество точек, наладка... Работа с наличкой...
Он, рассмотрев варианты, решил наконец:
-- Ладно. Возьмусь за газ-воду, но бизнес сезонный.
И холодильник за мной...
-- Ну, а как ты один?
-- Есть и дублер. Не взыщите – слегка незаконный...
-- Как – незаконный? А кто он?
-- Да Сеня, мой сын.
-- Как, ты доверишь продукты незрелому сыну?
Город оставишь без масла, сыров и колбас!
-- Только ему и могу я доверить машину.
Он не запьет, не проспит, не сбежит, не продаст.
-- Может, на время возьмем из обслуги кого-то?
-- И капремонт всех систем назначайте тогда...
-- Он же пацан – и нельзя по условиям КЗоТ’а...
-- Только Семен, если точно нужна газ-вода!
Плюнув на КзоТ, развезли автоматы по точкам...
-- Может, сойдет авантюра, но чур, не болтать!
Он-то пацан, но со взрослого будет росточком...
-- Делаем дело – и нечего КзоТ приплетать!
И под присмотром отца всюду тянут проводку,
Трубы фланцуют, прессуют, заданьем горды...
-- Эй, Михаил, все готово! Ты дай хоть на водку...
-- Завтра придете – упьетесь: налью газ-воды...
Я по утрам с понедельника и до субботы
Гордо влезаю в обтерханный комбинезон –
И приступаю – ответственней нету работы...
Четко отец инструктировал... Помнится он
Твердо наказывал: раньше, чем главный рубильник
Вниз повернуть, нужно воду подать и рассол...
И, нагнетательный вентиль открыв, в холодильник
Минусы гнать: вниз рубильник – компрессор пошел...
Есть два манометра, в ванне с рассолом – термометр –
(В трубах хранилища перетекает рассол) –
-- Холода больше мне! – Это завскладом...
-- Сей мОмент!
-- Эй, не усердствуй! – Манометр: -- До края дошел...
То прибавляю подачу. А то – убавляю...
Дело нехитрое – бдительность только нужна...
Тех, кто впервые приходит, собой удивляю...
-- Молод...
-- Подумаешь! Важно: работа нужна!
Часто начальство со мной, как со взрослым мужчиной
Держит совет на серьезе – когда им шутить?
Я до шести регулирую холод машиной.
Просят:
-- Не мог бы и вечером похолодить?
Городу нужно – я холод даю сверхурочно:
Свежего масла прислали – и нужно его
Вмиг заморозить... Работаю четко и точно 6
С батей умеем, а более нет никого...
Смены ночной не положено нашей машине.
За ночь слегка потеплеет в хранилище, чуть...
Утром компрессор врублю – все обратно остынет...
День, и неделя, и месяц, и лето... Забудь!
Школа опять предъявляет права на подростка...
С вахты рабочей без радости я ухожу:
Мне на работе привычно. Спокойно и просто...
В школе – напряг. Но рабочую марку держу...
Был я дублером отца на машине два лета.
Он той порою заочный кончал институт.
Стал инженером – и баста: рабочая спета
Песня: начальником в пуско-налалку зовут.
Позже впрямую едва ль этот опыт сгодился,
Да и наставников лучше отца не нашлось.
Не оттого ль инженер из меня не сложился.
Я и машины живем исключительно врозь.
Что-то осталось на уровне памяти генной:
Сын-музыкант – он водитель лихой и пилот...
Школа отца все равно остается бесценной
Хоть на другую стезю нас судьба развернет...
Опера в Черновицком трамвайном парке...
В трамвайном парке -- «Запорожец за Дунаем»!
Здесь самодеятельность классная была...
Заполнен клубный зал, начала ожидаем...
Рояль у сцены, ноты... «Скрипка» подошла,
Кларнет, ударные... Настройка инструментов...
Зал в нетерпении... Начните же скорей!
Аудитория волной аплодисментов
Торопят труппу... Запирание дверей...
Прожектор занавес бордовый озаряет.
Все понимают, что начнут уже вот-вот.
Зал, затаив дыханье, мигом замирает...
Вступает музыка – и занавес ползет...
И начинается волнующее действо...
Дуэт скандальный... В нем Одарка Карася,
Грызет, шпыняет за похмельное злодейство...
И тут оказывается, что труппа вся –
Своя: водители, диспетчеры, монтеры...
Карась – Шлемко--водитель – я его узнал...
Зовут солиста, как мне помнится, Григорий...
Поет Кривенко за Одарку... Не встречал...
-- А кем она у вас работает в трампарке, --
Я вопрошаю маму гулким шепотком
О той, кто в сложной роли-партии Одарки
Живет естественно и сочным голоском
Нам выпевает о томительных страданьях,
Виною коих, ясно, муж ее, Карась...
-- Она – жена водителя...
В скитаньях,
Как очень многие, семья та подалась –
(Я о героях пьесы, а не об актерах) –
Из Запорожья – от погромов царских прочь.
Аж за Дунай бегут в Туреччину – и ворох
Проблем у них переселенческих... Помочь
Султан желает запорожцам по сюжету...
Мне удивительно: и раньше и сейчас
Цензура жесткая крамольное либретто
Не запретила... И всерьез волнует нас
Рассказ бесхитростный о том, как приживалось
Семейство наших запорожцев «за бугром»,
Как ностальгия темным пьянством выражалась...
Смешно? Не очень, хоть и с легким юморком
С волшебной музыкой, чудесным хеппи эндом
Нам перессказан драматический сюжет,
Вошедший в плоть и кровь национальным брендом...
Он много раз на протяженье долгих лет
В живой реальности народа повторялся...
И столько выпито в том горе горьких кварт...
А в светлой партии Андрия изощрялся
Уже совсем немолодой водитель Шварц
Василь Иваныч – (от рожденья он был Миша) –
Чудесен тенор Шварца – несомненный дар –
То форте (громко), то пиано -- (тише, тише)...
И резонирует отзывчивый радар
Всех душ синхронно: о любви поет водитель
К дивчине славной... Богданенко за нее –
Диспетчер Надя... И душою вслед летите
За чистым тенором... Мучительно мое
Андрию-Шварцу сердце вторит вдохновенно...
«Бог из машины» подключается – султан –
(Сюжет наивен очень, скажем откровенно) –
Не в этом дело... Что за музыка! Я пьян
От звуков сказочных, от пения и скрипки --
(В театре подлинном конечно бы оркестр
Играл стозвучный) – Всем понравилось: улыбки,
Аплодисментов шквал и
-- Браво! – крики с мест...
Я «Запорожца...» и в театре настоящем
Когда-то слушал... А сегодня вдруг дошло
Сверх содержания: не надо быть ледащим,
Сам стань творцом, коль неожиданно зажгло
Мечту сердечко о несбыточно прекрасном...
Твоя мечта осуществится, лишь начни.
Поверь в себя однажды – будет не напрасным
Шаг по стезе творенья... Не робей, шагни...
ЧСТ
Рассказать ли вам о тех, о ком
Есть в душе в душе воспоминания?
По утрам я мчался в техникум,
Как несутся на свидание.
Превращали здесь кого – в кого?
Расспросите поседевших нас,
Как на улицу Котовского
Мы летели в Цили Львовны класс…
Потому что математика –
Мамой всех наук пристроена
А ленив – не мать, а мачеха –
Та наставница престрогая…
Были мы уже степеннее,
Чем простые старшеклассники,
И была у нас стипендия…
Дни степешки – наши праздники.
Знали цель: попав в рабочий класс,
После вырваться в начальники…
А учили-то, учили нас
Гениальные наставники.
До сих пор в мозгах колышется
Это знание надежное
Вроде физики от Лифшица,
Воздадим Иделю должное.
И остались не ошметки в нас
От учения нехилого
По черчению – от Жметкина,
Сопроматчика Кириллова…
Мы те знания не пропили,
Что так трудно шли к извилинам,
Даже те, что не по профилю –
И они судьбу творили нам…
И в мои (за курс ответчика)
До сих пор в мозги врезаются
Строки Пушкина от Федченко,
Крепкий «дойч» от Нонны Зайцевой…
Каждый здесь свое осиливал
По судьбе, а для примера вам,
Скажем, -- пение Васильева
И стишата Венцимерова.
Я пошел по той по тропочке,
Пусть она не столь и хлебная,
Под рукой Вилорк Петровича,
С поощренья Нонны Глебовны…
Золотая строгость Гольдина
И оркестр с трубой Маргулиса –
Все вошло в понятье – Родина –
И вовеки не забудется
Где теперь друзья-наперсники,
С кем мы ездили на практики,
Сочиняли наши песенки,
Отмечали наши праздники?
Где она, та невозвратная,
Темно-русая красавица?
Жизнь подходит предзакатная
А любовь моя не старится…
Груз потерь оплачу, оплачу,
Годы – черно-белым тельником…
Мой поклон Георгий Палычу,
Что меня зачислил в техникум…
Танцы на крыше Дома офицеров
Над Театралкой горячечный Эрота пульс,
С крыши оркестр возбуждающе нервы щекочет.
Самозабвенно твистуют подростки – и пусть!
Знаю: со мной танцевать ни одна не захочет.
По Тетралке гуляю, с ней болью делясь,
Горечь мою прочитает от корки до корки:
Дом офицеров – там танцы на крыше, где я
Не был ни разу – танцор из меня никаковский.
Я неуклюж, и стеснителен – и одинок,
Косноязычен... А что ни скажу, все – некстати....
Танец – движение сердца и музыка ног,
Только мои не фурычат в такой ипостаси.
Что-то со мною не так, не пойму отчего.
Вся молодежь наверху, я внизу. Неприкаян...
Кажется, я вообще не от мира сего –
Горько, обидно, что выпала доля такая...
Кто же со мной согласится пойти танцеывть?
Кто улыбаться захочет такому партнеру,
В медленном танце позволит себя обнимать?
В танце с посмешищем не оберешься позору...
Как я завидую тем, что легки и ловки,
Как я мечтаю и сам твистовать и кружиться!
Ну, а такому достанутся только плевки --
Ни танцевать и ни с девушкою подружиться...
С крыши несется потоком густой звукопад,
Дарит кому-то восторг, а кому-то смятенье.
Здесь одновременно рай для кого-то и ад,
Неутолимая боль, для иных – вдохновенье...
Немецкий язык
Пускай несладкою, пускай бесхлебною
Была моя тропа сквозь снег и дождь...
Давид Абрамович и Нонна Глебовна,
Спасибо вам за мой неслабый "дойч".
Мой город вылеплен мечтою зодчего,
Хранит под крышами немало тайн...
Одна мне ведома: помимо прочего
«Дойч» эхом прошлого таится там...
Язык был крыльями, язык был парусом,
Он стал опорою моей стопы
И в журналистике, и в дружбе с Клаусом,
Во всех превратностях крутой судьбы.
В иных наречиях потом стал докою:
Болгарский выучил прям на бегу.
И по-английски я свободно трекаю,
И по-испански кое-что могу.
Язык -- мой выигрыш, мое могущество,
Он джиу-джитсу мой и карате,
Мое заведомое преимущество
В мирской бессмысленности-суете.
Когда слова чужих языков втискивал
Сквозь узколобие в усталый мозг,
Тот соответствия в родном выискивал,
Врезая в память их, как в мягкий воск.
И главный тайный дар моих учителей --
Мой русский, вымолившийся в стихи,
И тонкий сборник, ими не прочитанный,
Он -- покаяние за все грехи.
Тропа негладкая к закату тянется,
О том, что скромно жил, зря не жалей.
Пусть память верная в душе останется
Бессмертной славою учителей.
Музыка
Дан звонкий голос. Слух едва-едва
Дотягивал до певческих канонов.
И у меня был «Гонер Верди-2» --
Наипевучий из аккордеонов.
На Киевской, на третьем этаже,
Он разливался песней о девчонке
Из нашего двора. Была уже
Она в душе... Той песней до печенки
Не уставал соседей донимать –
На большее мозгов недоставало...
В игре меня пытался наставлять
Горлисский Гриша... Но успехов мало...
Сам Гриша музыкантом был «на ять»:
Консерваторским классным кларнетистом –
В муздрамтеатре выпало играть –
И он играл певуче и искристо...
Я под началом Гришиным постиг
Мелодику в согласье с чувством ритма,
Предвосхитившие корявый стих...
В нем, ясно – Люда – и плохая рифма....
Я даже и в музшколу походил –
Была в ДК текстильщиков музшкола –
Чем лишь острей, больней разбередил
Сознанье неспособности – и скоро
Эксперимент с музЫкой прекратил...
