Был поздний час. Один единственный
Горел на улице фонарь.
И пьяный-пьяный тип таинственный
(Хоть в рифму всё ж, но не звонарь)
В тоске вселенской тихо шествовал,
А ночь была тепла, ясна,
И потому он так блаженствовал,
Что выпил "белую" до дна.
А в голове его светлеющей
Стал бушевать великий ум.
Он фантазировал, хмелеющий,
И всё, в чем раньше "не бум-бум",
Таким простым и притягательным
Всё стало вдруг, "как дважды два".
Он был ученым любознательным,
Он мог придумывать слова.
И все открытия великие
Он совершил бы, поплевав...
Но тени вдруг ушли, безликие,
Он замер, голову задрав.
...Фонарь, за клёном притаившийся,
Светил в листву, и клён был тот
Подобен ёлке нарядившейся
В огнях сквозь хвою в Новый Год.
И рот открылся в удивлении,
И потрясенный зарыдал:
"Какой пассаж... Изобретение...
Мичурин... Блин... Не ожидал..."
Горел на улице фонарь.
И пьяный-пьяный тип таинственный
(Хоть в рифму всё ж, но не звонарь)
В тоске вселенской тихо шествовал,
А ночь была тепла, ясна,
И потому он так блаженствовал,
Что выпил "белую" до дна.
А в голове его светлеющей
Стал бушевать великий ум.
Он фантазировал, хмелеющий,
И всё, в чем раньше "не бум-бум",
Таким простым и притягательным
Всё стало вдруг, "как дважды два".
Он был ученым любознательным,
Он мог придумывать слова.
И все открытия великие
Он совершил бы, поплевав...
Но тени вдруг ушли, безликие,
Он замер, голову задрав.
...Фонарь, за клёном притаившийся,
Светил в листву, и клён был тот
Подобен ёлке нарядившейся
В огнях сквозь хвою в Новый Год.
И рот открылся в удивлении,
И потрясенный зарыдал:
"Какой пассаж... Изобретение...
Мичурин... Блин... Не ожидал..."