Зачем Герасим утопил свою Муму?
Какую на душу взял жгучую вину!
Он точно крейзи и его я не пойму.
Хотя от жалости вот-вот с ума сойду.
Жесток приказ помещицы жирнявой.
Ну смухлевал бы да хоть просто для забавы,
Соврал б сударыне: «Мол порешил собачку...»,
Припрятав тайненько к кому-нибудь на дачку.
Ты посмотри, дубина, в глаза псинке — жалко?
Отсохла что ли напрочь сострадалка?
Муму через мгновенье в воду бросишь,
Прощенья даже у безвинной не попросишь.
Ведь признана ничтожной тварь живая,
Цена ей грош — как травка полевая.
Так значит можно с ней творить что хошь,
Раз не важней зверек, чем, скажем, брошь.
И вот она безропотно идет ко дну,
Несчастная пропащая Муму.
Не закружится больше в озорной игре,
Не тявкнет радостно уж во дворе.
Балбес, Герасим, зомби и тупица!
Сам слезы льет и впору удавиться.
Осталось бедному от горести напиться,
Раз уж рабом безмозглым суждено родиться.
Какую на душу взял жгучую вину!
Он точно крейзи и его я не пойму.
Хотя от жалости вот-вот с ума сойду.
Жесток приказ помещицы жирнявой.
Ну смухлевал бы да хоть просто для забавы,
Соврал б сударыне: «Мол порешил собачку...»,
Припрятав тайненько к кому-нибудь на дачку.
Ты посмотри, дубина, в глаза псинке — жалко?
Отсохла что ли напрочь сострадалка?
Муму через мгновенье в воду бросишь,
Прощенья даже у безвинной не попросишь.
Ведь признана ничтожной тварь живая,
Цена ей грош — как травка полевая.
Так значит можно с ней творить что хошь,
Раз не важней зверек, чем, скажем, брошь.
И вот она безропотно идет ко дну,
Несчастная пропащая Муму.
Не закружится больше в озорной игре,
Не тявкнет радостно уж во дворе.
Балбес, Герасим, зомби и тупица!
Сам слезы льет и впору удавиться.
Осталось бедному от горести напиться,
Раз уж рабом безмозглым суждено родиться.