Однако не совсем остались втуне
Уроки эти – ( я и в хор ходил) –
И благодарен песенной фортуне:
Подшлифовался неуклюжий слух –
И ныне у катрена и рефрена
Мой слух – один из самых верных слуг....
Моя душа из песенного плена
Не вышла и не выйдет никогда –
И наша черновицкая «Маричка»
Идет со мной по жизни сквозь года...
Вся жизнь моя – как песен перекличка.
И в ней уже давным-давно звучат
Мои, в которых ты, любимый город
И та, на чей глубокий ясный взгляд
Я навсегда моей душой наколот...
А ежели попросите, тогда
В минуту запоздалых откровений
Спою «Гори, гори, моя звезда»
И что-нибудь из собственных творений...
Николаевская церковь
Названья улиц в милом городе моем
Изменены опять -- и стали "самостийны",
Но в Черновцах души, где памятью живем,
Советский прежний сохраняем ретро-стиль мы --
Так нам привычнее... Я мысленно иду
По Волгоградской мимо лавочек и рынка...
Чуть-чуть подальше пустырек один найду --
Нетленна в памяти заветная картинка.
Стоит октаэдр-сруб, увенчанный крестом,
Четыре века здесь стоит назло погоде...
В летящем облике, законченно простом,
Идея четкая: земля мала... На входе
Церквушки -- (без единого гвоздя
Сработанной топориком азартно) --
Давно замок... Помысли, не входя,
О Господе... И, может быть, внезапно
На душу откровенье снизойдет,
О чем-то в жизни очевидно важном.
Господь стезей высокой поведет
К добру... Ведь он заботится о каждом...
Завод
«Вернулся я на родину...» --
Вот -- песенное вспомнилось.
У всех своя солдатчина,
У всех она горька...
Я не представлен к ордену,
Мне двадцать два исполнилось –
А где искать удачи нам –
Удача так релка...
Гэбэшникам-потешникам,
Что кадрами заведуют,
Дано заданье важное:
Евреев не пускать...
-- Так, так – окончил техникум... –
Работу мне советуют,
-- У нас-то – дело зряшное –
В Израиле искать...
А мне, чтоб служба в армии
Была бы в стаж засчитана,
Нужна сейчас, немедленно,
Любая, но сейчас...
Заталкивают в парии...
Пусть будет и не чистая –
Такой, поди, немеряно –
И эта не про нас?
Зачем со мной так, Родина?
Сама же злонамеренно
Ввергаешь в озлобление,
Во вражеский вертеп...
Но встретил Лешку Ройтмана...
-- Устрою! – он – уверенно.
-- С зарплатой?
-- Без сомнения.
По крайности – на хлеб...
-- А что за предприятие?
-- Завод металлоштамповый.
Я главному механику
Представлю хоть сейчас...
Армейского приятеля
Авторитет не крапленный:
К начальственному кранику
Пристройка удалась...
Его в толпе безбашенной
Директор сразу выделил:
-- Так, парень рассудительный,
Пойдет на комсомол...
И вот, значком украшенный,
Пробился Лешка в лидеры...
Он верный и решительный:
Сказал – и не подвел...
Я по утрам не мешкаю:
С Гайдара в рань звенящую –
На Стасюка – и далее
До бани – прямиком...
А кем служу-то? Пешкою.
Работу настоящую
Конечно же не дали мне
В раскладе заводском.
Участочек гальваники.
Где цинковали шаечки,
Решили перестраивать –
И я вожусь в грязи.
Сижу в кислотной «ванночке»...
Ни за какиме шанежки
Другой себя подтравливать
Не станет... Боль в нруди...
Из бруса ванна сложена,
Армирована стержнями
Из красной меди, толстыми –
Окаменела вся...
Спина моя скукожена...
Кувалдами да пешнями
С кислотными наростами
Борюсь, в грязи скользя.
А после смены – в клуб меня
Алешка Ройтман требует –
И песни на два голоса
Солдатские поем...
Без песен не могу ни дня,
А Лешка мной не гребует --
То весело то горестно
Солируем вдвоем...
Но стаж мой зафиксирован –
И план осуществляется,
И к противоположному
Отныне я стремлюсь:
Шаг мной инициирован –
И дядя добивается
Мне отпуска... К неложному
Успеху тороплюсь...
Я стаж себе приращивал,
А сам я на вакациях
Учил-зубрил историю,
Немецкий и стихи...
Систему одурачивал
В несложных махинациях...
Москва, всех хуже что ли я?
Отвергнуть не моги!
... Вернулся из столицы я –
И в тот же день уволился:
Таким был запланирован
Решительнейший шаг...
Раз в жизни так стремился я,
Сумел – и не поссорился
С мечтою... Был шокирован
Завод... Встречай, журфак!
Как я готовился в вуз...
В парке Калинина, там, к стадиону поближе,
К лавочке жесткой приник, все учу и учу....
Мама дала мне с собою мешочек коврижек...
Ладно, прервемся... Коврижкой слегка постучу --
И по стволу опускается рыжая белка,
Чтобы коврижкою зубы ее не ломать,
Сам разломлю для нее аккуратно и мелко --
Легче ей будет сухую коврижку жевать...
Дружно грызем, а прохожие с доброй улыбкой
Смотрят на эту картину -- и им хорошо...
Ну, пожевали -- и снова с надеждою зыбкой
Учим историю...
-- Скучно, хвостатый дружок?
Что ж, возвращайся к себе на сосну. До свиданья!
Завтра опять приходи – посидим, похрустим...
"Дембелю" трудно даются забытые знанья,
Надо их грызть, если сильно в студенты хотим...
Город песен
Что сейчас -- не скажу вам, а в юные те времена
Этот город, как солнцем, был песнями щедро напитан.
И "Маричка" была по утрам каждодневно слышнв,
И была "Черемшина" с "Червоною рутою"... Вы там
Все ли помните, что легендарный Степан Сабадаш
Выдавал очень мудро по праздникам, к памятным датам?
За "Ромашку" его с "Полониной" полцарства отдашь --
Пусть звучат на весь город, как раньше звучали когда-то.
Пусть великий Гнатюк, наш Гнатюк, черновицкий -- Дмитро,
Вновь порадует нас "Пирогами ... веселыми ... с сыром"...
В этих песнях взывало к душе человечьей добро,
Отзвук песен прекрасных звучит и поныне над миром.
Черновцы дали миру бессмертно великих певцов.
В ряд с Карузо поставим по праву Иозефа Шмидта.
Вот и Соня Ротару, чей голос родной и лицо
Из сердец и пластинок ни стерты не будут ни смыты.
Благодарную память стяжал навсегда Ивасюк --
Над "Червоною рутой" не властны года и границы.
"Водограю” ответит счастливый сердец перестук...
В город сладостных песен душа неизменно стремится...
Песня первой любви...
Поезд
Садятся в длинный поезд пассажиры -
У каждого свой груз и свой маршрут.
Все где-то были, что-то пережили
И что-нибудь еще переживут.
Но есть закон случайного общенья
И вот попутчик, глядя в потолок -
Душа давно искала облегченья -
Несвязный начинает монолог:
- Ну что мне в ней: задира, балаболка
И тридцать лет прошло - потерян след...
А память вдруг уколет больно-больно.
Как будто вправду бед сильнее нет.
Нет, это не в цветной кинокартине,
А только в доброй памяти моей:
Вновь Черновцы в искристом серпантине
Сентябрьских стремительных дождей.
И это я не страшным сном напуган-
Однажды так и было наяву:
Та девочка сейчас свернет за угол -
Все тридцать лет зову ее, зову.
Hе верю в неземные голоса,
Но если есть на свете чудеса,
Пусть в снах ее, хотя бы в снах ее
Звучит признание мое.
Уснул попутчик, сердце успокоив,
А я его безвинного, браню:
Не ведает, что он подсек под корень
Всю выдержку хваленую мою.
В оконной раме - ты, - как на иконе,
Тянусь к тебе, - а ты вдали, вдали...
И между нами - не стекло в вагоне,
А тридцать лет границей пролегли.
Темнеет за окном степная нива.
На полке некомфорт моим бокам...
О, память, ты не жаль меня ревниво --
И больше не заманивай в капкан!
Воспоминанье – о своем, нетленном...
Полна картин печальных голова...
Мне вспомнились, звучавшие рефреном,
Попутчика последние слова.
Рефрен его я наизусть запомню
И повторю, как заговор, сто раз.
И может в эту иль иную полночь
Ты вдруг услышишь звуковой мираж:
"Не верю в неземные голоса,
Но если есть на свете чудеса,
Пусть в снах твоих, хотя бы в снах твоих
Есть что-нибудь о нас двоих..."
* * *
Тяжелая ветка каштана качается…
О чем приуныл, Билли-бой?
А это грусть первой любви не кончается,
А значит – жива и любовь.
Не знаю, какими назначено нормами –
По сколько любви и кому --
У всех моих песен тональность минорная
Любивший поймет, почему.
Качается ветка каштана и капают
На листья густые желтки…
-- Прощай навсегда! --
Мне родная река поет…
О, ночь, отчего так жестки
Подушки на полке вагонной, в гостинице,
И к радости нету дорог?
А скоро и горькая старость настигнется,
Два шага еще – и порог…
Грусть первой любви – доминантою памяти,
В той грусти нет яда и зла…
Круги по воде – юность бросила камешки –
Расходятся… Эх, понесла
Судьбина по кочкам – и чересполосицей…
Конечно, я сам виноват…
Слеза покаянья непрошенно просится…
Ах, если бы в юность назад,
В мой песенный город... Ах, если бы, если бы…
Прости меня, юность-любовь…
Высокий мальчишка сбегает по лесенке…
Не надо грустить, Билли-бой…
Люда
Шелухой подсолнуха улица усыпана,
По карманам семечек, как у дурачка…
А любовь-то звонкая горечью напитана,
А вокруг-то девочек, но в душе -- тоска.
Ты, душа ранимая, за тоску прости меня:
Незадача с выбором, вот уж сплоховал –
Ведь она, любимая – нежная, красивая,
Я же грубо выделан, я не идеал.
Мне гундят приятели, мол, не вышел мордою,
Чтоб дружить с Людмилою, дескать, простоват
И не обаятелен, и одет не в модное…
А любовь – лавиною, я не виноват.
Я стою на лестнице у окошка мутного,
А внизу под яблоней, ясно кто – она…
Что за околесица? Хоть чего бы путного --
Рифмами да ямбами голова больна…
Мы живем на Киевской возле парка Шиллера.
Летние каникулы, тихие дворы...
А любовь накинется, так что из души ее
Ты попробуй выкури – не хухры-мухры...
Вот и вся история – ничего хорошего.
К горестным бессонницам душу приготовь…
Вовсе невеселая, в плен взяла непрошенно,
Первых рифм пособница – первая любовь…
Киевская, 3...
Старая яблоня, столик расшатанный,
Двор невеликий в объятьях квартала...
На волейбол, на стхи и на шахматы
Тихого дворика раньше хватало...
И на акации в пышном цвету,
Чтоб потом вспоминать и тужить..
Хватило на красивую мечту,
А ее – на всю большую жизнь...
Будто про детство рассказ без названия
Или о юности кинокартина...
Чтобы вступить на дорогу мужания,
Тихого дворика тоже хватило...
И на разлуки, зовущие в новь,
Чтоб судьбу, как удастся, сложить...
Хватило и на первую любовь,
А ее – на всю большую жизнь...
Киевская, 9
В парке Шиллера шелест акаций,
А из парка мне виден балкон,
На котором должна показаться,
Та, в кого я так странно влюблен.
Я дождусь, достою, домечтаю,
Допечалюсь - и наверняка
Через годы разлуки узнаю
Олененка с ее свитерка.
Припев:
Люда Еремеева..., Киевская, 9...,
Время перемелет все в серую муку...
Отчего ж вне времени, на любовь надеясь,
Я в мечтах навстречу ей бегу,
Я в мечтах навстречу ей бегу...
Эта девочка в сердце осталась
Болью воспоминаний и снов,
Значит, юность со мной поквиталась,
Сохранить не сумевшим любовь.
Ни засохший цветок, ни записку...
Только памяти горестный бред:
Я слоняюсь по Новосибирску,
Чтоб увидеть в толпе твой берет.
Припев.
Отвыкаю локтями толкаться,
Отпускаю на волю года...
Мне под сень черновицких акаций
Не вернуться уже никогда.
Я однажды совсем успокоюсь.
Над Нью-Йорком утихнет гроза...
Мне бы только услышать тот голос,
Посмотреть напоследок в глаза.
Припев.
Повесть первой любви*
Начинается втайне
Такая простая историйка
О девчонке и парне
Из провинциального дворика.
Я не стал бы делиться --
Зачем обнажать сокровенное?
