Рассказ о том, как микробы и инфекционные заболевания влияют на нашу историю и политику, пищевые привычки и эстетические предпочтения.
История людей будет обрывочной и неполной, пока её не дополнит история микробов. Микробы правили планетой задолго до того, как на ней появился человек, и останутся на ней, даже когда нам придётся исчезнуть.
История людей будет обрывочной и неполной, пока её не дополнит история микробов. Микробы правили планетой задолго до того, как на ней появился человек, и останутся на ней, даже когда нам придётся исчезнуть.
Что бы мы об этом ни думали, микробы — основная форма жизни на Земле.
Даже в самом человеческом теле в 10 раз больше микробных клеток, чем наших собственных. Наше тело сформировалось в симбиозе с одними типами микробов, чтобы противостоять другим. История взаимодействия с этими крошечными микроорганизмами записана в наших генах, нашей культуре и нашем поведении. В 1674 году голландский натуралист Антони ван Левенгук собрал свой первый микроскоп. Направив линзы на каплю воды из пруда, он с изумлением обнаружил в ней «множество крошечных зверушек, весьма изящно передвигавшихся».
С этого момента началась история открытия микромира — мира, который оказался гораздо богаче и сложнее, чем кто-либо мог вообразить.
До Левенгука микробы успешно скрывались от нашего глаза, так что заметить их можно было только по болезням, которые они вызывали. Эти болезни наложили заметный отпечаток на человеческую культуру и продолжают влиять на неё даже теперь, когда со многими из них мы научились успешно справляться.
Смертельные попутчики
На протяжении человеческой истории от инфекционных заболеваний гибло больше людей, чем от всех других причин, включая военные конфликты. За последние 150 лет статистика изменилась, но эпидемии по-прежнему никуда от нас не ушли. Ежегодно от 1 до 4 миллионов людей заболевают холерой, которая в XIX веке наводила страх на европейские города. Одной из 10 ведущих причин смерти остаётся туберкулёз. В 2010 году в Африке возродилась оспа — тяжёлая вирусная болезнь, которую, казалось бы, полностью уничтожили вакцинацией ещё 30 лет назад. Несмотря на все усилия медиков, СПИД, грипп и малярия ежегодно убивают миллионы людей.
В 1960-е годы американский историк Уильям Макнилл заметил, что в наших исторических повествованиях кое-чего не хватает. Даже самые масштабные эпидемии — такие как европейская «чёрная смерть» — описывались как случайные эпизоды, которые не имеют почти никакого влияния на ход истории.
Макнилл понял, что без учёта эпидемиологии многие исторические события просто не поддаются объяснению. Киприанова чума, выкосившая половину населения Римской империи — не менее важная причина её распада, чем нашествие варваров и коррупция властей. Империя восстановилась, но была уже другой: поддерживать масштабный государственный и военный аппарат становилось всё сложнее, что постепенно привело страну к политическому коллапсу. Хорошо известна легенда о том, как гуси спасли Рим от нападения галлов, которые пытались пробраться в город под прикрытием ночной темноты. В архивах пока не найдено легенды о том, что Рим спасли бактерии — но этот сценарий, вероятно, гораздо точнее соответствует реальности. В V веке н.э., подобравшись почти к самому Риму, армия гуннов под предводительством Аттилы внезапно замедлила ход. Судя по историческим описаниям, войска гуннов пострадали от эпидемии дизентерии, что вынудило их отступить.
Бактерии, как правило, воюют на стороне империй — не из-за своих политических предпочтений, а просто потому, что у жителей крупных городов со временем вырабатывается иммунитет к большинству инфекционных болезней. Но другие эпидемии, как мы знаем, вскоре поразили уже самих римлян.
Когда в XV веке горстке европейцев удалось покорить Новый Свет, это произошло не только благодаря их развитым технологиям и военной мощи. Империи ацтеков и инков пали не столько от ружья, сколько от оспы, кори и других заболеваний, выкосивших до 95% коренного населения двух Америк. Самих европейцев эти заболевания почти не коснулись: за время долгого сожительства с вирусами и бактериями у них уже успел выработаться иммунитет. А вот индейцы столкнулись с этими болезнями впервые и были полностью перед ними беззащитны. Такое выборочное распространение инфекции заставляло индейцев подозревать, что боги прогневались на них или перешли на сторону захватчиков. Это привело к ещё большему хаосу и беспорядкам. Цивилизации с тысячелетней историей рассыпались, словно карточные домики.
