Разговор о поэзии

Но поэзия и философия - только крайности. Говорят, что одни - всецело идеалисты, другие - исключительно реалисты, и это очень верное замечание. Иными словами, это означает, что еще нет вполне образованных людей, еще нет религии.

Почему высшее так часто проявляется теперь в виде ложной тенденции? Потому что никто не может понять себя самого, если не понимает товарищей своих.

Кто снимет печать с волшебной книги искусства и освободит заключенный в ней святой дух? Только родственный дух.

Универсум нельзя ни объяснять, ни постигать, а только созерцать и являть в откровении. Перестаньте называть систему эмпирии универсумом и потрудитесь усвоить его истинную религиозную идею в "Речах о религии", если вы еще не поняли Спинозу.

Исконная проблемная область понимания бытия актуализирует платформы аксиологии знания и онтологии жизни. Согласитесь, если Логос мог уже в слове творить, для нас идея бытия разделена на созерцательную и исполнительную перспективы. Отсюда и пространственная дуалистичность, которую не могут разрешить лучшие умы мира. Созерцать и связать с пространственной онтологией свою судьбу – не одно и то же. Поэтому для нас важно вырвать сознание из гносеологии разума (соглаядотайсатва желания незаслуженного обладания) и открыть для него онтологию жизни. Пройти этот момент бифуркации, отделяющий момент независимости от момента вовлеченности в мотивацию аксиологии бытия. Преодолеть состояние Эпохе (Гуссерль) феноменологией ощущения мотивации жизни, хоть в деструктивном, хоть позитивном ключе. Хочет того человек или нет, ему приходится делать этот выбор и переходить от состояния отстраненности от проблемной области онтологии мира к состоянию вовлеченности. Требование этого перехода как акт функционального взросления раскалывает пространственную перспективу бытия на умножение мира количества, заполняющего собой весь горизонт восприятия и концентрацию содержания качества жизни. В первом случае от функции требуется оформление, умножение материальных ценностей и перевод посредством служебности функции содержания в пользу, а во втором, - концентрация внимания на идее бытия и ее преемственности в будущем. Первая концепция живет конформизмом настоящего, а вторая идеологией будущего. У настоящего тоже есть своя идеология – это борьба за выживание, поэтому она обретает клановую преемственность корпоративной структуры наднационального интереса. Отсюда идея глобализации возникает как власть капитала над органичностью бытия. Подавление прямой угрозы собственного развала в системе выживания. Деструктивность в человеке возникает как форма обновления настоящего, неспособного войти в будущее. Первая ступень деструктивности начинается с гносеологической завершенности понимания бытия и нежеланием считаться с онтологией мира. Сущее не способное вместить в себя энергию времени должно подвергнуть себя реорганизации, или же сбрасывать этот негатив в агрессии во внешний мир. Именно поэтому теоретизация диалектична и представляет собой маятник истории, колеблющийся от Запад на Восток и обратно. Но сам вход в фазу деструктивности обозначает собой необходимость онтологического выбора собственной судьбы. На фундаменте деструктивности возникает потребность построения судьбы. Это вторая ступень, развязывающая мировые войны. Но агрессор, не справившийся с мотивацией бытия, погибает от собственного оружия деструктивности. Война с внешним миром переориентируется на войну с миром внутренним. В контексте геополитики оси истории именно так происходит биение сердца. Но существует еще одна онтология вовлеченности самосознания жизни не по форме, а по содержанию. И она осуществляется в благодати, а не в рациональности обладания органичностью бытия. На этом пути сознание не вступает в противоречие с мотивацией жизни и потому избегает пути деструктивности. Оно открывает для себя аксиологию пути любви. Если сознание хочет осуществить объединение в миру своего