Но она повторится
В судьбе чьей-то юной наверное.
Припев:
Мы играли с ней в прятки у нас во дворе...
Вдруг любовь разбудила меня на заре.
Я влюблен, а признаться в любви не могу...
Образ девочки Люды в душе берегу.
Прогудел длинный поезд,
Поплыл по дороге мужания...
Строчки грустные в повесть
Готовы вписать расставания.
Юность песней взовьется,
Подай ей дела и события...
И грустить остается
Книжонка, на полке забытая...
Припев:
Навещает с метелью мороз в декабре,
Снег не тронут следами у нас во дворе...
Где мы тропки протопчем на чистом снегу?
Сколько выпадет встреч нам на долгом веку?
Мы у Бога попросим –
И снова под звездами вечными
Незнакомая осень
Одарит внезапными встречами.
Неслучайные встречи
На трудной дороге мужания –
Негасимые свечи –
И столько в душе обожания...
Припев:
В повесть первой любви не войдет эпилог...
Пусть не знаем пока, на какой из дорог
Будут новые главы в нее внесены,
Про счастливые встречи грядущей весны...
* Этой песне по меньшей мере сорок лет. Она мною давно забылась, как почти все первые давние совсем еще неуклюжие стихи. Но вот – словно бы воскресла, вернулась из небытия. Наверное в этом есть некий сакральный смысл – и я включаю ее в коллекцию текущих произведений...
Луна первая -- над Черновцами…
(Фрагмент поэмы «О тебе»)
* * *
Триста семьдесят лун… Я сквозь время смещаюсь…
Если б юность вернуть наяву,
Я к тебе подойду – и уже не смущаясь
Ненаглядной моей назову.
Я прошу извинить… Вы не сердитесь,
Что былое во мне ожило?
Триста семьдесят лун, триста семьдесят --
Тридцать лет пролетело, прошло…
Тонет город в любви. Город дышит любовью,
Где я девочку встретил одну,
Где проспектом любым и тропинкой любою
К твоему прибегал я окну.
Я прошу извинить… Вы не сердитесь,
Что былое во мне ожило?
Триста семьдесят лун. Триста семьдесят –
Тридцать лет пролетело прошло…
В облаках журавли промелькнули, курлыча…
Так вовеки им вдаль улетать…
А у каждого Данте есть своя Беатриче –
И тебя мне всю жизнь вспоминать.
Я прошу извинить… Вы не сердитесь.
Что былое во мне ожило?
Триста семьдесят лун. Триста семьдесят,
Тридцать лет пролетело, прошло…
2
Над Черновцами – ясная луна
И в черном небе звезды колдовские,
А для меня – простого пацана –
Вся радость – в песнях... А любил -- какие?
Вот Бейбутов поет, как он ловил,
Взор девушки одной в тоске напрасной...
Я все слова по слуху разучил,
Любил мотив томительно прекрасный...
Ах, лучше бы мне песни той не знать!
Певец меня, поэт ли изурочил?
А может, нужно было понимать,
Что Бейбутов судьбу мне напророчил?
...Я жил в периферийном городке,
Учился в затрапезной восьмилетке,
Жил в коммуналке... Словом, жил в «совке»...
Томясь в тех рамках, в той ужасной клетке,
Мечтала о возвышенном душа...
А Вышней волей мне дарован голос...
Бедна семья, буквально ни шиша,
Порой, буквально ни «копья»... Кололось
Буквально все, чего бы не желал...
С младенчества смирял свои желанья...
Мечтать не вредно... Вот я и мечтал,
Не знаю сам, о чем... Мои мечтанья –
Не об игрушках... Об обновках мне
Не грезилось и ничего не снилось...
А как-то Бог увиделся во сне:
Стоял с мешком у двери и, как милость,
Он ссыпал из мешка к моим ногам
Букашек расползающихся горку...
И мама разъяснила: дескать, нам,
В безденежье намаявшимся горько,
Когда-нибудь он много денег даст...
Когда купили старенький приемник,
Был в доме праздник... Худ и головаст,
Я замирал в мечтаньях неуемных,
А музыка меня вздымала ввысь,
Рифмованные оглушали строки...
Прошу: Утесов, песней поделись...
Вокала мне бесплатные уроки
Давал тот старый, маленький «Рекорд»...
И погружаясь в песни, забывался...
Мне в песнях открывался тайный код,
Секретный ключ к моей судьбе давался...
Те песни заменяли мне кино...
В безденежье так редки были фильмы...
Мне в кинозале страшно: там темно...
В дни выборов безденежно утиль мы
Киношный – в университетский зал
Смотреть ходили с мамой – мне не в радость,
Сидеть терпенья нет – и я сползал
С рук мамы на пол, а душа терзалась...
Хоть мал был, знал: есть у меня душа.
Она была. Я жил в ее просторах.
Мечтал. Грустил. Умишком не спеша
Взрослел... Ну, а в душе мне, может – сорок,
А может быть – и девяносто лет –
И в сны мои являлся странный город –
И словно бы душа мне шлет привет
Из -- не отсюда, будто снами вспорот
Наброшенный на душу темный холст –
И в необъятном горестном смятенье...
Я просыпаюсь... Школа... Малый рост,
Картавость, бедность... Горько! Невезенье:
Учительница первая моя
Была отнюдь не эталон морали –
И я несчастный, маленький... Змея
Картавила, кривляясь – и не знали
Родные, как мне в школе тяжело...
С трудом я во второй перевалился –
С учительницей новой повезло –
И я маленько отошел, раскрылся...
Вдруг оказалось: выучить стихи
Мне легче, чем любому в нашем классе...
Лишь брошу взгляд – готово... Ни строки
Не перевру, читая... На Парнасе
Посмеивались, глядя на меня,
Я думаю, и Пушкин и Некрасов...
И я в читальне проводил полдня,
Читая все подряд... Начальных классов
Ступени проходил, скажу тебе, --
Уроками себя не утруждая,
Не напрягался в суетной борьбе
За высшие оценки... Но читая
Я улетал в нездешние миры...
Я был одним из храбрых мушкетеров...
Стеснялся, сторонился до поры
Тех, в фартучках, кем школьных коридоров
Кишат пространства... Для чего они?
Не знаю, как себя вести с такими...
Идут по школьным коридорам дни,
Бегут недели и летят лихими
Сентябрьскими кометами года...
Вот позади уже и восьмилетка –
Немного троек... А теперь куда?
Не в ремеслуху же... Судьбы разметка
Ведет, минуя школу, в ЧСТ...
Осведомленным аббревиатура
Понятна... Неоформленной мечте --
Стезя... Учусь... Учительства культура
Повыше, чем в несчастной НСШ...
Там, впрочем, был Давид Абрамыч Эдлис –
О нем-то память сохранит душа:
Немецкому учил нас так, что «пелось»
На дойче всем свободно и легко...
Нас в техникумской группе тридцать с гаком
Одних парней... Механики! Клубком
Качусь, верчусь юлою... Ставлю на кон
Упорство, волю, память и мозги...
Стипендию дают... Вот это стимул –
С четверочек сорваться не моги!
Черченье доконает, чтоб я сгинул!
Кропаю со слезами чертежи –
Карябал, как попало, в восьмилетке...
А здесь, хоть лопни – вынь да положи
Преподу все заданья, а отметки
Должны мне гарантировать доход...
А физика? А химия?... Отрадой,
Что в техникуме свой оркестр... Поет
Васильев, в общем, славно, но усладой
Не стало это пенье для меня...
Я спел бы много лучше, но стесняюсь...
Есть голос... За стеснительность казня
Себя жестоко, все же не решаюсь
К Маргулису -- маэстро подойти...
И остается дар Господний втуне...
Господь за нерешительность прости –
Я к песенной судьбе моей – фортуне
Хоть мог бы, но, стесняясь, не шагнул,
Застенчивость душила, ну, хоть тресни!
А сверх того меня Кобзон лягнул:
Он голосом моим такие песни
Запел! Опять пророчила судьбу
Мне песня... Я еще о том не ведал,
Слова ее записывал во лбу...
(Той песни и поныне я не предал)...
А вот однажды я попал в кино...
Картина потрясла до основанья...
«Колдунья»! Влади! Ей одной дано
В дремавшем сердце смутные желанья
Подростка-недотепы разбудить...
Глаза ее и вправду колдовские
Вонзились в душу... Стало горше жить –
И слаще... Вот кладу, кладу мазки – и
Уже почти и загрунтован фон –
И я перехожу к самой картине...
Я замер у «Рекорда»... Мне Кобзон
Поет моим же голосом... А ты мне,
Иосиф, без конца зачем поешь,
Об этой ослепляющей, девчонке?
Уже ее заметил я... Хорош!
Достал уже той песней до печенки...
...Да, я тебя заметил с первых дней...
Казалось, ты и есть Марина Влади...
Но я все реже вспоминал о ней...
Вокруг все потускнело... Как в окладе –
Икона – ты в сиянии любви...
Любовь лавиной сердце затопила,
А я косноязычен виз-а-ви
И что сказать? Затмила, ослепила –
И сердце спотыкается в груди,
И как мне быть с собой, с тобой? Не знаю...
Что делать? Что сказать тебе? Поди
Лишь посмеешься?... Милая, родная...
Слова любви из песен достаю...
Шепчу, но так, чтоб ты не услыхала...
А хочешь, для тебя одной спою
Ту песню по-кобзоновски... Искала
Хоть в чем-то воплощения любовь...
К тебе всего-то двенадатилетней...
Люблю тебя... Кусаю губы в кровь,
А всем, конечно, видно все – и сплетни
Нас липкой паутиной оплели...
И если раньше ты не замечала,
Но, видимо, подружки донесли –
Дичишься... А моя любовь крепчала...
* * *
Куда, шальное время, ой, куда ты?
В какие ты уносишься края?
Я отправлялся с Киевской в солдаты,
А возвращался на Гайдара я.
Из коммунально-скудного соседства --
В хрущебную ячейку угодил.
Но жаль мне неприкаянного детства,
В котором я, однако, счастлив был...
Так быстро вырастая из одежды,
Футболом разбивая башмаки,
Питало детство чистые надежды
И удивлялось таинствам строки....
Живой душе взрослевшего солдата
Потерянного детства было жаль,
А на Гайдара сердцу тесновато --
И выгнала печаль в чужую даль.
Уходят с Черновицкого вокзала
Зеленые, как лето, поезда....
И осень в свой черед не запоздала.
Январским снегом седина легла...
Все дальше я от Киевской, все дальше...
Теперь вот между нами пол-Земли....
Неужто это я -- тот странный мальчик?
Пред зеркалом задумавшись, замри...
Мне б снова разогнать, давя педали
По Киевской лихой велосипед...
Мы не успели с Людой, опоздали,
Творя любовь... Семь бед - один ответ...
Врастают в землю старые домишки,
И мы уйдем туда же -- се ля ви....
Оставить бы хотя бы в тонкой книжке
О городе рассказ и о любви...
* * *
Возвращусь на Землю, небесам,
Дав отчет за вины и ошибки...
Я тебя узнаю по глазам,
Голосу, походке и улыбке.
Вновь тебя замечу среди всех --
И опять в стеснительности юной
Издали подслушаю твой смех,
А в сентиментальности подлунной,
Не умея выразить любовь
На листок в линеечку косую
Брошу строчки изумленных слов,
Нежный профиль с челкой нарисую.
Может, стану все-таки умней –
И осмелюсь подойти с признаньем,
Чтоб тогда уж до последних дней
Додышать с тобой одним дыханьем...
Город в наследство
Привет из Черновцов
(Фрагмент романа-поэмы «Семья»)
...Глава двадцать первая. Мужество
...Я помню золотистый пляж,
И оживленный город -- Варну,
И ласточек ажиотаж...
Я вспоминаю благодарно
И звезды в черной глубине,
И волн ласкающих объятья,
И нестинариев, в огне
Плясавших беззаботно... Вспять я
И рад бы повернуть часы
Вернуть и время то и место...
Увы! Опять "цветут овсы"...
До Варны мне -- как до небес. Там
Я двадцать лет тому назад
Прибрежной негой наслаждался...
...Отец – был выброшен десант ---
За Варну с недругом сражался.
Возможно, что на тот песок,
Где я валялся в сонной лени,
Он вдруг упал и встать не мог:
Подсечкой жесткой под колени
Огонь его ударил. Он
Увы, не нестинарий. Болью
Невыносимой ослеплен.
Ах, если б это было ролью,
Всего лишь, в фильме про войну,
Мог режиссер кричать "Не верю!"...
Из рваной вены гнал волну
Насос грудной. Спешили вену
Ремнем перетянуть бойцы...
-- Эй, где носилки? Санитары!
