Воспоминание

Любимый мой, ты спишь - сырой, землёй объят,
И заметает снег твою могилу ...
Единственный, ...как я тебя любила -
Жаль, времени волну не откатить назад.

Я без тебя душой на крыльях не парю,
В горах без нас цветёт душистый вереск.
Ажуром папоротник расплескал листву,
И моё сердце в твой "уход" не верит.

В земле - уже пятнадцать диких декабрей
Ты мёрзнешь - я согреть тебя не в силах.
В страданиях, ощущаю всё ясней -
Твой дух мне помогает выжить, милый.

Впервые после долгих беспросветных лет,
Твой холм весна украсила цветами.
И подарила мне тепло, надежду, свет -
Но, как свежа ещё на сердце рана.

Тебя никем не заменить, не разлюбить,
Всё в жизни лучшее с тобой лишь было.
Мне суждено всю жизнь в немой тоске прожить -
С тобой в могиле счастье схоронила.

Хотя других желаний и надежд полна,
В круговороте жизненной пучины,
И времени меня несёт с собой волна -
Моя любовь к тебе неколебима.

Блаженны те мгновенья сна, где мы с тобой -
Смеёмся, любим и от счастья плачем.
...Но пробуждение, вновь объятое тоской,
И как моя душа - мир пуст и мрачен.


Remembrance
Emily Bronte
Remembrance

Cold in the earth — and the deep snow piled above thee,
Far, far, removed, cold in the dreary grave!
Have I forgot, my only Love, to love thee,
Severed at last by Time’s all-severing wave?

Now, when alone, do my thoughts no longer hover
Over the mountains, on that northern shore,
Resting their wings where heath and fern-leaves cover
Thy noble heart for ever, ever more?

Cold in the earth — and fifteen wild Decembers,
From those brown hills, have melted into spring:
Faithful, indeed, is the spirit that remembers
After such years of change and suffering!

Sweet Love of youth, forgive, if I forget thee,
While the world’s tide is bearing me along;
Other desires and other hopes beset me,
Hopes which obscure, but cannot do thee wrong!

No later light has lightened up my heaven,
No second morn has ever shone for me;
All my life’s bliss from thy dear life was given,
All my life’s bliss is in the grave with thee.

But, when the days of golden dreams had perished,
And even Despair was powerless to destroy;
Then did I learn how existence could be cherished,
Strengthened, and fed without the aid of joy.

Then did I check the tears of useless passion —
Weaned my young soul from yearning after thine;
Sternly denied its burning wish to hasten
Down to that tomb already more than mine.

And, even yet, I dare not let it languish,
Dare not indulge in memory’s rapturous pain;
Once drinking deep of that divinest anguish,
How could I seek the empty world again?