1. Природа философского отношения к миру
1.1. Философский "Образ Жизни". Мифология философии
Марку Аврелию, римскому императору-стоику, принадлежат слова: «… человек никакой другой жизни не теряет, кроме той, которой жив; и не живет он лишь той, которую теряет». Прошлого уже не существует, будущего еще нет, а настоящее, в сущности, ничто. Такой ход мысли заставляет задуматься. Почему, если все три – прошлое, будущее и настоящее – одинаково несущественны для человеческой жизни и смерти, Марк Аврелий все же как-то выделяет настоящее? В каком смысле настоящее более реально, чем прошлое и будущее? Почему бы не наоборот? Ясно, что мысль о времени – о настоящем, прошлом и будущем как его модусах – не является ответом, что человек со смертью ничего не теряет, никоим образом не "доказывает" это. Марк Аврелий с самого начала чувствует себя в определенном этическом ("этос" – прирожденное) отношении к миру, и приведенные мысли, – всего только напоминание об этом особом человеческом переживании.
Снова Марк Аврелий, и снова о смерти: достаточно представить как твое мертвое тело, разлагаясь в земле, дает жизнь траве, становясь перегноем, и то, что когда-то было твоим телом, продолжает жить в жизни жабы или червя, и страх смерти успокаивается. В то же время ясно, что такая деятельность воображения (представления) – не аргументация. А если представить, что человек со смертью не превращался бы в труп, а просто растворялся в воздухе?
«Esse est percipi», – это изречение еп. Беркли также не являет собой какого-то логического следования, это также не определение или объяснение, скорее тавтология. Только лишь произнося "быть", мы уже знаем, что это значит. «Быть – это быть воспринимаемым» никоим образом не включает значение просто "быть", но предложение в целом имеет свой смысл, намек на определенное этическое отношение к миру.
"Образ Жизни" философа – вот что нас здесь интересует. То, как он ходит по земле (с каким осознанием этого дела), как он разговаривает (как слышит свой голос), принимает пищу, одевается – как он вообще чувствует? Ведь все его чувственные впечатления должны быть связаны с его философией, с деятельностью его сознания и бессознательной рефлексией. Вся философия, так или иначе, материальна, и в философствовании материя вполне духовна. "Сложившееся мировоззрение" нефилософа есть нечто совершенно чуждое философии, даже если это мировоззрение основано на неких "результатах" мудрствования философов. Именно философское отношение к миру делает впервые доступным и чувственно-данное, тогда как обыденный, или "здравый" смысл занят случайными массами мыслей, скрадывающими любую данность и достоверность в тумане безразличия и "традиционных общих мест" (Л. Шестов). "Мировоззрение" тесно связанное с политическим понятием идеологии, основано, конечно, не на том, что называется "удивлением перед миром", и не на "духе народа", культуре, культе закона предков, не на религии и мифологии. Это не то этическое отношение, которое мы обнаружили у философа Марка Аврелия, а отчужденная и двусмысленная памятка.
А философ? Что такое в действительности "философский понятийный аппарат"? "Наивный материалист" Кондильяк, придумавший "обоняющую статую", – как он ощущал в каждый момент своей жизни? Что за фантастический образ в названии труда Ламетри – «Человек-машина»! Когда Кант выходил из дверей своего дома в Кенигсберге на ежедневную прогулку (по каковому факту его соседи-горожане сверяли часы), когда, чтобы скорее заснуть, он повторял в своей постели имя «Цицерон», – разве он тем самым не философствовал… «Звездное небо надо мной, как и моральный закон во мне», – странное "алхимическое "сравнение… А чем Маркс не мистик? Разве это, по сути, не мистическое понятие "действительные индивиды". А как звучит: «Тайна первоначального накопления капитала» … Целая вселенная проживает мимолетную жизнь бабочки в каждом "маргинальном" следе, в каждом чувственном восприятии… (в английском "чувство" и "смысл" выражены одним словом "sense") [Здесь уместно сослаться на «Диалектику мифа» А.Ф. Лосева].
1.2. Сознание и время. Чувственное-телесное и эстетика воображения.
Общий план субъективного идеализма в философской установке
Каждый повторяющийся комплекс чувственных данных напоминает человеку о смертности. Или, может быть, о бессмертии? Во всяком случае, забвение времени в мыслях и есть безжизненность. Но время может быть осознано только чем-то вне времени, в каком угодно смысле (хотя бы и в смысле "внутреннего восприятия" Брентано, которое "встроено"). Все временное находится в оцепенении вечности, лишенное индивидуальности субъекта.… Когда настоящее, прошлое и будущее не вступают в глубокие многообразные связи различий, то время и события оказываются одноплоскостной, двумерной картиной-иллюзией. Сознание существа протыкает ее с изнанки своим острием, которое и есть – Реальность.