Берите... Коль отдаст концы,
Стреляйтесь сами!
Тары-бары
Кончайте, В госпиталь его
Без промедленья!
...Бой за Варну,
Жестокий продолжался. Вон
Фашистов выметали. Парню
Не повезло -- иль повезло:
Здесь разночтения возможны.
Кто невредим остался -- злом
Сочтет такую рану. Можно
Ее удачей счесть большой
В сравненьи с теми, кто расстался
В бою с бессмертною душой...
Он пуле разрывной попался,
Осколку мины ль -- все равно --
Итог: он в полевом санбате.
Кому что в битве суждено,
А это вот досталось бате...
Сумели кое-как врачи
Остановить кровотеченье,
Сложить костей осколки... Чти
Военных медиков уменье.
Сегодня, может, с той бедой
Хирурги справились бы легче...
Хотя... Чеченскою войной
Парней калечит и калечит...
...Идет сорок четвертый год...
Сентябрьский дурман лаванды...
Народ болгарский восстает,
Фашистов изгоняя, банды
Фашистской швали из страны
Огнем, как плесень, вычищая.
Минуты мирной тишины,
Свободы -- счастьем ощущая.
...Из полевого -- в лазарет
Доставлен городской военный.
И для него сражений нет,
Вот разве только с болью. Стены
Палаты, потолок, окно --
Его три степени свободы,
А что с ногой -- неясно, но
Понятно -- не фонтан... Исходы
Подобных ран -- не предсказать.
Надежда: молодое тело
Само способно заживлять
Ранения. Не без предела
Конечно... Может, повезет?
Он встанет на ноги, как прежде,
Пройдет по улице, пройдет
По лестнице -- поверь надежде --
Как говорится, на своих
Двоих – простое это счастье
Осознаем, когда под дых
Судьба дает -- и рвет на части
Мечты и планы... Впрочем он
Еще надеется на чудо...
-- Матрос, к тебе пришли...
Не сон?
Кто знает обо мне, откуда?
Высокий смуглый господин,
С супругой, девушка меж ними...
-- Семьей решили: посетим
Освободителя. Поднимем,
Поставим на ноги. Врачей --
Понадобится -- всей Европы
Мы привлечем...
Отца речей
Матрос уже не слышал. Стропы
Невидимые натянул
Меж ним и девушкой Амурчик...
Глаза бездонные... Вздохнул --
Тихий сад, где у тына алеет смородина,
Родина!
Островок за излучиной быстрой реки,
Родина!
Возле дедовской кузни сухая колодина,
Родина,
По апрелю лазоревые ручейки.
Родина!
Дар судьбы, что дороже и злата и ордена,
Родина!
Две души, две надежды, сращенные встык,
Родина!
Пусть тебя не коснется любая невзгодина.
Родина!
Пусть звучит горделиво священный язвк.
Родина!
Ты опорой судьбы и души на добро дана.
Родина!
Кто остался без Родины – жалок, убог...
Родина!
Я в тебе, ты во мне навсегда, моя Родина!
Родина!
Да хранит тебя, Родина,в радости Бог!
Города
Нью-Йорк никогда не спит,
Берлин никогда не спит,
Москва никогда не спит,
А надо бы отдохнуть...
Мой город мне в душу зрит,
Он мой талисман и щит,
Душа его верно чтит...
Судьба выбирает путь...
Сияет в судьбе звезда,
Ведет по земле звезда,
Зовет за собой звезда --
И некогда отдохнуть...
Но где бы ни жил, всегда,
Мой город зовет сюда:
-- Сквозь бури и сквозь года
Вернись, хоть когда-нибудь!
Две силы есть -- Ин и Янь,
Два полюса -- Ин и Янь,
Две сущности -- Ин и Янь.
А более -- ничего...
Иллюзиям платим дань...
Устал? Отдохни... Но встань!
А что там за гранью -- глянь:
Твой город -- вернись в него...
Объяснение в любви родному городу
Пожилось в Черновцах девятнадцать мне лет,
Треть того, что я прожил на свете.
Но дороже его в мире города нет.
Нет красивей его на планете.
Верю: город возник под счастливой звездой
И построен для радостной жизни.
Каждый дом в нем и сквер, каждый камень простой
Учат нас пребывать в оптимизме.
Есть у каждого города «нрав и права»,
Есть особое предназначенье...
Черновцы, Черновцы – город «Ч», город «А!» --
Ты для радости и вдохновенья.
Город светлых надежд, город первой любви,
Город незабываемых песен,
Отыщи на планете меня, позови,
Верно ль жил в отдалении, взвесим.
Я не нажил нигде ни хором ни угла,
Ни богаче не стал, ни моложе....
...Но есть город, а в нем моя радость жила
И поныне живет здесь, быть может.
Вам, мои земляки, пожелаю удач,
Пожелаю здоровья и света...
День рождения, город, теплом обозначь
И сердечным приветом поэта...
Город «А!»
Почему Черновцы – город «А!»?
Потому что в ответ на слова:
-- Я приехал к вам из Черновцов! –
Собеседник, не медля, готов
Междометием вас одарить:
-- А! --
Мой город успел озарить
Столько судеб на долгом веку...
Город «А!», я в себе берегу
Лейтмотив буковинской весны...
Ты в мои возвращаешься сны
Вместе с той, что как прежде мила...
Черновцы, город «Ч», город «А!»...
Память о Черновцах
Этот город, в котором я не был уже столько лет,
Был в тени городов, по которым я больно скитался...
Но не стерт из души песен города трепетный след,
Но сквозь годы и дали доносится радужный свет...
Черновцы, Черновцы! В них душою поныне остался....
Там я вышел на свет в ожидании радостных дней,
Сделал первый разгон очумелого велосипеда...
И однажды в сияньи веселых вечерних огней,
Я, влюбленный бродил, одиноко в мечтаньях о НЕЙ --
И сложилось в строку в ритме сердца судьбы моей кредо....
Но однако же я на пороге осеннего дня
В длинный поезд шагнул -- и уехал, надолго уехал...
Я покинул его. Только он не покинул меня,
В сны и песни приходит, назад зазывая, маня...
Черновцы, Черновцы -- всей судьбы моей главная веха....
Сон о детстве
В том городе -- забытый и нежданный,
Незримый вдоль по улице иду...
Срывает дождь созревшие каштаны --
В карман на память несколько кладу.
Тюрьма, пожарка. музыкальный колледж,
Театр еврейский, а потом -- студклуб...
А в переулке Ленька жил, мой кореш,
Пресветлый -- что душа, что лик, что чуб...
Вот перекресток у библиотеки,
Там разбросался университет...
Ну, поднимите мне, как Вию, веки,
Увижу ль то, чего в помине нет?
Дом за углом, где жил актер Сокирко,
И доктор Ботошанский наверхзу....
Все на виду: готовка, пьянка, стирка,
А вот он я -- к себе во двор бегу....
Я жил в соседнем, третьем, в коммуналке,
Двор заменял мне секции, кружки...
Неугомонно – прятки, догонялки --
Отчаянные летние деньки....
Мне детство поскупилось на подарки,
Хоть рвали жилы мама и отец...
Но были звезды веселы и ярки
И песни доходили до сердец....
Здесь все родное -- и давно все вчуже....
Пора неодолимая пришла --
И я отсюда вышел неуклюже,
Пошел, куда дорога повела....
И я ушел так далеко-далёко
Из ставшего вдруг маленьким двора...
Печаль разлуки глубоко-глубоко,
Как будто все случилось лишь вчера....
Мы уезжаем -- и пускаем корни,
Не разорвать нам узы бытия,
Не вырваться туда, где так покорно
Ждет юность отзвеневшая моя...
Приду во сне к заветному каштану.
Он кроною укроет от дождя...
Но сильно о былом грустить не стану --
Возьму пяток каштанов, уходя.....
* * *
Прилетают ко мне из далекого детства картины –
В них, конечно, мой город и это, как правило, май...
Вот те краски и запахи вновь на меня накатили –
Мол, вглядись в невозвратные образы, повспоминай...
Льют на площади главной хрустальные струи фонтаны.
Всюду пахнет сиренью, а зелень сочна и свежа...
Понавесили белые серьги на ветви каштаны,
У театра – тюльпаны... Красиво – и жизнь хороша...
И еще мое сердце не тронули стрелы Амура,
Хоть неясным мечтаниям первую дань отдаю...
И покуда в тумане стезя моя – литература...
Даже скромной догадки о жизни моей не таю...
Ах, какое оно безнадежно далекое ретро!
Мне отсюда видней, в чем ошибки и что угадал...
Только, зная ответы, задачки решать некорректно,
А когда я оттуда смотрел, ничего не видал...
Мой антисталинизм
Итак, я жил уже и рос
В густой нужде послевоенной.
Отец задумался всерьез,
Как вырвать всю семью из плена
Безденежья голодных дней...
Решенье виделось в ученье:
Пока сражался на войне,
Подростком в самоотреченье
Мстя за погибшего отца,
Конечно. было не до школы...
Но он способный – и ленца
Его не сковывала... Вскоре
Он над кроваткою моей
Огромную повесил карту,
Где в окружении морей
Страна Советов – знаком к старту
Его учебных вечеров...
Цель: доучить до аттестата....
Отец мой худ и нездоров,
Но дней отсчет пошел от старта,
А там и финиш – аттестат –
Наградой за долготерпенье
Сверх фронтовых его наград...
Курс – на дальнейшее ученье...
А в стильном фотоателье
Коллажем – класс его в витрине.
По центру – взвод учителей,
Отец в овале... Чтоб в картине
Партийный прозвучал концепт,
Поднаторевший иллюстратор
Аккордный делает акцент:
Часть фотоплощади истратил
На фотографии вождей:
В кружке Врадимир Ленин – слева,
Иосиф Сталин – справа... Всей
Картины завершенье... Клево!
Без витаминов я взрастал,
Почти всегда – в болезни детской...
Чуть полегчало --- и гулял
В тот день по Университетской
Конечно, с мамой... Подались
К витрине...
-- Папа!
-- Правда,что ли?
А кто твой папа. Поделись:
-- Конечно, муж. Учился в школе,
Закончил... Вот на снимке он...
Прохожие к витрине встали –
Бесплатный же аттракцион...
Я:
-- Ленин... И – внезапно, -- Сталин –
Долой!
Мать хвать меня за руку –
И вдоль по улице – стремглав,
Поддав по заднице – в науку...
Мы добежали до угла,
Свернули – и помчалист дальше...
Еще свернули пару раз...
-- Послушай, нехороший мальтчик,
Тв мог в тюрьму отправить нас,
А где ты слышал это слово...
По радио его всегда...
-- Забудь нго. Не вздумай снова
Произнести – не то – беда!
Беды по счастью не случилось...
А мог вель кто-то «дать сигнал» --
Машина б тотчас закрутилась...
На то, что я был глуп и мал,
НКВД б не сделал скидки –
Ушли бы в лагерную пыль,
Едва всех не послал на пытки...
Такая вот простая быль...
Черновицкие острова
Детская библиотека на Советской площади в Черновцах
За этим домиком приземистым -- с торца –
Проезд-разрез для санитарных неотложек...
Сюда впервые под водительством отца
Иду... Вступаю в мир картинок и обложек.
Меня записывают в серый кондуит –
И тонкой книжкою в обложке самодельной
Благословляют... Что мне книжечка сулит?
Едва ль осилю, ну, а срок мне дан недельный.
Еще нетвердо знаю буквы я пока,
Но начинаю храбро:
«В некотором царстве...»
Три было сына у усопшего царька.
Иван-царевич – младший... Вот ему-то дар свой
Царек оставил, покидая бренный мир...
Не все слова понятны в сказочном контексте,
Процесс познания сверх меры утомил,
Глаза слипаются, как будто веки в тесте...
- Ну, отдохни! – сынка жалея, скажет мать....
-- Как – отдохни? А непрочитанная книжка?
Ее же надо за неделю прочитать.
В ней шесть страниц. А мне не достает умишка...
Со сверхнатугой эту книжку одолел,
Потом ее пересказалд отцу и маме –
И книгочейством – книгоедством заболел...
Тащусь домой с тремя толстенными томами.
В них – героический ребячий командир,
Васек, сражается за правду против кривды...
Во всех конфликтах он, конечно. победил...
А после грянули военные конфликты...
В библиотеке небольшой читальный зал.
Удобно: можно без большого перерыва
Читать, читать, читать.. Ах, кто бы подсказал,
Какие книжки лучше всех, тогда б я живо
За них и взялся бы... А вечером домой
Иду с новинкой. По пути смотрю картинки...
Мой дом – вон там: четыре блока за тюрьмой...