«Чёрной смертью» назвали самую масштабную пандемию чумы, которая прокатилась по Европе в середине XIV века. Вымирали целые города и деревни; в некоторых регионах инфекция выкосила до половины населения. За чумой повсюду следовал упадок культуры, ремесла и торговли. Двумя веками позднее один португальский монах писал: «Как только в каком-нибудь королевстве или республике загорается этот жестокий и неугомонный костёр, население впадает в панику, городские власти бездействуют, правительство парализовано».
Но не все последствия чумы были только отрицательными. Как пишет Дэвид Кларк в своём труде «Микробы, гены и цивилизация», многочисленные эпидемии чумы, уничтожавшей население Европы в Средние века, в глобальном и долгосрочном плане оказали на человечество положительное влияние — они пошатнули феодальную систему и внесли вклад в становление демократии и индустриализма. Крестьянам стало легче переходить от одного землевладельца к другому; церковь потеряла значительную часть авторитета и доходов; отдельные рабочие руки выросли в цене и условия жизни вскоре улучшились. В работе «Материальная цивилизация, экономика и капитализм» французский историк Фернан Бродель предположил, что чуме положили конец каменные дома, капитализм и рост общего благосостояния.
Бродель не заметил обратного влияния: возможно, именно чума подтолкнула Европу к росту благосостояния, политической свободе и капитализму. Эпидемия оспы, поразившая войско персов около 480 года до н.э., позволила Греции сохранить независимость и создать свою великую культуру. А эпидемия холеры, прокатившаяся по европейским городам в XIX веке, помогла сформировать современную систему гигиены и здравоохранения.
Канализации, водостоки и чистая вода — одно из последствий борьбы с этой опасной болезнью. Чтобы справиться с холерой, врачам пришлось кардинально пересмотреть свои взгляды на происхождение заболеваний. Даже когда первые микробы уже были идентифицированы Кохом и Пастером, большую часть заразных болезней медики продолжали объяснять теорией миазмов, согласно которой переносчиками инфекций являются дурные запахи и испарения. Дело в том, что теория миазмов вписывалась в гиппократов канон, которому тысячелетиями следовали европейские медики, а вот микробам в нём места не находилось. Окончательный крест на этой теории был поставлен после эпидемии холеры, которая в 1897 году поразила Гамбург. Горожане, которые брали воду из реки Альбы, пострадали от инфекции, а жителей пригорода, которые использовали фильтрованную воду, она обошла стороной.
Столь наглядное доказательство вынудило даже самых консервативных представителей медицины изменить свои взгляды и присягнуть на верность бактериальной теории. Инфекции перестали быть загадочными убийцами. Мы наконец-то обнаружили их причину. У современной микробной теории болезней было немало предшественников. Ещё в I веке н.э. римский историк Маркус Варрон писал, что малярию вызывают «микроскопические животные»: они множатся в болотистой местности, летают по воздуху и проникают человеку в рот и нос, вызывая жар и болезнь. Но боролись с эпидемией римляне по-старому: столкнувшись с малярией, они ввели культ богини Фебрис (лихорадки). Годами учёные вроде Уильяма Макнилла и Джареда Даймонда указывают, что мы недооцениваем роль, которую играет биология и география в человеческой истории. Но тысячелетнее соседство с легионами микроорганизмов должно было не только повлиять не только на рост и упадок империй, но и изменить самые основы нашего поведения.
Как микробы влияют на нашу еду, политику и психологию
Несколько лет назад эволюционные биологи Кори Финчер и Рэнди Торнхилл переключились с изучения насекомых на вопросы, которые обычно больше интересуют социологов. Почему в одних обществах господствует коллективизм, а другие предоставляют свободу отдельному человеку? Почему одни общества нетерпимы к представителям иных культур и национальностей, а другие с лёгкостью их принимают? Почему буржуа не общается с рабочими, а крестьянин не садится за один стол с феодалом?