времени оно неизбежно порождает из себя идеологию исключения. Отсекать все ненужное, чтобы открыть в себе содержание первопричины. Но такое открытие для себя абсолюта в контексте знания – болезненно. Поэтому баланс примирения обоих сторон есть лучшее решение избавления от деструктивности. Гармония, грация. Когда сущее противопоставляется вечности, - подавляет все своим силы собственного стремления к власти над бытием в противоположности (противопоставлении). Противоположность выступает барьером осуществления вечности во времени. Именно так рождается вывод: «жизнь бессмысленна, а усилие тщетно» (Сартр). Но весь смысл подобного нигилизма – это противопоставление природе собственного бытия! Нельзя осуществлять мотивацию жизни, если жизнь сама в себе разделена в содержании. Формальная калька это зеркало внутреннего противоречия. Не надо искать в этом противоречии смысл, ибо смысл борьбы сознания с идеей бытия находится за гранью организации пространства бытия. В границах этого пространства он представляет собой абсолютную бессмыслицу – хаос. Хаос беспорядка имеет разные содержательные уровни деятельности, но сохраняет принцип отождествления себя со структурой распада содержания уровня организации бытия (энтропия), поэтому отсылает не к структуре, а к керигме запечатления в становлении действия. И в этом контексте большое значение имеет память отрезка сохранения действительности в аксиологии бесконечного падения функции силы. Что собственно и позволяет говорить о релятивизме микромира, размывающего границы сущего и отсылающего к скрытым этажам бытия, обеспечивающим данную манифестацию действия. Но сущее всегда ограничено спином времени от возможности вечности. И имеет память затухания данного временного объема. Поэтому хаос это последний рубеж керигмы при переходе к структуре возможности. Хаос – последний слой луковицы, отделяющий наш мир от вечности. Но вечность для неорганической обусловленности есть ничто. Поэтому хаос нельзя отождествлять с самодвижущим началом. Он находится в аксиологии затухания. Накопление полноты бытия осуществляется в содержании субъективной реальности. Опять же, нельзя понять онтологию мира без аксиологической платформы мотива будущего. И если бы энергия абсолюта своей структурой не оживляла эту формальную данность, она бы уже сейчас стала бы достоянием ничто, и наверно обрела бы смысл своей деструктивности. Деструктивность есть война с содержанием мотивации бытия. Мы исполняем аксиологию метафизического контекста в разрушении Царства Божия. В миру же нет этих аксиологический перспектив, поэтому любая утопия обличает лишь собственную ничтожность войны с идеей бытия. Гносеология знания – есть форма отчуждения от идеи бытия. Свобода сущего, исключающая мотивацию необходимости бытия и осуществляющая будущее по своему разумению,- есть объявление войны внешнему содержанию бытия, и как следствие, война и с внутренним его присутствием. Деструктивность человека есть близость сознания к метафизики жизни и отождествление проблем метафизики с собственной судьбой. Желание жить животным и не иметь проблем этого бремени есть отказ от собственного предназначения, и как следствие – ничтожность. Атеизм тоже есть форма профанированного избавления от бремени ответственности перед жизнью. В конечном счете, вся постфилософия кричит о том, что деструктивность человека в человеке есть следствие отречения сознания от собственного предназначения в жизни. Переход от органичности к механической организации пространства бытия человек стал заложником ничтожности собственной судьбы. Диалектический дуализм – это форма разделения бытия времени от бытия вечности и абсолютный придел невозможности осуществления вечности в границах времени. Но в этом дуализме всегда существует третье пространственное измерение – это судьба субъективной реальности в возвращении содержания вечности в самом времени в Дом Бытия. Стрела времени возникает только в органической