Шагаю, маленький, по Леси Украинки...
Сельхозвыставка 1954 года в Черновцах возле реки Прут
Наверно фильм «Кубанские казаки»
Сыграл мобилизующую роль:
Поставлены оградки и палатки...
Пришел полюбопытствовать? Изволь...
Доставленные изо всех районов
Снопы пшеницы, виноград и мед
Показывают пуще всех резонов,
Что люд советский хорошо живет.
Ну, отвлекусь, замечу мимоходом,
Что с опытом картина шла вразрез:
Ведь я еще не лакомился медом
И винограда обходился без.
Худющий и болезненный мальчонка –
Семья моя бедна и голодна...
Зарплат отца слагалася тысчонка
Лишь за квартал... Такие времена.
На выставке мне все так интересно:
Огромный бык... Зачем кольцо в носу,
Кто скажет?
-- Впечатление непресно!
А кони, кони! Высотой с козу
Чубатенькие пони – и контрастно
Гиганты чудо-кони под седлом!
А вот, глади: тяжеловозы!... Ясно:
Такой свезет и двухэтажный дом.
Жужжат весь день и копошатся пчелы
В стеклянных ульях... Каждому видать...
Мы посланы на выставку из школы
Живые знанья зреньем постигать.
Объемом хрюнотавры подавляют.
Не свиньи – бегемоты и слоны!
А крошки-поросята умиляют.
Так эти хрюнотаврики смешны!
Бараны, овцы, малые ягнята –
Белы, черны и рыжи – как огонь...
Козлиша, козы, ясно – и козлята...
В больших вольерах кролики... В ладонь
Зерна, чтоб покормить пеструх-хохлаток
И сизокрылых тучных голубей,
Индюшек... Достают из дюжих кадок
Огромных рыбин... Карпов? ... Не робей...
Любые фрукты – упоенье ока,
Но лучше б их попробовать на зуб...
Не предлагают... Это так жестоко!
В больших ларях – разнообразье круп...
Неужто варавду побогаче стали
Жить в эс-сэс-эре люди сей момент?
В усищи фыркал с постамента Сталин,
Кроваво-красный грозный монумент...
Футбол моего детства
Возьму и назад подкручу календарь...
Тогда и окажутся в песне
Виталик Козловский, и Петька Дегтярь
И маленький Генка Колесник.
Козловский Виталька – дворовый вожак,
Стремительный, резкий, суровый
Команду сколачивал... Я же – тюфяк:
Неловкий, от астмы – лиловый....
Мечталось, хотелось футблить, как он,
С мячом прорываться по краю....
-- Иди во вратарскую.... Слышишь, Семен?...
Ура! Я в команде! Играю...
Я счастлив. И я, не жалея себя,
Льва Яшина помня уловки,
Пугал нападавших, от астмы сипя...
А за неименьем сноровки,
Мешком обреченно бросаюсь на мяч,
Противника наземь сшибая...
Сквозь зубы шепчу себе:
-- Только не плачь! –
В игре синяков не считая...
Я предан дворовой балдежной игре.
Команде своей и Витальке...
Футбол был везде, а у нас во дворе
В своей голубой «разлетайке»,
Финтя, как Стрельцов – две руки врастопыр,
Жестокой улыбкой сверкая,
Виталька Козловский, дворовый кумир,
Носился от края до края...
В те годы еще городской стадион,
Куда мы ходили на матчи,
Дощатым заборчиком был обнесен,
Звучали бравурные марши.
В команде «Динамо» футбольный свой век
Доигрывали два титана –
Фомин и Архангельский... Правда, на бег,
Прорыв их уже не хватало.
Но так, как Архангельский круто финтил,
Как «щелкал» Фомин по воротам!...
Кто раз это видел, вовек не забыл –
Обыгрывали, как по нотам...
Центральная площадь – футбольный Гайд-парк:
Толклись здесь часами «тиффози».
Зимою и летом. Завязли в зубах
Атаки, броски... Как в гипнозе
Твердили друг другу:
-- Вот это был бег!
-- Вы видели, как он прорвался?...
Здесь каждый – великия футбольный стратег:
-- Уж я бы быстрей разобрался,
Кого лучше ставить на эту игру!
-- Да, тренер у нас безголовый!...
... Казалось, что я без футбола помру --
Мальчишка не сильно здоровый,
Я бредил игрою. Я знал игроков...
В дворовой команде и классе
Порой доходило и до кулаков:
Ведь я не хотел быть в запасе!
Футбол до поры был важнее всех дел,
Футбол был моим вдохновеньем...
Потом он ушел от меня, улетел –
Не сладил с внезапным взросленьем...
Когда перестраивали стадион
В столично-овальную чашу,
И я там таскал на носилках бетон,
Ступая в осеннюю кашу....
А ныне совсем опустели дворы –
Мальчишек компьютер прельщает...
Мне жаль их, лишенных великой игры,
Которая дружбу вмещает...
НСШ № 24
Свихнусь от косоглазия иль позвонки сверну:
На всех девчонок в классе я гляжу, не на одну.
Подписаны матрикулы, уроков нет, ура!
Каникулы, каникулы, веселая пора!
На всех печенья пачечка, в бутылке – лимонад –
Ты с классом, Тоня Пащенко, идешь на променад.
В косичках ленты белые и белый фартушок...
Со мной чего-то сделалось, ну, точно, дурачок.
Дурачусь от смущения, волчком кружусь, бешусь...
Дружок идет степеннее, он, Сашка Левеншус,
Сказал, грызя печенье, что в Тонечку влюблен:
-- Пиши стихотворенье! – приказывает он.
Как солнце светит ярко, в ветвях галдят птенцы,
А за оградой парка – родные Черновцы.
С каштанов на аллею – бельчата – игруны...
Нам с ними веселее, мы шалы и пьяны...
Взмывают ввысь качели, чтоб камнем падать вниз,
Кружатся карусели, девчонок смех и визг.
Как будто катаракту мне удалили с глаз –
И я влюбился – ах ты! – во всех девчонок враз!
Я, как мой дикий пращур, их видом ввергнут в грех:
Во все глаза таращусь, поцеловал бы всех!
Смотрю: Садовник Люся – и что-то в сердце – щелк!
Глаза – черешен блюдца, косички – черный шелк.
За Ниночокй Ломинской бегу, она: «Лови!...»
Бесчувствия поминки, прелюдия любви.
Я в панике, я в шоке, хочу назад, в покой...
А вот у Белки Шойхет... Потрогать бы рукой...
У Катеньки Бекетовой ручоночки тонки...
Пока, пока, покедова, невинные деньки!
Планетка-восьмилетка в соседстве от тюрьмы...
За память –«кол» -- отметка: ее забыли мы!
На улице Нагорной – и как могли забыть?
Она – немой укор нам – учила нас любить...
Черновицкий трамвай
На майских праздниках детей ЧТТУ
Катал по городу игрушечный трамвайчик.
Я им завидовал, но понимал тщету
Надежд попасть в него – большой и толстый мальчик….
Зато в обычном я с утра и до темна
Могу кататься невозбранно и бесплатно.
И мне завидует дворовая шпана:
Кондуктор-мама – не хухры-мухры! Понятно?
В вагонах маленьких обычно теснота,
Площадка задняя – пристанище для «зайца».
Лафа карманнику: толпешка-то густа –
В очках и с тросточкою, чтоб слепцом казаться…
Педаль кондуктора – к отправке два звонка,
Для торможения песок на рельсы сыплют….
А на подножке два замерзших мужика –
На сэкономленные гривеннники выпьют?
«Рогатка—Прут» и «Прут-Рогатка» день деньской…
Кондуктор громко объявляет остановки,
-- Берем билетики, -- взывает, -- штраф большой…
Кондуктор знает «уклонистов» все уловки…
На спуске к «Танку», (что случалось много раз) –
Трамвай зимой сползал со скользких рельсов набок…
Трудилась мама, чтобы я голодным в класс
Отнюдь не хаживал – и в грамотешке навык
Устроился основою судьбы…
Потом внезапно всюду рельсы поснимали –
И очень-очень скоро город позабыл,
Как перезвякивались весело трамваи…
Троллейбус-то удобней, спору нет,
Но отчего-то очень жаль их, неудобных,
Холодных, тесных, резко звякавших вослед…
Зато ко мне всегда так безоглядно добрых…
Танк
При Черновицком глав-жел-дор-вокзале
На въезде в город навсегда застыл
На перекрестке танк на пьедестале...
Тот танк, который самым первым был
В отчаянно стремительной атаке...
Фашистских дотов страшен вал огня,
Но краснозвездные летели танки,
Спасая город, значит, и меня,
Хоть я родился лишь спустя три года...
Над Черновцами загустел июнь.
Танкист глядел взволнованно и гордо...
А черновчанин, весь седой, как лунь,
С цветами к танку подошел:
-- Спасибо!
Он весь в цветах – обшарпанный металл...
Танкист:
-- Так славно пахнут! И красиво...
Танк заслужил. Он лихо воевал,
Мой личный лимузин, моя каретка...
-- Скажи нам имя, славный командир...
-- Да, вроде ни к чему... Ну, Гончаренко...
Но я еще не все освободил
В Европе города... Идем на запад...
Такой красимвый город Черновцы!
Цветы прекрасны и чудесен запах...
Прощайте, люди! По местам, бойцы!...
Стоят по городам Европы танки
На пьедесталах. Много лет стоят.
Повсюду захоронены останки
Геройских командиров и солдат
И эта память пусть пребудет с нами
И перейдет в грядущие года....
Пусть высится и танк над Черновцами,
Но не стреляет больше никогда...
Холодильник
Улица Гете на стыке с Университетской....
Через брусчатку – в ворота. Направо во двор...
Ключ мне доверен, да больше: доверен недетский
Весь городской холодильник...
-- Ну, да, перебор...
Я шестиклассник, двенадцатилетний подросток –
В горпищеторге вполне уважаемый спец.
-- Комплекс машинный, конечно, освоить непросто?
-- Просто, непросто... Наставником был мой отец....
Он, фронтовик, уникальный механик-электрик,
По совместительству в торге – начальник ГО.
Плюс газ-вода. Автоматы – навязанный хет-трик...
В комплекс машинный отец не пускал никого.
Город внедрял автоматы со сладкой водичкой.
Впрочем, внедрял их не кто-то, а тот же отец....
Множество точек, наладка... Работа с наличкой...
Он, рассмотрев варианты, решил наконец:
-- Ладно. Возьмусь за газ-воду, но бизнес сезонный.
И холодильник за мной...
-- Ну, а как ты один?
-- Есть и дублер. Не взыщите – слегка незаконный...
-- Как – незаконный? А кто он?
-- Да Сеня, мой сын.
-- Как, ты доверишь продукты незрелому сыну?
Город оставишь без масла, сыров и колбас!
-- Только ему и могу я доверить машину.
Он не запьет, не проспит, не сбежит, не продаст.
-- Может, на время возьмем из обслуги кого-то?
-- И капремонт всех систем назначайте тогда...
-- Он же пацан – и нельзя по условиям КЗоТ’а...
-- Только Семен, если точно нужна газ-вода!
Плюнув на КзоТ, развезли автоматы по точкам...
-- Может, сойдет авантюра, но чур, не болтать!
Он-то пацан, но со взрослого будет росточком...
-- Делаем дело – и нечего КзоТ приплетать!
И под присмотром отца всюду тянут проводку,
Трубы фланцуют, прессуют, заданьем горды...
-- Эй, Михаил, все готово! Ты дай хоть на водку...
-- Завтра придете – упьетесь: налью газ-воды...
Я по утрам с понедельника и до субботы
Гордо влезаю в обтерханный комбинезон –
И приступаю – ответственней нету работы...
Четко отец инструктировал... Помнится он
Твердо наказывал: раньше, чем главный рубильник
Вниз повернуть, нужно воду подать и рассол...
И, нагнетательный вентиль открыв, в холодильник
Минусы гнать: вниз рубильник – компрессор пошел...
Есть два манометра, в ванне с рассолом – термометр –
(В трубах хранилища перетекает рассол) –
-- Холода больше мне! – Это завскладом...
-- Сей мОмент!
-- Эй, не усердствуй! – Манометр: -- До края дошел...
То прибавляю подачу. А то – убавляю...
Дело нехитрое – бдительность только нужна...
Тех, кто впервые приходит, собой удивляю...
-- Молод...
-- Подумаешь! Важно: работа нужна!
Часто начальство со мной, как со взрослым мужчиной
Держит совет на серьезе – когда им шутить?
Я до шести регулирую холод машиной.
Просят:
-- Не мог бы и вечером похолодить?