Учёные предположили, что коллективистские установки и боязнь «другого» — это форма «антибактериального» поведения, один из культурных механизмов защиты от инфекций. В 2008 году они составили рейтинг стран по уровню коллективизма, воспользовавшись результатами опросов и другими данными социологов, а затем сравнили эту шкалу с уровнем распространения инфекционных заболеваний. Корреляция оказалась почти идеальной: чем больше в стране заразных болезней, тем выше уровень коллективизма. Соотношение сохранялось даже при учёте таких дополнительных факторов, как урбанизация и уровень благосостояния. Кроме того, они обнаружили взаимосвязь между уровнем инфекций и разнообразием религиозных верований: чем больше инфекций — тем больше различных религий.
Согласно теории иммунного поведения, склонность к изоляции, соблюдению традиций и делению общества на социальные страты объясняется бессознательным стремлением защититься от инфекционных заболеваний.
Ценой этой защиты становятся негативные этнические и классовые стереотипы и суровая коллективистская мораль. А взамен такие общества получают уменьшенный риск распространения опасных инфекций. Получается, что всем сторонникам демократических преобразований нужно не заниматься политикой, а больше вкладываться в здравоохранение. Возможно, человечество доросло до демократии и капитализма во многом потому, что научилось бороться со смертельными заболеваниями. Действительно, как можно доверять чужакам, если ты рискуешь умереть от их болезней? Ведь если бы Кортес приплыл в Америку торговаться, а не воевать, а индейцы его приняли, то последствия для них, вероятно, были бы не менее разрушительными.
На правдивость этой теории указывают и некоторые психологические эксперименты. Если показывать человеку картинки с изображением болезней, его установки немного сдвигаются в сторону коллективизма — например, во время опроса он может высказать более негативное отношение к мигрантам. А если взять на анализ кровь после показа изображений, в ней можно обнаружить повышенный по сравнению с нормой уровень цитокинов — клеток иммунной системы. Похоже, даже мимолётное столкновение с болезнью стимулирует иммунный ответ. На психологическом уровне это отражается в реакции отвращения: отвращение должно предохранить нас от контакта с источником заболевания.
Раньше большинство опасных заболеваний были инфекционными. Возможно, поэтому мы испытываем реакцию отвращения даже при контакте с незаразной болезнью — например, раком или ожирением.
Похоже, микробы и инфекции влияют на наши пищевые предпочтения и представления о красоте.
Павлиний хвост или ярко-красный гребешок петуха должен продемонстрировать самке, что у его обладателя крепкий иммунитет. Для поддержания формы и цвета гребешок нужно постоянно накачивать тестостероном, а это заметно угнетает иммунную систему. Красный гребень — это демонстрация того, что самец умеет хорошо справляться с микробами и паразитами, а значит, готов передать эти полезные гены своим потомкам. Мужчин с такими признаками повышенного тестостерона, как тяжёлые надбровные дуги, втянутые щёки и большой квадратный подбородок, тоже, как правило, считают наиболее красивыми. Асимметрия у людей, как и у животных, часто возникает из-за паразитарных инфекций. Это одна из причин, по которым нам так нравятся симметричные лица.
Пищу, которую мы едим, потребляем не только мы, но и микробы в нашем кишечнике. Микробы хотят есть — более того, они хотят есть ту еду, которая им нравится. Разные типы бактерий могут по-разному влиять на организм хозяина, подталкивая его к употреблению той или иной пищи. Когда учёные сравнили содержание бактериальных веществ в моче любителей сладкого и тех, кто к сладкому равнодушен, они обнаружили разницу — хотя и те и другие питались одинаково. Следовательно, тяга к сладкому может быть свойством микрофлоры, а не предпочтением её хозяина.
То, какая еда нам нравится, определяют наши бактерии — и мы с ними соглашаемся.
