Церквушка Н-ского села…
Грачи да галки. Хмарь и сырость…
А тут тепло, скажи на милость!
Ромашка в банке отцвела.
В сухом углу – молчи, молчи… –
теперь бы в сладость прослезиться,
где кроткий Спас в стекле ютится,
светляк копеечной свечи
глядит доверчиво из тьмы,
застыл и даже не стрекочет,
лишь пальцем чтец листы щекочет –
и трепыхаются псалмы.
Согбенный поп – столетний клир,
приход – иконостас с щербинкой,
и купол с ангелом – пылинкой,
собою заслонившей Мир.
На раме – паука предел,
а в нём мотыль июльский тает,
чуть слышно форточка стенает –
не долетел, не долетел…
...Турбины высоко берут...
протяжно, жалобно, тревожно –
из тьмы египетской, возможно...
Они уймутся где-то тут,
увязнут в прелой пустоте,
где ночь царит невозмутимо,
а жизнь и смерть сплелись в едино
на покосившемся кресте.
Грачи да галки. Хмарь и сырость…
А тут тепло, скажи на милость!
Ромашка в банке отцвела.
В сухом углу – молчи, молчи… –
теперь бы в сладость прослезиться,
где кроткий Спас в стекле ютится,
светляк копеечной свечи
глядит доверчиво из тьмы,
застыл и даже не стрекочет,
лишь пальцем чтец листы щекочет –
и трепыхаются псалмы.
Согбенный поп – столетний клир,
приход – иконостас с щербинкой,
и купол с ангелом – пылинкой,
собою заслонившей Мир.
На раме – паука предел,
а в нём мотыль июльский тает,
чуть слышно форточка стенает –
не долетел, не долетел…
...Турбины высоко берут...
протяжно, жалобно, тревожно –
из тьмы египетской, возможно...
Они уймутся где-то тут,
увязнут в прелой пустоте,
где ночь царит невозмутимо,
а жизнь и смерть сплелись в едино
на покосившемся кресте.
Обсуждения Церквушка Н-ского села