Городу нужно – я холод даю сверхурочно:
Свежего масла прислали – и нужно его
Вмиг заморозить... Работаю четко и точно 6
С батей умеем, а более нет никого...
Смены ночной не положено нашей машине.
За ночь слегка потеплеет в хранилище, чуть...
Утром компрессор врублю – все обратно остынет...
День, и неделя, и месяц, и лето... Забудь!
Школа опять предъявляет права на подростка...
С вахты рабочей без радости я ухожу:
Мне на работе привычно. Спокойно и просто...
В школе – напряг. Но рабочую марку держу...
Был я дублером отца на машине два лета.
Он той порою заочный кончал институт.
Стал инженером – и баста: рабочая спета
Песня: начальником в пуско-налалку зовут.
Позже впрямую едва ль этот опыт сгодился,
Да и наставников лучше отца не нашлось.
Не оттого ль инженер из меня не сложился.
Я и машины живем исключительно врозь.
Что-то осталось на уровне памяти генной:
Сын-музыкант – он водитель лихой и пилот...
Школа отца все равно остается бесценной
Хоть на другую стезю нас судьба развернет...
Опера в Черновицком трамвайном парке...
В трамвайном парке -- «Запорожец за Дунаем»!
Здесь самодеятельность классная была...
Заполнен клубный зал, начала ожидаем...
Рояль у сцены, ноты... «Скрипка» подошла,
Кларнет, ударные... Настройка инструментов...
Зал в нетерпении... Начните же скорей!
Аудитория волной аплодисментов
Торопят труппу... Запирание дверей...
Прожектор занавес бордовый озаряет.
Все понимают, что начнут уже вот-вот.
Зал, затаив дыханье, мигом замирает...
Вступает музыка – и занавес ползет...
И начинается волнующее действо...
Дуэт скандальный... В нем Одарка Карася,
Грызет, шпыняет за похмельное злодейство...
И тут оказывается, что труппа вся –
Своя: водители, диспетчеры, монтеры...
Карась – Шлемко--водитель – я его узнал...
Зовут солиста, как мне помнится, Григорий...
Поет Кривенко за Одарку... Не встречал...
-- А кем она у вас работает в трампарке, --
Я вопрошаю маму гулким шепотком
О той, кто в сложной роли-партии Одарки
Живет естественно и сочным голоском
Нам выпевает о томительных страданьях,
Виною коих, ясно, муж ее, Карась...
-- Она – жена водителя...
В скитаньях,
Как очень многие, семья та подалась –
(Я о героях пьесы, а не об актерах) –
Из Запорожья – от погромов царских прочь.
Аж за Дунай бегут в Туреччину – и ворох
Проблем у них переселенческих... Помочь
Султан желает запорожцам по сюжету...
Мне удивительно: и раньше и сейчас
Цензура жесткая крамольное либретто
Не запретила... И всерьез волнует нас
Рассказ бесхитростный о том, как приживалось
Семейство наших запорожцев «за бугром»,
Как ностальгия темным пьянством выражалась...
Смешно? Не очень, хоть и с легким юморком
С волшебной музыкой, чудесным хеппи эндом
Нам перессказан драматический сюжет,
Вошедший в плоть и кровь национальным брендом...
Он много раз на протяженье долгих лет
В живой реальности народа повторялся...
И столько выпито в том горе горьких кварт...
А в светлой партии Андрия изощрялся
Уже совсем немолодой водитель Шварц
Василь Иваныч – (от рожденья он был Миша) –
Чудесен тенор Шварца – несомненный дар –
То форте (громко), то пиано -- (тише, тише)...
И резонирует отзывчивый радар
Всех душ синхронно: о любви поет водитель
К дивчине славной... Богданенко за нее –
Диспетчер Надя... И душою вслед летите
За чистым тенором... Мучительно мое
Андрию-Шварцу сердце вторит вдохновенно...
«Бог из машины» подключается – султан –
(Сюжет наивен очень, скажем откровенно) –
Не в этом дело... Что за музыка! Я пьян
От звуков сказочных, от пения и скрипки --
(В театре подлинном конечно бы оркестр
Играл стозвучный) – Всем понравилось: улыбки,
Аплодисментов шквал и
-- Браво! – крики с мест...
Я «Запорожца...» и в театре настоящем
Когда-то слушал... А сегодня вдруг дошло
Сверх содержания: не надо быть ледащим,
Сам стань творцом, коль неожиданно зажгло
Мечту сердечко о несбыточно прекрасном...
Твоя мечта осуществится, лишь начни.
Поверь в себя однажды – будет не напрасным
Шаг по стезе творенья... Не робей, шагни...
ЧСТ
Рассказать ли вам о тех, о ком
Есть в душе в душе воспоминания?
По утрам я мчался в техникум,
Как несутся на свидание.
Превращали здесь кого – в кого?
Расспросите поседевших нас,
Как на улицу Котовского
Мы летели в Цили Львовны класс…
Потому что математика –
Мамой всех наук пристроена
А ленив – не мать, а мачеха –
Та наставница престрогая…
Были мы уже степеннее,
Чем простые старшеклассники,
И была у нас стипендия…
Дни степешки – наши праздники.
Знали цель: попав в рабочий класс,
После вырваться в начальники…
А учили-то, учили нас
Гениальные наставники.
До сих пор в мозгах колышется
Это знание надежное
Вроде физики от Лифшица,
Воздадим Иделю должное.
И остались не ошметки в нас
От учения нехилого
По черчению – от Жметкина,
Сопроматчика Кириллова…
Мы те знания не пропили,
Что так трудно шли к извилинам,
Даже те, что не по профилю –
И они судьбу творили нам…
И в мои (за курс ответчика)
До сих пор в мозги врезаются
Строки Пушкина от Федченко,
Крепкий «дойч» от Нонны Зайцевой…
Каждый здесь свое осиливал
По судьбе, а для примера вам,
Скажем, -- пение Васильева
И стишата Венцимерова.
Я пошел по той по тропочке,
Пусть она не столь и хлебная,
Под рукой Вилорк Петровича,
С поощренья Нонны Глебовны…
Золотая строгость Гольдина
И оркестр с трубой Маргулиса –
Все вошло в понятье – Родина –
И вовеки не забудется
Где теперь друзья-наперсники,
С кем мы ездили на практики,
Сочиняли наши песенки,
Отмечали наши праздники?
Где она, та невозвратная,
Темно-русая красавица?
Жизнь подходит предзакатная
А любовь моя не старится…
Груз потерь оплачу, оплачу,
Годы – черно-белым тельником…
Мой поклон Георгий Палычу,
Что меня зачислил в техникум…
Танцы на крыше Дома офицеров
Над Театралкой горячечный Эрота пульс,
С крыши оркестр возбуждающе нервы щекочет.
Самозабвенно твистуют подростки – и пусть!
Знаю: со мной танцевать ни одна не захочет.
По Тетралке гуляю, с ней болью делясь,
Горечь мою прочитает от корки до корки:
Дом офицеров – там танцы на крыше, где я
Не был ни разу – танцор из меня никаковский.
Я неуклюж, и стеснителен – и одинок,
Косноязычен... А что ни скажу, все – некстати....
Танец – движение сердца и музыка ног,
Только мои не фурычат в такой ипостаси.
Что-то со мною не так, не пойму отчего.
Вся молодежь наверху, я внизу. Неприкаян...
Кажется, я вообще не от мира сего –
Горько, обидно, что выпала доля такая...
Кто же со мной согласится пойти танцеывть?
Кто улыбаться захочет такому партнеру,
В медленном танце позволит себя обнимать?
В танце с посмешищем не оберешься позору...
Как я завидую тем, что легки и ловки,
Как я мечтаю и сам твистовать и кружиться!
Ну, а такому достанутся только плевки --
Ни танцевать и ни с девушкою подружиться...
С крыши несется потоком густой звукопад,
Дарит кому-то восторг, а кому-то смятенье.
Здесь одновременно рай для кого-то и ад,
Неутолимая боль, для иных – вдохновенье...
Немецкий язык
Пускай несладкою, пускай бесхлебною
Была моя тропа сквозь снег и дождь...
Давид Абрамович и Нонна Глебовна,
Спасибо вам за мой неслабый "дойч".
Мой город вылеплен мечтою зодчего,
Хранит под крышами немало тайн...
Одна мне ведома: помимо прочего
«Дойч» эхом прошлого таится там...
Язык был крыльями, язык был парусом,
Он стал опорою моей стопы
И в журналистике, и в дружбе с Клаусом,
Во всех превратностях крутой судьбы.
В иных наречиях потом стал докою:
Болгарский выучил прям на бегу.
И по-английски я свободно трекаю,
И по-испански кое-что могу.
Язык -- мой выигрыш, мое могущество,
Он джиу-джитсу мой и карате,
Мое заведомое преимущество
В мирской бессмысленности-суете.
Когда слова чужих языков втискивал
Сквозь узколобие в усталый мозг,
Тот соответствия в родном выискивал,
Врезая в память их, как в мягкий воск.
И главный тайный дар моих учителей --
Мой русский, вымолившийся в стихи,
И тонкий сборник, ими не прочитанный,
Он -- покаяние за все грехи.
Тропа негладкая к закату тянется,
О том, что скромно жил, зря не жалей.
Пусть память верная в душе останется
Бессмертной славою учителей.
Музыка
Дан звонкий голос. Слух едва-едва
Дотягивал до певческих канонов.
И у меня был «Гонер Верди-2» --
Наипевучий из аккордеонов.
На Киевской, на третьем этаже,
Он разливался песней о девчонке
Из нашего двора. Была уже
Она в душе... Той песней до печенки
Не уставал соседей донимать –
На большее мозгов недоставало...
В игре меня пытался наставлять
Горлисский Гриша... Но успехов мало...
Сам Гриша музыкантом был «на ять»:
Консерваторским классным кларнетистом –
В муздрамтеатре выпало играть –
И он играл певуче и искристо...
Я под началом Гришиным постиг
Мелодику в согласье с чувством ритма,
Предвосхитившие корявый стих...
В нем, ясно – Люда – и плохая рифма....
Я даже и в музшколу походил –
Была в ДК текстильщиков музшкола –
Чем лишь острей, больней разбередил
Сознанье неспособности – и скоро
Эксперимент с музЫкой прекратил...
Однако не совсем остались втуне
Уроки эти – ( я и в хор ходил) –
И благодарен песенной фортуне:
Подшлифовался неуклюжий слух –
И ныне у катрена и рефрена
Мой слух – один из самых верных слуг....
Моя душа из песенного плена
Не вышла и не выйдет никогда –
И наша черновицкая «Маричка»
Идет со мной по жизни сквозь года...
Вся жизнь моя – как песен перекличка.
И в ней уже давным-давно звучат
Мои, в которых ты, любимый город
И та, на чей глубокий ясный взгляд
Я навсегда моей душой наколот...
А ежели попросите, тогда
В минуту запоздалых откровений
Спою «Гори, гори, моя звезда»
И что-нибудь из собственных творений...
Николаевская церковь
Названья улиц в милом городе моем
Изменены опять -- и стали "самостийны",
Но в Черновцах души, где памятью живем,
Советский прежний сохраняем ретро-стиль мы --
Так нам привычнее... Я мысленно иду
По Волгоградской мимо лавочек и рынка...
Чуть-чуть подальше пустырек один найду --
Нетленна в памяти заветная картинка.
Стоит октаэдр-сруб, увенчанный крестом,
Четыре века здесь стоит назло погоде...
В летящем облике, законченно простом,
Идея четкая: земля мала... На входе
Церквушки -- (без единого гвоздя
Сработанной топориком азартно) --
Давно замок... Помысли, не входя,
О Господе... И, может быть, внезапно
На душу откровенье снизойдет,
О чем-то в жизни очевидно важном.
Господь стезей высокой поведет
К добру... Ведь он заботится о каждом...
Завод
«Вернулся я на родину...» --
Вот -- песенное вспомнилось.
У всех своя солдатчина,
У всех она горька...
Я не представлен к ордену,
Мне двадцать два исполнилось –
А где искать удачи нам –
Удача так релка...
Гэбэшникам-потешникам,
Что кадрами заведуют,
Дано заданье важное:
Евреев не пускать...
-- Так, так – окончил техникум... –
Работу мне советуют,
-- У нас-то – дело зряшное –
В Израиле искать...
А мне, чтоб служба в армии
Была бы в стаж засчитана,
Нужна сейчас, немедленно,
Любая, но сейчас...
Заталкивают в парии...
Пусть будет и не чистая –
Такой, поди, немеряно –
И эта не про нас?
Зачем со мной так, Родина?
Сама же злонамеренно
Ввергаешь в озлобление,
Во вражеский вертеп...
Но встретил Лешку Ройтмана...