После всех этих выводов возникает чувство, что почти каждый аспект человеческой культуры и поведения сформировался под влиянием микробов. И многое говорит о том, что это действительно так. Ведь даже в самом глубоком одиночестве мы не одни — что бы мы ни делали, нас повсюду сопровождают микробы. В каким государстве вы предпочитаете жить? Как вы относитесь к незнакомцам? Что вы считаете красивым? Какую еду вы любите? Похоже, за всеми этими вопросами скрывается более фундаментальный: с какими микробами вы живёте?
Даже в самом человеческом теле в 10 раз больше микробных клеток, чем наших собственных. Наше тело сформировалось в симбиозе с одними типами микробов, чтобы противостоять другим. История взаимодействия с этими крошечными микроорганизмами записана в наших генах, нашей культуре и нашем поведении. В 1674 году голландский натуралист Антони ван Левенгук собрал свой первый микроскоп. Направив линзы на каплю воды из пруда, он с изумлением обнаружил в ней «множество крошечных зверушек, весьма изящно передвигавшихся».
С этого момента началась история открытия микромира — мира, который оказался гораздо богаче и сложнее, чем кто-либо мог вообразить.
До Левенгука микробы успешно скрывались от нашего глаза, так что заметить их можно было только по болезням, которые они вызывали. Эти болезни наложили заметный отпечаток на человеческую культуру и продолжают влиять на неё даже теперь, когда со многими из них мы научились успешно справляться.
Смертельные попутчики
На протяжении человеческой истории от инфекционных заболеваний гибло больше людей, чем от всех других причин, включая военные конфликты. За последние 150 лет статистика изменилась, но эпидемии по-прежнему никуда от нас не ушли. Ежегодно от 1 до 4 миллионов людей заболевают холерой, которая в XIX веке наводила страх на европейские города. Одной из 10 ведущих причин смерти остаётся туберкулёз. В 2010 году в Африке возродилась оспа — тяжёлая вирусная болезнь, которую, казалось бы, полностью уничтожили вакцинацией ещё 30 лет назад. Несмотря на все усилия медиков, СПИД, грипп и малярия ежегодно убивают миллионы людей.
В 1960-е годы американский историк Уильям Макнилл заметил, что в наших исторических повествованиях кое-чего не хватает. Даже самые масштабные эпидемии — такие как европейская «чёрная смерть» — описывались как случайные эпизоды, которые не имеют почти никакого влияния на ход истории.
Макнилл понял, что без учёта эпидемиологии многие исторические события просто не поддаются объяснению. Киприанова чума, выкосившая половину населения Римской империи — не менее важная причина её распада, чем нашествие варваров и коррупция властей. Империя восстановилась, но была уже другой: поддерживать масштабный государственный и военный аппарат становилось всё сложнее, что постепенно привело страну к политическому коллапсу. Хорошо известна легенда о том, как гуси спасли Рим от нападения галлов, которые пытались пробраться в город под прикрытием ночной темноты. В архивах пока не найдено легенды о том, что Рим спасли бактерии — но этот сценарий, вероятно, гораздо точнее соответствует реальности. В V веке н.э., подобравшись почти к самому Риму, армия гуннов под предводительством Аттилы внезапно замедлила ход. Судя по историческим описаниям, войска гуннов пострадали от эпидемии дизентерии, что вынудило их отступить.
Бактерии, как правило, воюют на стороне империй — не из-за своих политических предпочтений, а просто потому, что у жителей крупных городов со временем вырабатывается иммунитет к большинству инфекционных болезней. Но другие эпидемии, как мы знаем, вскоре поразили уже самих римлян.
Когда в XV веке горстке европейцев удалось покорить Новый Свет, это произошло не только благодаря их развитым технологиям и военной мощи. Империи ацтеков и инков пали не столько от ружья, сколько от оспы, кори и других заболеваний, выкосивших до 95% коренного населения двух Америк. Самих европейцев эти заболевания почти не коснулись: за время долгого сожительства с вирусами и бактериями у них уже успел выработаться иммунитет. А вот индейцы столкнулись с этими болезнями впервые и были полностью перед ними беззащитны. Такое выборочное распространение инфекции заставляло индейцев подозревать, что боги прогневались на них или перешли на сторону захватчиков. Это привело к ещё большему хаосу и беспорядкам. Цивилизации с тысячелетней историей рассыпались, словно карточные домики.