действительности отождествленной с субъективной реальностью самосознания жизни. Неорганический дуализм уравновешивается мерой пространственной организации бытия. Из него же и вытекает логика Аристотеля, отличная от пространственной логики триединства. Меняется не сущее. Раскрываются не возможности сущего, а раскрываются возможности пространства бытия. И в этом смысле пространство есть форма изоляции от мира абсолютной возможности. Если для нашего мира присуще понятие пустоты, то для понятия бытия пустота вообще не характерна. Пространственная пустота есть форма отчуждения способности из возможности полноты. Не имея причин отчуждения (раскола полноты бытия: Раскол Царства Божия) бытие вечности протекает в полно достаточности! В нем нет способности, как необходимости проникновения (чуда) в чуждое правило содержания бытия. В нем возможность отождествляется сама в себе. Именно там, в полном объеме действует принцип все во всем (Холизм). В нашем мире пространственно-временной континуум претендует на независимость от идеи вечности. В вечности нет инерции протяженности нашего мира. В нем бытие осуществляется как мысль – производная Логоса. Идея начала творения инерционной действительности. Наш же мир изолирован от этой все возможности и потому ничтожен. С одной стороны он есть болезнь Царства Божия (испытывающая Его целостность), с другой – он беременен содержанием вечности. Он не представляет собой полноты бытия и выступает релятивным пунктом приближения к абсолюту. Если функция полноты бытия исключает идею жизни, то разность потенциалов течения жизни (от субъективной организации бытия к объективному идеализму вечности) каждый момент радиального бытия разделяет на два лагеря: «ничто» и «вечность». Присутствует аксиология ценности ничтожного мира и аксиология преодоления этой ничтожности. Почему это происходит? Потому что пространственная перспектива организации бытия – различна. Меняется не сущее, меняется пространство. И если в гносеологии пытались избавиться от двойственности истин (Град Земной и Град Небесный у Августина Блаженного), то эту двойственность преодолевали идейно, перед началом выбора собственной судьбы. Онтологически можно выбрать лишь путь и идти по нему. Т.е. признать одну аксиологию ценности и отвергнуть другую. И что мы видим? Если в гносеологии добились единства сущего и бытия, то в онтологии жизни по-прежнему пространство бытия раскалывается надвое при выборе сущего своей судьбы! Онтологически нельзя избавиться от дуализма времени, ибо каждое время нуждается в очищении. Идея пространственной отчужденности не войдет в Царство Божие. Попытка свести аксиологию ценности бытия и целевую причину движения времени к онтологическому равновесия относительного порядка – это попытка поставить аксиологию мира выше аксиологии вечности, и тем самым обрушить мир в перспективу ничто. Нет надобности, напоминать, что все, что не способно развиваться, вынуждено умереть. Но и все что развивается в контексте деструктивности приходит к коллапсу избавления от собственной организации бытия. Время имеет придел своей временности и в конечном счете оно убивает эту необходимость. К примеру, идея глобализации должна уничтожить отчужденную идеологию капитализма, раскалывающего пространство бытия надвое и поэтому способного осуществлять свою необходимость со знаком «-» - выплескивая свою деструктивность во внутреннюю эксплуатацию органичности и со знаком «+» - подвергая этой эксплуатации внешние приделы организации бытия, подчеркивая тем самым внутреннюю особенность цивилизованного общества. Заполнение всего пространства бытия в глобализации мира приведет к коллапсу деструктивности. Идея капиталистического развития обличит свое истинное лицо. Мы опять придем к тому, что «это не работает» - потому как органичность развивается в ином аксиологическом пространстве необходимости и не ориентировано на обслуживание угасания времени и осуществления проекта «конца истории».