-- Устрою! – он – уверенно.
-- С зарплатой?
-- Без сомнения.
По крайности – на хлеб...
-- А что за предприятие?
-- Завод металлоштамповый.
Я главному механику
Представлю хоть сейчас...
Армейского приятеля
Авторитет не крапленный:
К начальственному кранику
Пристройка удалась...
Его в толпе безбашенной
Директор сразу выделил:
-- Так, парень рассудительный,
Пойдет на комсомол...
И вот, значком украшенный,
Пробился Лешка в лидеры...
Он верный и решительный:
Сказал – и не подвел...
Я по утрам не мешкаю:
С Гайдара в рань звенящую –
На Стасюка – и далее
До бани – прямиком...
А кем служу-то? Пешкою.
Работу настоящую
Конечно же не дали мне
В раскладе заводском.
Участочек гальваники.
Где цинковали шаечки,
Решили перестраивать –
И я вожусь в грязи.
Сижу в кислотной «ванночке»...
Ни за какиме шанежки
Другой себя подтравливать
Не станет... Боль в нруди...
Из бруса ванна сложена,
Армирована стержнями
Из красной меди, толстыми –
Окаменела вся...
Спина моя скукожена...
Кувалдами да пешнями
С кислотными наростами
Борюсь, в грязи скользя.
А после смены – в клуб меня
Алешка Ройтман требует –
И песни на два голоса
Солдатские поем...
Без песен не могу ни дня,
А Лешка мной не гребует --
То весело то горестно
Солируем вдвоем...
Но стаж мой зафиксирован –
И план осуществляется,
И к противоположному
Отныне я стремлюсь:
Шаг мной инициирован –
И дядя добивается
Мне отпуска... К неложному
Успеху тороплюсь...
Я стаж себе приращивал,
А сам я на вакациях
Учил-зубрил историю,
Немецкий и стихи...
Систему одурачивал
В несложных махинациях...
Москва, всех хуже что ли я?
Отвергнуть не моги!
... Вернулся из столицы я –
И в тот же день уволился:
Таким был запланирован
Решительнейший шаг...
Раз в жизни так стремился я,
Сумел – и не поссорился
С мечтою... Был шокирован
Завод... Встречай, журфак!
Как я готовился в вуз...
В парке Калинина, там, к стадиону поближе,
К лавочке жесткой приник, все учу и учу....
Мама дала мне с собою мешочек коврижек...
Ладно, прервемся... Коврижкой слегка постучу --
И по стволу опускается рыжая белка,
Чтобы коврижкою зубы ее не ломать,
Сам разломлю для нее аккуратно и мелко --
Легче ей будет сухую коврижку жевать...
Дружно грызем, а прохожие с доброй улыбкой
Смотрят на эту картину -- и им хорошо...
Ну, пожевали -- и снова с надеждою зыбкой
Учим историю...
-- Скучно, хвостатый дружок?
Что ж, возвращайся к себе на сосну. До свиданья!
Завтра опять приходи – посидим, похрустим...
"Дембелю" трудно даются забытые знанья,
Надо их грызть, если сильно в студенты хотим...
Город песен
Что сейчас -- не скажу вам, а в юные те времена
Этот город, как солнцем, был песнями щедро напитан.
И "Маричка" была по утрам каждодневно слышнв,
И была "Черемшина" с "Червоною рутою"... Вы там
Все ли помните, что легендарный Степан Сабадаш
Выдавал очень мудро по праздникам, к памятным датам?
За "Ромашку" его с "Полониной" полцарства отдашь --
Пусть звучат на весь город, как раньше звучали когда-то.
Пусть великий Гнатюк, наш Гнатюк, черновицкий -- Дмитро,
Вновь порадует нас "Пирогами ... веселыми ... с сыром"...
В этих песнях взывало к душе человечьей добро,
Отзвук песен прекрасных звучит и поныне над миром.
Черновцы дали миру бессмертно великих певцов.
В ряд с Карузо поставим по праву Иозефа Шмидта.
Вот и Соня Ротару, чей голос родной и лицо
Из сердец и пластинок ни стерты не будут ни смыты.
Благодарную память стяжал навсегда Ивасюк --
Над "Червоною рутой" не властны года и границы.
"Водограю” ответит счастливый сердец перестук...
В город сладостных песен душа неизменно стремится...
Песня первой любви...
Поезд
Садятся в длинный поезд пассажиры -
У каждого свой груз и свой маршрут.
Все где-то были, что-то пережили
И что-нибудь еще переживут.
Но есть закон случайного общенья
И вот попутчик, глядя в потолок -
Душа давно искала облегченья -
Несвязный начинает монолог:
- Ну что мне в ней: задира, балаболка
И тридцать лет прошло - потерян след...
А память вдруг уколет больно-больно.
Как будто вправду бед сильнее нет.
Нет, это не в цветной кинокартине,
А только в доброй памяти моей:
Вновь Черновцы в искристом серпантине
Сентябрьских стремительных дождей.
И это я не страшным сном напуган-
Однажды так и было наяву:
Та девочка сейчас свернет за угол -
Все тридцать лет зову ее, зову.
Hе верю в неземные голоса,
Но если есть на свете чудеса,
Пусть в снах ее, хотя бы в снах ее
Звучит признание мое.
Уснул попутчик, сердце успокоив,
А я его безвинного, браню:
Не ведает, что он подсек под корень
Всю выдержку хваленую мою.
В оконной раме - ты, - как на иконе,
Тянусь к тебе, - а ты вдали, вдали...
И между нами - не стекло в вагоне,
А тридцать лет границей пролегли.
Темнеет за окном степная нива.
На полке некомфорт моим бокам...
О, память, ты не жаль меня ревниво --
И больше не заманивай в капкан!
Воспоминанье – о своем, нетленном...
Полна картин печальных голова...
Мне вспомнились, звучавшие рефреном,
Попутчика последние слова.
Рефрен его я наизусть запомню
И повторю, как заговор, сто раз.
И может в эту иль иную полночь
Ты вдруг услышишь звуковой мираж:
"Не верю в неземные голоса,
Но если есть на свете чудеса,
Пусть в снах твоих, хотя бы в снах твоих
Есть что-нибудь о нас двоих..."
* * *
Тяжелая ветка каштана качается…
О чем приуныл, Билли-бой?
А это грусть первой любви не кончается,
А значит – жива и любовь.
Не знаю, какими назначено нормами –
По сколько любви и кому --
У всех моих песен тональность минорная
Любивший поймет, почему.
Качается ветка каштана и капают
На листья густые желтки…
-- Прощай навсегда! --
Мне родная река поет…
О, ночь, отчего так жестки
Подушки на полке вагонной, в гостинице,
И к радости нету дорог?
А скоро и горькая старость настигнется,
Два шага еще – и порог…
Грусть первой любви – доминантою памяти,
В той грусти нет яда и зла…
Круги по воде – юность бросила камешки –
Расходятся… Эх, понесла
Судьбина по кочкам – и чересполосицей…
Конечно, я сам виноват…
Слеза покаянья непрошенно просится…
Ах, если бы в юность назад,
В мой песенный город... Ах, если бы, если бы…
Прости меня, юность-любовь…
Высокий мальчишка сбегает по лесенке…
Не надо грустить, Билли-бой…
Люда
Шелухой подсолнуха улица усыпана,
По карманам семечек, как у дурачка…
А любовь-то звонкая горечью напитана,
А вокруг-то девочек, но в душе -- тоска.
Ты, душа ранимая, за тоску прости меня:
Незадача с выбором, вот уж сплоховал –
Ведь она, любимая – нежная, красивая,
Я же грубо выделан, я не идеал.
Мне гундят приятели, мол, не вышел мордою,
Чтоб дружить с Людмилою, дескать, простоват
И не обаятелен, и одет не в модное…
А любовь – лавиною, я не виноват.
Я стою на лестнице у окошка мутного,
А внизу под яблоней, ясно кто – она…
Что за околесица? Хоть чего бы путного --
Рифмами да ямбами голова больна…
Мы живем на Киевской возле парка Шиллера.
Летние каникулы, тихие дворы...
А любовь накинется, так что из души ее
Ты попробуй выкури – не хухры-мухры...
Вот и вся история – ничего хорошего.
К горестным бессонницам душу приготовь…
Вовсе невеселая, в плен взяла непрошенно,
Первых рифм пособница – первая любовь…
Киевская, 3...
Старая яблоня, столик расшатанный,
Двор невеликий в объятьях квартала...
На волейбол, на стхи и на шахматы
Тихого дворика раньше хватало...
И на акации в пышном цвету,
Чтоб потом вспоминать и тужить..
Хватило на красивую мечту,
А ее – на всю большую жизнь...
Будто про детство рассказ без названия
Или о юности кинокартина...
Чтобы вступить на дорогу мужания,
Тихого дворика тоже хватило...
И на разлуки, зовущие в новь,
Чтоб судьбу, как удастся, сложить...
Хватило и на первую любовь,
А ее – на всю большую жизнь...
Киевская, 9
В парке Шиллера шелест акаций,
А из парка мне виден балкон,
На котором должна показаться,
Та, в кого я так странно влюблен.
Я дождусь, достою, домечтаю,
Допечалюсь - и наверняка
Через годы разлуки узнаю
Олененка с ее свитерка.
Припев:
Люда Еремеева..., Киевская, 9...,
Время перемелет все в серую муку...
Отчего ж вне времени, на любовь надеясь,
Я в мечтах навстречу ей бегу,
Я в мечтах навстречу ей бегу...
Эта девочка в сердце осталась
Болью воспоминаний и снов,
Значит, юность со мной поквиталась,
Сохранить не сумевшим любовь.
Ни засохший цветок, ни записку...
Только памяти горестный бред:
Я слоняюсь по Новосибирску,
Чтоб увидеть в толпе твой берет.
Припев.
Отвыкаю локтями толкаться,
Отпускаю на волю года...
Мне под сень черновицких акаций
Не вернуться уже никогда.
Я однажды совсем успокоюсь.
Над Нью-Йорком утихнет гроза...
Мне бы только услышать тот голос,
Посмотреть напоследок в глаза.
Припев.
Повесть первой любви*
Начинается втайне
Такая простая историйка
О девчонке и парне
Из провинциального дворика.
Я не стал бы делиться --
Зачем обнажать сокровенное?
Но она повторится
В судьбе чьей-то юной наверное.
Припев:
Мы играли с ней в прятки у нас во дворе...
Вдруг любовь разбудила меня на заре.
Я влюблен, а признаться в любви не могу...
Образ девочки Люды в душе берегу.
Прогудел длинный поезд,
Поплыл по дороге мужания...
Строчки грустные в повесть
Готовы вписать расставания.
Юность песней взовьется,
Подай ей дела и события...
И грустить остается
Книжонка, на полке забытая...
Припев:
Навещает с метелью мороз в декабре,
Снег не тронут следами у нас во дворе...
Где мы тропки протопчем на чистом снегу?
Сколько выпадет встреч нам на долгом веку?
Мы у Бога попросим –
И снова под звездами вечными
Незнакомая осень
Одарит внезапными встречами.
Неслучайные встречи
На трудной дороге мужания –
Негасимые свечи –
И столько в душе обожания...
Припев:
В повесть первой любви не войдет эпилог...
Пусть не знаем пока, на какой из дорог
Будут новые главы в нее внесены,
Про счастливые встречи грядущей весны...
* Этой песне по меньшей мере сорок лет. Она мною давно забылась, как почти все первые давние совсем еще неуклюжие стихи. Но вот – словно бы воскресла, вернулась из небытия. Наверное в этом есть некий сакральный смысл – и я включаю ее в коллекцию текущих произведений...
Луна первая -- над Черновцами…
(Фрагмент поэмы «О тебе»)
* * *
Триста семьдесят лун… Я сквозь время смещаюсь…
Если б юность вернуть наяву,
Я к тебе подойду – и уже не смущаясь
Ненаглядной моей назову.
Я прошу извинить… Вы не сердитесь,
Что былое во мне ожило?
Триста семьдесят лун, триста семьдесят --
Тридцать лет пролетело, прошло…
Тонет город в любви. Город дышит любовью,
Где я девочку встретил одну,
Где проспектом любым и тропинкой любою
К твоему прибегал я окну.
Я прошу извинить… Вы не сердитесь,
Что былое во мне ожило?
Триста семьдесят лун. Триста семьдесят –
Тридцать лет пролетело прошло…
В облаках журавли промелькнули, курлыча…
Так вовеки им вдаль улетать…
А у каждого Данте есть своя Беатриче –
И тебя мне всю жизнь вспоминать.
Я прошу извинить… Вы не сердитесь.
Что былое во мне ожило?