«Чёрной смертью» назвали самую масштабную пандемию чумы, которая прокатилась по Европе в середине XIV века. Вымирали целые города и деревни; в некоторых регионах инфекция выкосила до половины населения. За чумой повсюду следовал упадок культуры, ремесла и торговли. Двумя веками позднее один португальский монах писал: «Как только в каком-нибудь королевстве или республике загорается этот жестокий и неугомонный костёр, население впадает в панику, городские власти бездействуют, правительство парализовано».
Но не все последствия чумы были только отрицательными. Как пишет Дэвид Кларк в своём труде «Микробы, гены и цивилизация», многочисленные эпидемии чумы, уничтожавшей население Европы в Средние века, в глобальном и долгосрочном плане оказали на человечество положительное влияние — они пошатнули феодальную систему и внесли вклад в становление демократии и индустриализма. Крестьянам стало легче переходить от одного землевладельца к другому; церковь потеряла значительную часть авторитета и доходов; отдельные рабочие руки выросли в цене и условия жизни вскоре улучшились. В работе «Материальная цивилизация, экономика и капитализм» французский историк Фернан Бродель предположил, что чуме положили конец каменные дома, капитализм и рост общего благосостояния.
Бродель не заметил обратного влияния: возможно, именно чума подтолкнула Европу к росту благосостояния, политической свободе и капитализму. Эпидемия оспы, поразившая войско персов около 480 года до н.э., позволила Греции сохранить независимость и создать свою великую культуру. А эпидемия холеры, прокатившаяся по европейским городам в XIX веке, помогла сформировать современную систему гигиены и здравоохранения.
Канализации, водостоки и чистая вода — одно из последствий борьбы с этой опасной болезнью. Чтобы справиться с холерой, врачам пришлось кардинально пересмотреть свои взгляды на происхождение заболеваний. Даже когда первые микробы уже были идентифицированы Кохом и Пастером, большую часть заразных болезней медики продолжали объяснять теорией миазмов, согласно которой переносчиками инфекций являются дурные запахи и испарения. Дело в том, что теория миазмов вписывалась в гиппократов канон, которому тысячелетиями следовали европейские медики, а вот микробам в нём места не находилось. Окончательный крест на этой теории был поставлен после эпидемии холеры, которая в 1897 году поразила Гамбург. Горожане, которые брали воду из реки Альбы, пострадали от инфекции, а жителей пригорода, которые использовали фильтрованную воду, она обошла стороной.
Столь наглядное доказательство вынудило даже самых консервативных представителей медицины изменить свои взгляды и присягнуть на верность бактериальной теории. Инфекции перестали быть загадочными убийцами. Мы наконец-то обнаружили их причину. У современной микробной теории болезней было немало предшественников. Ещё в I веке н.э. римский историк Маркус Варрон писал, что малярию вызывают «микроскопические животные»: они множатся в болотистой местности, летают по воздуху и проникают человеку в рот и нос, вызывая жар и болезнь. Но боролись с эпидемией римляне по-старому: столкнувшись с малярией, они ввели культ богини Фебрис (лихорадки). Годами учёные вроде Уильяма Макнилла и Джареда Даймонда указывают, что мы недооцениваем роль, которую играет биология и география в человеческой истории. Но тысячелетнее соседство с легионами микроорганизмов должно было не только повлиять не только на рост и упадок империй, но и изменить самые основы нашего поведения.
Как микробы влияют на нашу еду, политику и психологию
Несколько лет назад эволюционные биологи Кори Финчер и Рэнди Торнхилл переключились с изучения насекомых на вопросы, которые обычно больше интересуют социологов. Почему в одних обществах господствует коллективизм, а другие предоставляют свободу отдельному человеку? Почему одни общества нетерпимы к представителям иных культур и национальностей, а другие с лёгкостью их принимают? Почему буржуа не общается с рабочими, а крестьянин не садится за один стол с феодалом?
