прижмись ко мне зима сойдёт на нет
где есть любовь там смерти не бывает
перун взял верх а ночь не убывает
мороз рисует вензель на окне
прижмись приблизься
ближе чем вчера...

он говорит зима и идёт зима,
шкурой медвежьей стелется у порога
он говорит пойду и ему дорога
в ноги ложится узкая как тесьма
дай ему лес и деревья под облака
синей тропинки пульсирующую жилку...

дом обрастает вещами как холм травой
мы обрастаем привычками и жирком
я проросла в тебя клеточкой стволовой
впрочем не так уж важно кто из нас в ком
кто мы одно из двух или два в одном
кто-то цветок а кто-то пчела цветка...

Разыгралась непогода,
плачет лето уходя.
Снег завалит на полгода,
а до снега век дождя.
Тишина в осеннем храме.
Почернел пустой причал...

Когда-нибудь не станет нас,
а всё накопленное нами,
уже с другими именами
сменяет форму и окрас.
Коль ничего мы не возьмём
с собой в недальнюю дорогу...

Декабрь моложе, чем сама зима,
хотя и ей от роду третьи сутки.
Следов звериных тонкая тесьма
намёткой вшита в снег по первопутку..
Мой царь лесной, тебя не удержать,
уйдёшь с утра тропить свою удачу...

Как хорошо, что ты родился
в далёком вьюжном феврале.
Когда позёмкой снег струился
по белой, вымерзшей земле.
Ты спал в уютной колыбели,
во сне пуская пузыри...

сито небесное сеет белым-бело
спелых снегов будут полные закрома
ночью проснёшься и думаешь как светло
странно и даже не верится что зима
порванный сон постепенно рубцует шов
тонкой гардиной висит снегопад в окне...

Не печалуйся. Хочешь чай?
Он горчит как словаслова…
Я боялась поцеловать –
мимовольно и невзначай.
Я пыталась закрыть глаза.
Руки прятала в рукава...

Опираясь на локоть, смотреть на тебя свысока –
долго-долго, так долго, как выдержат жадные губы,
поцелуев лишённые…
И онемеет рука.
И глаза твои – два притаившихся хитрых зверька,
два бездонных колодца, два властных и нежных инкуба...

На краю вертограда коптит фитилёк луны,
распускаются астры – осколки погасших солнц.
И бредут друг за другом бесчисленные слоны,
и качают на спинах предутренний чуткий сон.
Эта комната больше вселенной, но так тесна,
что дыханием тёплым парным до краёв полна...

Ты человек-февраль, ты идёшь по лесу,
лыжами разрезая блестящий наст.
Я человек-июль, я в тени навеса
из малины варенье варю для нас.
Ты человек-зима, человек-охотник,
ты суров и твёрд, твоё слово – сталь...

К нам звёзды ломятся в окно -
ночное небо слишком близко
и наклонилось низко-низко,
что даже можно видеть дно.
А мы, обнявшись, спим, и спим,
и спим, и ветер дом качает...

Улыбаешься. Спи говоришь. Убираешь прядь
непослушных волос, не касаясь ладонью лба…
Будет вьюга всю зиму неспешно кудельку прясть
и развешивать нити пушистые по столбам.
Будет снег снисходить, наши прошлые рубежи
засыпая...

Давай переведём часы,
у сентября отняв дней десять…
Дожди ажурный тюль повесят,
качнутся мокрые весы.
Что толку взвешивать слова -
они легки, они летучи...

Не обещай, не обещай, уже дописывает строчку
перо в Божественной Руке, за буквой букву выводя.
Жизнь помещается меж двух конкретных дат в короткий прочерк,
и разлинован жёлтый лист косой линеечкой дождя.
Не обещай высоких гор, лазурных вод, песчаных пляжей,
пусть будет домик у реки, да бор, где сосенки считать...

У меня в подушках пух лебяжий.
У меня перины облака.
Мне на картах прочила марьяжи
лучшей в мире бабушки рука.
Ночь за день цепляется по-детски,
словно мамку тянет за подол…