Триста семьдесят лун. Триста семьдесят,
Тридцать лет пролетело, прошло…
2
Над Черновцами – ясная луна
И в черном небе звезды колдовские,
А для меня – простого пацана –
Вся радость – в песнях... А любил -- какие?
Вот Бейбутов поет, как он ловил,
Взор девушки одной в тоске напрасной...
Я все слова по слуху разучил,
Любил мотив томительно прекрасный...
Ах, лучше бы мне песни той не знать!
Певец меня, поэт ли изурочил?
А может, нужно было понимать,
Что Бейбутов судьбу мне напророчил?
...Я жил в периферийном городке,
Учился в затрапезной восьмилетке,
Жил в коммуналке... Словом, жил в «совке»...
Томясь в тех рамках, в той ужасной клетке,
Мечтала о возвышенном душа...
А Вышней волей мне дарован голос...
Бедна семья, буквально ни шиша,
Порой, буквально ни «копья»... Кололось
Буквально все, чего бы не желал...
С младенчества смирял свои желанья...
Мечтать не вредно... Вот я и мечтал,
Не знаю сам, о чем... Мои мечтанья –
Не об игрушках... Об обновках мне
Не грезилось и ничего не снилось...
А как-то Бог увиделся во сне:
Стоял с мешком у двери и, как милость,
Он ссыпал из мешка к моим ногам
Букашек расползающихся горку...
И мама разъяснила: дескать, нам,
В безденежье намаявшимся горько,
Когда-нибудь он много денег даст...
Когда купили старенький приемник,
Был в доме праздник... Худ и головаст,
Я замирал в мечтаньях неуемных,
А музыка меня вздымала ввысь,
Рифмованные оглушали строки...
Прошу: Утесов, песней поделись...
Вокала мне бесплатные уроки
Давал тот старый, маленький «Рекорд»...
И погружаясь в песни, забывался...
Мне в песнях открывался тайный код,
Секретный ключ к моей судьбе давался...
Те песни заменяли мне кино...
В безденежье так редки были фильмы...
Мне в кинозале страшно: там темно...
В дни выборов безденежно утиль мы
Киношный – в университетский зал
Смотреть ходили с мамой – мне не в радость,
Сидеть терпенья нет – и я сползал
С рук мамы на пол, а душа терзалась...
Хоть мал был, знал: есть у меня душа.
Она была. Я жил в ее просторах.
Мечтал. Грустил. Умишком не спеша
Взрослел... Ну, а в душе мне, может – сорок,
А может быть – и девяносто лет –
И в сны мои являлся странный город –
И словно бы душа мне шлет привет
Из -- не отсюда, будто снами вспорот
Наброшенный на душу темный холст –
И в необъятном горестном смятенье...
Я просыпаюсь... Школа... Малый рост,
Картавость, бедность... Горько! Невезенье:
Учительница первая моя
Была отнюдь не эталон морали –
И я несчастный, маленький... Змея
Картавила, кривляясь – и не знали
Родные, как мне в школе тяжело...
С трудом я во второй перевалился –
С учительницей новой повезло –
И я маленько отошел, раскрылся...
Вдруг оказалось: выучить стихи
Мне легче, чем любому в нашем классе...
Лишь брошу взгляд – готово... Ни строки
Не перевру, читая... На Парнасе
Посмеивались, глядя на меня,
Я думаю, и Пушкин и Некрасов...
И я в читальне проводил полдня,
Читая все подряд... Начальных классов
Ступени проходил, скажу тебе, --
Уроками себя не утруждая,
Не напрягался в суетной борьбе
За высшие оценки... Но читая
Я улетал в нездешние миры...
Я был одним из храбрых мушкетеров...
Стеснялся, сторонился до поры
Тех, в фартучках, кем школьных коридоров
Кишат пространства... Для чего они?
Не знаю, как себя вести с такими...
Идут по школьным коридорам дни,
Бегут недели и летят лихими
Сентябрьскими кометами года...
Вот позади уже и восьмилетка –
Немного троек... А теперь куда?
Не в ремеслуху же... Судьбы разметка
Ведет, минуя школу, в ЧСТ...
Осведомленным аббревиатура
Понятна... Неоформленной мечте --
Стезя... Учусь... Учительства культура
Повыше, чем в несчастной НСШ...
Там, впрочем, был Давид Абрамыч Эдлис –
О нем-то память сохранит душа:
Немецкому учил нас так, что «пелось»
На дойче всем свободно и легко...
Нас в техникумской группе тридцать с гаком
Одних парней... Механики! Клубком
Качусь, верчусь юлою... Ставлю на кон
Упорство, волю, память и мозги...
Стипендию дают... Вот это стимул –
С четверочек сорваться не моги!
Черченье доконает, чтоб я сгинул!
Кропаю со слезами чертежи –
Карябал, как попало, в восьмилетке...
А здесь, хоть лопни – вынь да положи
Преподу все заданья, а отметки
Должны мне гарантировать доход...
А физика? А химия?... Отрадой,
Что в техникуме свой оркестр... Поет
Васильев, в общем, славно, но усладой
Не стало это пенье для меня...
Я спел бы много лучше, но стесняюсь...
Есть голос... За стеснительность казня
Себя жестоко, все же не решаюсь
К Маргулису -- маэстро подойти...
И остается дар Господний втуне...
Господь за нерешительность прости –
Я к песенной судьбе моей – фортуне
Хоть мог бы, но, стесняясь, не шагнул,
Застенчивость душила, ну, хоть тресни!
А сверх того меня Кобзон лягнул:
Он голосом моим такие песни
Запел! Опять пророчила судьбу
Мне песня... Я еще о том не ведал,
Слова ее записывал во лбу...
(Той песни и поныне я не предал)...
А вот однажды я попал в кино...
Картина потрясла до основанья...
«Колдунья»! Влади! Ей одной дано
В дремавшем сердце смутные желанья
Подростка-недотепы разбудить...
Глаза ее и вправду колдовские
Вонзились в душу... Стало горше жить –
И слаще... Вот кладу, кладу мазки – и
Уже почти и загрунтован фон –
И я перехожу к самой картине...
Я замер у «Рекорда»... Мне Кобзон
Поет моим же голосом... А ты мне,
Иосиф, без конца зачем поешь,
Об этой ослепляющей, девчонке?
Уже ее заметил я... Хорош!
Достал уже той песней до печенки...
...Да, я тебя заметил с первых дней...
Казалось, ты и есть Марина Влади...
Но я все реже вспоминал о ней...
Вокруг все потускнело... Как в окладе –
Икона – ты в сиянии любви...
Любовь лавиной сердце затопила,
А я косноязычен виз-а-ви
И что сказать? Затмила, ослепила –
И сердце спотыкается в груди,
И как мне быть с собой, с тобой? Не знаю...
Что делать? Что сказать тебе? Поди
Лишь посмеешься?... Милая, родная...
Слова любви из песен достаю...
Шепчу, но так, чтоб ты не услыхала...
А хочешь, для тебя одной спою
Ту песню по-кобзоновски... Искала
Хоть в чем-то воплощения любовь...
К тебе всего-то двенадатилетней...
Люблю тебя... Кусаю губы в кровь,
А всем, конечно, видно все – и сплетни
Нас липкой паутиной оплели...
И если раньше ты не замечала,
Но, видимо, подружки донесли –
Дичишься... А моя любовь крепчала...
* * *
Куда, шальное время, ой, куда ты?
В какие ты уносишься края?
Я отправлялся с Киевской в солдаты,
А возвращался на Гайдара я.
Из коммунально-скудного соседства --
В хрущебную ячейку угодил.
Но жаль мне неприкаянного детства,
В котором я, однако, счастлив был...
Так быстро вырастая из одежды,
Футболом разбивая башмаки,
Питало детство чистые надежды
И удивлялось таинствам строки....
Живой душе взрослевшего солдата
Потерянного детства было жаль,
А на Гайдара сердцу тесновато --
И выгнала печаль в чужую даль.
Уходят с Черновицкого вокзала
Зеленые, как лето, поезда....
И осень в свой черед не запоздала.
Январским снегом седина легла...
Все дальше я от Киевской, все дальше...
Теперь вот между нами пол-Земли....
Неужто это я -- тот странный мальчик?
Пред зеркалом задумавшись, замри...
Мне б снова разогнать, давя педали
По Киевской лихой велосипед...
Мы не успели с Людой, опоздали,
Творя любовь... Семь бед - один ответ...
Врастают в землю старые домишки,
И мы уйдем туда же -- се ля ви....
Оставить бы хотя бы в тонкой книжке
О городе рассказ и о любви...
* * *
Возвращусь на Землю, небесам,
Дав отчет за вины и ошибки...
Я тебя узнаю по глазам,
Голосу, походке и улыбке.
Вновь тебя замечу среди всех --
И опять в стеснительности юной
Издали подслушаю твой смех,
А в сентиментальности подлунной,
Не умея выразить любовь
На листок в линеечку косую
Брошу строчки изумленных слов,
Нежный профиль с челкой нарисую.
Может, стану все-таки умней –
И осмелюсь подойти с признаньем,
Чтоб тогда уж до последних дней
Додышать с тобой одним дыханьем...
Город в наследство
Привет из Черновцов
(Фрагмент романа-поэмы «Семья»)
...Глава двадцать первая. Мужество
...Я помню золотистый пляж,
И оживленный город -- Варну,
И ласточек ажиотаж...
Я вспоминаю благодарно
И звезды в черной глубине,
И волн ласкающих объятья,
И нестинариев, в огне
Плясавших беззаботно... Вспять я
И рад бы повернуть часы
Вернуть и время то и место...
Увы! Опять "цветут овсы"...
До Варны мне -- как до небес. Там
Я двадцать лет тому назад
Прибрежной негой наслаждался...
...Отец – был выброшен десант ---
За Варну с недругом сражался.
Возможно, что на тот песок,
Где я валялся в сонной лени,
Он вдруг упал и встать не мог:
Подсечкой жесткой под колени
Огонь его ударил. Он
Увы, не нестинарий. Болью
Невыносимой ослеплен.
Ах, если б это было ролью,
Всего лишь, в фильме про войну,
Мог режиссер кричать "Не верю!"...
Из рваной вены гнал волну
Насос грудной. Спешили вену
Ремнем перетянуть бойцы...
-- Эй, где носилки? Санитары!
Берите... Коль отдаст концы,
Стреляйтесь сами!
Тары-бары
Кончайте, В госпиталь его
Без промедленья!
...Бой за Варну,
Жестокий продолжался. Вон
Фашистов выметали. Парню
Не повезло -- иль повезло:
Здесь разночтения возможны.
Кто невредим остался -- злом
Сочтет такую рану. Можно
Ее удачей счесть большой
В сравненьи с теми, кто расстался
В бою с бессмертною душой...
Он пуле разрывной попался,
Осколку мины ль -- все равно --
Итог: он в полевом санбате.
Кому что в битве суждено,
А это вот досталось бате...
Сумели кое-как врачи
Остановить кровотеченье,
Сложить костей осколки... Чти
Военных медиков уменье.
Сегодня, может, с той бедой
Хирурги справились бы легче...
Хотя... Чеченскою войной
Парней калечит и калечит...
...Идет сорок четвертый год...
Сентябрьский дурман лаванды...
Народ болгарский восстает,
Фашистов изгоняя, банды
Фашистской швали из страны
Огнем, как плесень, вычищая.
Минуты мирной тишины,
Свободы -- счастьем ощущая.
...Из полевого -- в лазарет
Доставлен городской военный.
И для него сражений нет,
Вот разве только с болью. Стены
Палаты, потолок, окно --
Его три степени свободы,
А что с ногой -- неясно, но
Понятно -- не фонтан... Исходы
Подобных ран -- не предсказать.
Надежда: молодое тело
Само способно заживлять
Ранения. Не без предела
Конечно... Может, повезет?
Он встанет на ноги, как прежде,
Пройдет по улице, пройдет
По лестнице -- поверь надежде --
Как говорится, на своих
Двоих – простое это счастье
Осознаем, когда под дых
Судьба дает -- и рвет на части
Мечты и планы... Впрочем он
Еще надеется на чудо...
-- Матрос, к тебе пришли...
Не сон?
Кто знает обо мне, откуда?
Высокий смуглый господин,
С супругой, девушка меж ними...
-- Семьей решили: посетим
Освободителя. Поднимем,
Поставим на ноги. Врачей --
Понадобится -- всей Европы
Мы привлечем...
Отца речей
Матрос уже не слышал. Стропы
Невидимые натянул
Меж ним и девушкой Амурчик...
Глаза бездонные... Вздохнул --
Обсуждения Черновцы мои, Чернiвцi...