Идея бытия никогда не осуществлена в настоящем, она осуществлена лишь в сущем, как становление времени, но при этом есть процесс осуществления вечности как недостаточности бытия в границах его полноты. Аксиологически понятие сущее и бытие не совпадают. Так придел становления открывает для себя идею вечности, и онтологически замкнут в этой перспективе хоть в границах гравитации Космоса, хоть в желании человеке примерить на себя атрибуты абсолюта. Что собственно и задает мотивированное поле усилия жизни. Жизнь есть разность потенциалов отношения относительности бытия. Идея вечности отстоит от границ времени на расстояния разделения субъективной реальности на ноуменальную и феноменальную природу аксиологии необходимости бытия. Преодоление субъективной реальности есть условие объединения онтологий бытия времени и вечности. Понятие бытие всегда не однозначное понятие, ибо осуществляется в движении. До момента становления мы не знаем, состоялось оно в своем содержании или нет. Это всегда переход сознания от ничтожности в вечность. Именно поэтому человек избавился от звериной рефлексивной обусловленности и обрел новый инструмент – мечты, забегающие в будущее. Он всегда желает повлиять на будущее своего бытия. Он уже в настоящем живет идеей этого будущего. Именно срастание сознания с онтологией метафизики жизни делает человека человеком. Ну а человечность проявляется в человеке только с ликом вечности, под светом которой как струпья отваливаются личины масок театра, близкого к восприятию понимания ценности. Бытие целого всегда остается как аксиология целевой, централизующей точки организации пространства бытия. И если время течет вокруг этого центра и отражает необходимость частной организации бытия, то эта точка начала неподвижна. Она есть сингулярность для любого обнажения пространственно-временного континуума. Связь сознания формирует субстанциональный фундамента преемственности и неизменности бытия в релятивизме изменчивости временности. И фоном инерционной действительности остается релятивизм падения функции силы в мире количества. Инерционная действительность есть тень полноты бытия и потому она погружена в ничтожность мира. Она угасает, разлагается, ничтожется. Это состояние неосуществленной полноты бытия присуще радиальному бытию времени. Оно всегда становится и падает. Всегда настаивает на независимости от центра, собственной автономии и поэтому имеет перспективу центробежной обусловленности. Выход из зоны влияния организующего начала центра. Подобная динамика выхода разлагает функцию содержания бытия на бесконечность. Время обновляется и с падением одного времени в мир привносится энергия нового потока времени. Но судьба остается заложницей своего времени: «не вливают молодое вино в ветхие мехи». Ценность угасающего события и ценность не усвоенной энергии вечности раскалывают аксиологию мира надвое. Сознание заброшено в этот дуализм и может преодолеть его только в субъективной реальности, третьем измерении перспективы будущего – ценности собственной судьбы. Именно поэтому: «отдавая кесарю кесарево, а Богу – Божие». Кесарево царство раскрывает культуру воплощения идеи вечности и символической состоятельностью меры в организации пространства бытия. Мера есть условие преодоления деструктивности в симметрии. В гармонии симметрии действует принцип органичности. Путь к Богу начинается с мира. Не было бы мира, не было бы ни возможности содержания (Космос, эволюция) ни возможности восхищения бытия (религия). Поскольку память мира совпадает со становлением качества бытия, то Бог не противопоставляется форме организации, он всегда видит в ней содержание вечности. Противопоставление между культурой имперского начала и метафизикой жизни формлаьное, но не содержательное. Поэтому желание в войне достичь единства между Богом и миром (космополитизм) это динамика человеков основанная на аксиологии ничтожности мира, поэтому оправдывают войну, пренебрегая актуальностью жизни собственного времени. Отсюда возникает принцип единства многообразия, как восстановление целостности полноты. Это родовой принцип, объединяющий, а не исключающий идею бытия. Мир количества не терпит многообразия, он добивается однообразия у множества (Рене Генон). Однообразие утрачивает содержание жизни и подчиняется манифестации становления времени. Однообразие – матричный принцип неорганики бытия, алфавит онтологии сущего. Но самосознание жизни отрывается от инерции угасания и открывает для себя перспективу вечности. Для этого и нужен прыжок веры. Таким образом, глобализация односложности мира – это его органическая смерть. По крайней мере, для актуальности данного времени и судьбы человечества.


