Читаю стих двадцатого столетия,
быть может – лучший, утверждать нельзя…
Вожу вдоль строчек глазом (околесица!)
и пальцем, словно по лицу скользя.
Нестройно всё - и стопы не подсчитаны,
нарушен ритм, а смысла вовсе нет.
Торчат ключицы, или то уключины
безвёслой лодки, что плывёт по не-
оглядной глади озера поэзии -
я зачерпну «сухой водицы» горсть,
испробую - божествен вкус амброзии
(стихов нетленных заповедный ГОСТ).
Ну, вот и берег - новая отметина,
да чудом кромка ускользает вдаль…
А Родина потери не заметила -
до фени Нобелевская медаль!
Вдруг понял я, что в каждом слове брошенном
«неряшливой», но искренней рукой
есть тайна – Благодарность (по-хорошему)
за буйства слов божественный покой.
А в клетке той, что он входил - задраены
все выходы и входы, от тоски
поэт в ней зарождается заранее,
как эмигрант до гробовой доски.
быть может – лучший, утверждать нельзя…
Вожу вдоль строчек глазом (околесица!)
и пальцем, словно по лицу скользя.
Нестройно всё - и стопы не подсчитаны,
нарушен ритм, а смысла вовсе нет.
Торчат ключицы, или то уключины
безвёслой лодки, что плывёт по не-
оглядной глади озера поэзии -
я зачерпну «сухой водицы» горсть,
испробую - божествен вкус амброзии
(стихов нетленных заповедный ГОСТ).
Ну, вот и берег - новая отметина,
да чудом кромка ускользает вдаль…
А Родина потери не заметила -
до фени Нобелевская медаль!
Вдруг понял я, что в каждом слове брошенном
«неряшливой», но искренней рукой
есть тайна – Благодарность (по-хорошему)
за буйства слов божественный покой.
А в клетке той, что он входил - задраены
все выходы и входы, от тоски
поэт в ней зарождается заранее,
как эмигрант до гробовой доски.
Обсуждения Читаю стих ХХ-го столетия