Учёные предположили, что коллективистские установки и боязнь «другого» — это форма «антибактериального» поведения, один из культурных механизмов защиты от инфекций. В 2008 году они составили рейтинг стран по уровню коллективизма, воспользовавшись результатами опросов и другими данными социологов, а затем сравнили эту шкалу с уровнем распространения инфекционных заболеваний. Корреляция оказалась почти идеальной: чем больше в стране заразных болезней, тем выше уровень коллективизма. Соотношение сохранялось даже при учёте таких дополнительных факторов, как урбанизация и уровень благосостояния. Кроме того, они обнаружили взаимосвязь между уровнем инфекций и разнообразием религиозных верований: чем больше инфекций — тем больше различных религий.
Согласно теории иммунного поведения, склонность к изоляции, соблюдению традиций и делению общества на социальные страты объясняется бессознательным стремлением защититься от инфекционных заболеваний.
Ценой этой защиты становятся негативные этнические и классовые стереотипы и суровая коллективистская мораль. А взамен такие общества получают уменьшенный риск распространения опасных инфекций. Получается, что всем сторонникам демократических преобразований нужно не заниматься политикой, а больше вкладываться в здравоохранение. Возможно, человечество доросло до демократии и капитализма во многом потому, что научилось бороться со смертельными заболеваниями. Действительно, как можно доверять чужакам, если ты рискуешь умереть от их болезней? Ведь если бы Кортес приплыл в Америку торговаться, а не воевать, а индейцы его приняли, то последствия для них, вероятно, были бы не менее разрушительными.
На правдивость этой теории указывают и некоторые психологические эксперименты. Если показывать человеку картинки с изображением болезней, его установки немного сдвигаются в сторону коллективизма — например, во время опроса он может высказать более негативное отношение к мигрантам. А если взять на анализ кровь после показа изображений, в ней можно обнаружить повышенный по сравнению с нормой уровень цитокинов — клеток иммунной системы. Похоже, даже мимолётное столкновение с болезнью стимулирует иммунный ответ. На психологическом уровне это отражается в реакции отвращения: отвращение должно предохранить нас от контакта с источником заболевания.
Раньше большинство опасных заболеваний были инфекционными. Возможно, поэтому мы испытываем реакцию отвращения даже при контакте с незаразной болезнью — например, раком или ожирением.
Похоже, микробы и инфекции влияют на наши пищевые предпочтения и представления о красоте.
Павлиний хвост или ярко-красный гребешок петуха должен продемонстрировать самке, что у его обладателя крепкий иммунитет. Для поддержания формы и цвета гребешок нужно постоянно накачивать тестостероном, а это заметно угнетает иммунную систему. Красный гребень — это демонстрация того, что самец умеет хорошо справляться с микробами и паразитами, а значит, готов передать эти полезные гены своим потомкам. Мужчин с такими признаками повышенного тестостерона, как тяжёлые надбровные дуги, втянутые щёки и большой квадратный подбородок, тоже, как правило, считают наиболее красивыми. Асимметрия у людей, как и у животных, часто возникает из-за паразитарных инфекций. Это одна из причин, по которым нам так нравятся симметричные лица.
Пищу, которую мы едим, потребляем не только мы, но и микробы в нашем кишечнике. Микробы хотят есть — более того, они хотят есть ту еду, которая им нравится. Разные типы бактерий могут по-разному влиять на организм хозяина, подталкивая его к употреблению той или иной пищи. Когда учёные сравнили содержание бактериальных веществ в моче любителей сладкого и тех, кто к сладкому равнодушен, они обнаружили разницу — хотя и те и другие питались одинаково. Следовательно, тяга к сладкому может быть свойством микрофлоры, а не предпочтением её хозяина.
То, какая еда нам нравится, определяют наши бактерии — и мы с ними соглашаемся.
После всех этих выводов возникает чувство, что почти каждый аспект человеческой культуры и поведения сформировался под влиянием микробов. И многое говорит о том, что это действительно так. Ведь даже в самом глубоком одиночестве мы не одни — что бы мы ни делали, нас повсюду сопровождают микробы. В каким государстве вы предпочитаете жить? Как вы относитесь к незнакомцам? Что вы считаете красивым? Какую еду вы любите? Похоже, за всеми этими вопросами скрывается более фундаментальный: с какими микробами вы живёте?
Взято из открытых источников.
Обсуждения Микробы в жизни человека