Мы всегда гносеологически желаем понять жизнь, но не хотим открыть для себя онтологию участия в ней субъективной реальности. Само утверждение, что эмпирика существует независимо от самосознания жизни, наводит на мысль организации пространства этой эмпиричности. Если человек возникает в этом пространстве, он не может быть независим от его онтологии бытия. Тем более, если пространство рождает из себя идею человека, совершенно не для того, чтобы он порабощал саму природу, придавая ее значению собственное мотивированное поле. Идея автономии бытия человека возникает как стратегия избавления сознания от мотивации жизни и желании самолично управлять собственной идеей бытия. «Но вы не свои, а куплены дорогой ценой вечности». Время получает в аренду идею бытия от полноты вечности. Человек желая быть самостоятельным, постоянно сетует на собственную судьбу и несправедливость Бога. Секрет состоит в том, что для того чтобы обосновать автономию радиального бытия как само достаточной системы, претендующей на самостоятельность и независимость в содержании собой вечности, всякой автономии необходимо избавиться от централизующего знания бытия! А это аксиологическое мотивированное поле осуществления действительности. Нужно упразднить мотив жизни и поставить на его место мотив человеческого интереса. Именно таким образом спекулятивный разум обосновывает человеческое счастье. При этом мотивированное воровство идеи вечности (если раньше было завоеванием, сейчас именно воровство) изгоняет из пространства бытия все символы организующего начала вечности и предлагает свои симулякры адресованные к индивидууму. Ложью является и то, что человек будет счастлив (ибо в мире детерминизма и использования вечности человек есть раб времени), и то, что автономная система организации бытия управляемая человеком и обществом есть высшая и универсальная форма развития, само достаточная в управлении гармонии онтологией стабильности содержания идеи бытия и не имеет в себе деструктивных потребностей жертвы. А мировоззрение автономного управления человеком идеей бытия способно объяснить необходимость мира в его полноте перспективы ценности и цели развития. Это все иллюзии возникшие в результате патологии эгоцентризма идеи человека. Человек несет в себе перспективу аксиологической ценности онтологии жизни, а не сама онтология есть необходимость создания деструктивности поработителя в лице человека, навязывающего ей свое мотивированное пространство перспективы. Потом, мотивация человека не принадлежит ему самому и являет собой следствие условий инерции мира. Человек в своем нигилизме противопоставляет идее полноты функцию ничто. А ведь природа вынашивает в себе идею человека как содержательное возрождение вечности. Человек, собственно поступает как предатель идеи бытия. Именно поэтому и поднимается вопрос партийности. Так вот, когда мы говорим о парадигме отрезка, как радиальной автономии бытия мы всегда должны скрывать целевую и аксиологическую ложь централизующего управления вечностью идеей бытия. Мы должны урезать онтологию понимания мира, чтобы создать условия собственной мотивации и обосновать их утопические перспективы не подтвержденные мотивацией жизни! Мы строим жизнь вне контекста жизни и придаем ей статус разумности. А потом, удивляемся, почему Бог так суров к нашим построениям? Наверно потому, что мы не открыли для себя правил игры в бытие и желаем навязать самой необходимости бытия свои человеческие правила. Идея бытия не осуществима вне мотивации жизни и целевой доктрины перспективы вечности. Даже эволюция говорит об этом, а не о том, что было подвержено стиранию времени, ибо поставила над собой высшую форму организации – самосознание жизни. Ни индивида, ни общество, а мотивированную основу бытия. Кто не понимает этого и пытается вывести позитив перспективы развития из сущего, а не из пространственной возможности всех возможностей – бытия, тот соотносим с теми, о которых Сократ говорил: «Я знаю, что ничего не знаю, а они не знают даже этого». Перспектива заложена не в способности являть себя в форме и во времени своего становления и угасать, а в возможности содержания вечности в границах времени. В раскрытии идеи бытия в организации структуры сущего. Мотивированное пространство усилий времени, привносящего в настоящее функционал вечности – стрела времени и мотивированное поле содержания жизни идеи вечности есть залог развития перспективы органического бытия. Если мы хотим понять мир, надо открыть для себя всю структуру перехода от ноуменальной к феноменальной природе. В противном случае это будет мир человека и его времени, но никак не вечности. Надо вырвать идею мира из оков эгоистического «Я», а над идеей