Неумирающая птица

ПОЛЯРНАЯ СОВА


Вьюгу бабочек белых

живою волною тепло

на холодные камни,

как будто весной, принесло.

В подвенечное платье

они одевали собой,

а потом собрались воедино

полярной совой.



Эта птица навылет

пробила мороку мою.

Больше жить не могла я

у стылой реки на краю

и, стихи по камням рассыпая,

за белой совой

побежала, как нищенка,

вымолить встречу с тобой.

Мне, как ломтика свежего хлеба,

тебя не хватало —

точно в каменной груде

от черствого оголодала…



Над землею за снежной завесой

своим чередом

увидала летящий без крыльев

серебряный дом,

и старик седовласый

сурово с крыльца поглядел —

строго-настрого мне за совою

ходить не велел.



Но к запретному небом

я шла — оступалась и шла.

И метелица снегом

меня в наказание жгла,

обвивала, душила,

в тяжелых сугробах топя…

А когда я нашла тебя —

я оттолкнула тебя.

Ямы нашей разлуки

накрыли морозные льды —

никогда я не выплыву

из-под парящей воды.

Рукавицею белой

мне зябкую руку не мни,

не нашептывай снова

про теплые летние дни:

как старинные кости,

они в мерзлоте омертвели —

серой пылью осыпались,

высохли, окаменели…

А сова подвенечное платье

надела сама.

Проливными дождями умылась

былая зима.

Облетевшие крылышки

с берега смыла вода.

Побережные камешки —

только следа, что слюда.

Этой гальки беспамятной

полную горсть набери —

вместо сердца холодного

юной жене подари.



ЗЕЛЕНЫЙ КЛУБОК



В разноцветных клубках тишины

наши души переплетены —

до тебя ни единого звука

не доносится из глубины.

Но в клубке из травы и ветвей

есть история речи моей,

чистой, как белоснежная птица —

с ней мы общих корней и кровей,

да сородичи наши почти

отреклись от нее на пути:

сами словно крыло отломили

и подкинули к небу — лети!..



Слово за слово — род пустяка,

да без речи, как без костяка:

человек, точно плюшевый мишка —

все едино, какая рука

приласкает…

Об этом и речь.

Голова его — стылая печь:

ледяною золою набита —

ни зажечь, ни от бед уберечь.



Если на перекрестье дорог

ты горячий найдешь уголек,

в неразрывную нить путевую

травяной размотаешь клубок —

после у золотого огня

отогрей и для нового дня

окрыленную речь родовую.

А надежду возьми у меня.



ГОЛУБОЙ КЛУБОК



Ведала: редко выходишь

из дальнего дому

сонным туманом

к телесному свету земному.

Но ощутила однажды наутро:

с тобой

каждый мой сон

обратился в клубок голубой.



Долго от спиц

иномирная нить ускользала,

но — уловила

и теплое небо связала.

Только уснула,

тебе отдала полотно —

наново в сердце твоем

распустилось оно…



Спелою клюквой

заря в твои окна швырнула,

да настоящим огнем

от нее полыхнуло…

Я пробудилась —

и тоже едва не в огне:

дымная завесь

в моем заклубилась окне…



Та синева мне ночами

по-прежнему снится,

да меж землею и небом

потеряны спицы —

дважды связать не могу

голубой окоем…

Мы в сновидениях разных

отныне живем.



ВОЗВРАЩЕНИЕ



Стылою тоскою в душу вея,

избы в запустении лежат.

Сохлые скрипучие деревья

леших на дорогу ворожат.

Ты спешишь, напрасно ожидая

от затравянелой целины

маяка заливистого лая

посреди кромешной тишины.



Из давно ушедших здесь бывает

редкостный — и разве что во сне.

Утром горький ливень омывает,

вечером оплакивает снег.

Миг еще — и родина истает:

полем станет, лесом зарастет.

Ни следа на свете не оставит —

в землю одичалую уйдет…



Сердце наполняя мерзлой дрожью,

стынет на душе лешачий вой.

Медленно идешь по бездорожью,

родину оставив за спиной —

по необратимому пути…

Потому что некуда прийти.



ФЕВРАЛЬ



Памяти Тани Кирпиченко

Казалось, что в театре, понарошку

февраль бросает ледяную крошку

и расправляет на смиренном теле

торжественное платье из метели.



Не то, чтобы его холодный шелк

тебе категорически не шел —

в нем воздуха тебе недоставало.

И легкая слезинка потекла,

как будто ты была еще тепла

и тесноту его превозмогала.



Но ветер задувал и запевал —

на снежный трон тебя короновал.

И заплясала под унылый вой

февральская пурга над головой…



А я живое знала торжество —

счастливый день крещенья твоего,

когда сияла радостно: «Войдем!» —

свеча твоя под солнечным дождем.

Вдали гроза гуляла, грохоча —

в руке пылала чистая свеча…



И на твоем лице

в морозный час

далекий отсвет солнца

не угас.



ОДИНОКАЯ ЛИСТВЕННИЦА



Спеющая осень сквозь вечерний свет

проступает алыми огнями…

Бабушка сказала: там рябины нет —

только ели темные тенями.



Но, туда сентябрьским утром уходя,

ты искал иное — я-то знаю:

там за пеленою ветра и дождя

лиственница дремлет вековая.



Я опять сегодня плакала во сне.

Поднялась — лицо как неживое…

Снова голос твой в далекой стороне

различила в лиственничном вое.



Ветер надо мной куражится назло,

но опять в ночном тумане снится:

на верхушке лиственницы гнездо

вьет неумирающая птица.



* * *



Над головой

безоблачно и голо —

оглохла

ослепительная высь…

Давно зову.

Перехватило горло

от крика:

«Лебедь!.. Белый!.. Появись!..»

И, обретая в памяти

покой,

сама взлетаю птицей

над рекой.



Войдя в лебяжью

зоркую повадку,

у речки различаю

брата Вадьку.

Вон дядя Микул Ондрей

у берез,

что пожелтели

в утренний мороз.

Взмывая выше

над осенней грязью,

у дома вижу

бабушку Парасью,

а с нею — Светка,

младшая сестра,

рукою машет

посреди двора…



Обняв меня —

мол, надо торопиться,

они мне оставляют

по крупице

их радости, любви

и тишины…

И только взмахи крыльями

слышны.

Перевод с коми

Андрея Расторгуева



Любовь Андреевна Ануфриева родилась в селе Гам Ижемского района Республики Коми.

Окончила Сыктывкарский государственный университет. Первые стихи были опубликованы в 2004 году в районной газете «Новый Север».

Автор книги «Птицы не осудят», вышедшей в 2008 году в Таллинне на коми, русском, эстонском, английском языках.

Лауреат премии «Серебряное крыло» журнала «Войвыв кодзув», лауреат премии А. Лужикова, конкурса «Северная звезда» журнала «Север». Член Союза писателей России. Сотрудник Литературного музея И.А. Куратова.

Живет в Сыктывкаре.