радиального, временного и пространственно-отчужденного субъективного значения быть поставить централизующее значение полноты вечности в перспективе развития идеи бытия. Чтобы раскрыть идею бытия нужно раскрыть для самосознания жизни идею вечности. Именно в этом и заключается стремление человека к абсолюту. Человек заброшен в мотивированное пространство разности потенциалов полно достаточной (неизменной) идеи бытия и всегда недостаточной, изменяющейся и находящейся в развитии, радиально вращающейся вокруг центра своей организации и обосновывающей свою альтернативу организации бытия в пространственно-временном континууме. Именно поэтому в предложениях этимологические значения отношений к вечности и ко времени не совпадают. И все что для времени необходимость, для вечности – лишь переходный этап миграции качества жизни, сближающий содержание субъекта с идеей вечности. У них разные аксиологические платформы перспектив осуществления пространства бытия и мотивированное поле отношения к вечности. Именно эту двойственность наука высмеивает в религиозных текстах. По-видимому, она считает платформу настоящего осуществления времени – вечной. Но достаточно вспомнить о конечности всякого времени и его ничтожности без субстанционального стационара организации бытия хоть в Боге, хоть в человеке (образ Бога), как станет понятно, что ход времени в мотивированном пространстве угасания – ничтожен. Идея смерти для каждого времени – абсолютна! Не существует абстрактного времени, время всегда конкретно, ибо осуществляется в становлении. Таким образом, научная концепция выдает абсолют аксиологии времени за онтологию бытия, а эта ценность относительна, не абсолютна! И если она отчуждается от центра организующего начала заявляя себя абсолютом – превращается в ничто. Она кричит: «истина в настоящем» - а это ложное обоснование, соотносимое лишь с правдой своего времени. Она настаивает на конкретике, но это оформление лишено ценности мотива содержания! И именно поэтому ее так раздражает двойственность истины в отношении аксиологии времени и аксиологии вечности. Ведь новая мораль в понимании истины и переоценки ценности жизни обличает ее ложь. В этом случае на насмешки науки над аксиологией мракобесия мотивации жизни и двойственного понятия организации структуры бытия формирующего разность потенциалов усилия жизни (верх и низ) можно ответить: «смеется тот, кто смеется последним» - и этот смех связан не со временем, а со вступлением в права вечности идеи бытия. Керигма никогда не сможет подменить собой структуру осуществления вечности во времени.

На протяжении нескольких поколений в Риме все хотели быть поэтами, и каждый считал, что должен оказывать внимание и покровительствовать музам.

Для ментальности римлян игра инструмента выступала условием заигрывания с богами, заставляя их спускаться на землю одаряя ее гармонией и грацией своего присутствия. Муза в натуралистическом понимании тонких субстанций мироустройства представляла собой идею объединяющую мотивированную деятельность функционала в действии и грациозность гармоничность и эстетическую чувственность жизнеустройства. Идею содержания аксиологии вечности в функции времени. Гармония – условие порядка исключающего принципиальную необходимость жертвы. Эту гармонию хранило девство хранительниц – жриц, как принцип отношения сознания к функциональному началу вечности. Сознание осуществляло свое предназначение в вечности, а не превращаясь в вещи мира. Именно тогда сознание жило среди богов и питалось энергией вечности. А политеизм пантеона богов объяснялся стихийностью проявления функции в границах чуждой ей мирской обусловленности человеческого мира бытия. И если бы античная эпоха желала бы создать формулу организации бытия как в Новое Время, то она звучала альтернативой декартовому: «мыслю – существую» и представляла бы собой: «раскрываю мистерии бытия муз – живу». Античная ментальность была принципиально экзистенциальна и лишена нейтралитета «эпохе» и не удовлетворена была простым существованием, она требовала жизни! Проникновения содержания сущего в вечность. В этом, собственно, и возникала сложность перехода от аттического понимания бытия к религии, ибо религиозная идея предлагала внутренний мир системы ценностей, но лишала внешнего ощущения присутствующей жизни и эстетического проникновения сознания в мир небытия. Античность по-своему наивно, но предельно искренне понимала вечность. Ее можно осуждать в младости, но невозможно обвинять в воровстве. Все же остальные формы понимания бытия воровали идею вечности в пользу сущего времени и, в конце концов, с Гегелем завершили это воровство в панлогизме, придав онтологии мира гносеологический статус разума.