Когда я занят своими мыслями, происходящими в уме, я не чувствую того, что я чувствую. Следовательно, не чувствую с-мысла. Чувства (физиология) не воспринимаются мной, минуют мое сознание. Но если я направляю внимание на положение своего тела, на зрительный образ, разглядывание или слушание окружающих звуков, и стараюсь воспринимать чувства такими, каковы они есть, – тогда, сразу они перестают быть "только чувствами", которые можно перечесть на пальцах одной руки. Их "утилитарная функция" как таковая растворяется в потоке эстетических образов, отличающихся структурным соответствием воображения; в этом "незаинтересованном" познании и ум теряет свою утилитарную захваченность.
Предполагается, что сознание в его существе может быть осознано. Не определено в понятии или понятиях и категориях, а именно осознанно в интенциональной направленности сознания на самое себя, или в рефлексии. Такая обращенность оборачивается спонтанной творческой активностью сознания, или воображением. Оно – не примитивное фантазирование, всегда обусловленное казуальными и психофизическими связями, а такая простая оригинальная активность, которая поглощает и эти связи в их качестве, творчески преображая их посредством преодоления "обратной связью".
Всякий великий философ в этом смысле – субъективный идеалист. Он, таким образом, уже вкушает "плоды познания" во всем их осязаемом явлении. Для человека, – существа, все существо которого – сознание, нет и не может быть никакой "материи", никакой чувственной данности вне и помимо его сознания, понимаемого не как его "голова". (Эта "голова" в философском словоупотреблении у Маркса и Фейербаха сама представляет продукт отчуждения).
2. ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКИЙ ПОДХОД.
СПЕЦИФИКА ФИЛОСОФСКОЙ ИНТУИЦИИ: "СУЩЕСТВОВАНИЕ"
И "ЗНАЧЕНИЕ"
В начале философских разработок уже всегда есть некая общая тематика, позитивная интуиция, – общая в смысле обоснования философии как характерной через характерное положение особенных понятий по отношению к индифферентному словоупотреблению. Это отношение взаимопринадлежности, но то, что нас здесь собственно интересует, – это особенное, характерное само по себе, несводимое к паразитическим, фиктивным представлениям ("народной метафизике", как выразился Ницше) смысла вообще, языка вообще, как такового и т.д. Как будто существует некий трансцендентальный путь всего сущего, которого все философские построения служат просто "репрезентацией". Такое отношение порождает только апатию философии. Поэтому достойны изучения, к примеру, философские труды Ницше как-такие-вот, а не как "предмет" (познания), термин, выражающий агрессивное отношение замкнутого в своем эго субъекта к объекту. Наоборот, свобода есть условие любой деятельности, как выпускающая на свой простор всевозможные стороны объекта, смыслы игры которых уходят в бесконечность, освобождаемого от самозамкнутости "означающих", как субъект освобождается от самозамкнутости "означаемого". Свобода – условие темы и меры; весомость не может быть обеспечена каким-то условием, кроме безусловной пустоты. В то же время нельзя позволить себе обмануться наивным представлением пустоты как отдельной, изначальной "вещи-в-себе" от явлений. Пустота это срединный путь, срединное воззрение, выдох разреженной реальности. Если позволительно использовать слово "пусть" как существительное, это было бы не более и не менее точно, чем ницшевское «вечные вопросы ходят по улице». (Можно сопоставить это с постструктуралистским «структуры не выходят на улицу»).
"Существовать" и "значить" – два глагола: "существовать" – с оттенком статичности, самостоятельности, отвлеченности… "Значить" – это побудительное обращение или привлечение внимания, некая точка, пробегающая бдительностью мышление. Философия, в действительности, т.е. философствование философа, соединяет эти два слова, так что значимость здесь становится наличностью, а существование мира вещей пронизывает невидимые отношения. В соединении значения и существования, прошлого и будущего есть действительное сознание, где «истина – сама определенность бытия» (Гуссерль) и коммуникация двух аспектов устраняет все привходящие (каузальные и психофизические) связи каждого из двоих. Единственное настоящее, прошлое и будущее – это время сознания как субъективная интуиция.
3. НИЦШЕ И ФИЛОСОФИЯ НОВОГО ВРЕМЕНИ
3.1. Тупик метафизического способа выражения
Философия Ницше, прежде всего, отличается от метафизики Декарта, Спинозы, Фихте, Гегеля, Канта, представляющейся подсобным зданием, мануфактурой (промышленным объектом) ужасающей, как говорит Ницше, готической архитектуры средневековой схоластики, в определенном ключе соотносящейся с аристотелевской метафизикой и на еще более конкретном уровне с "проблемой Сократа". Эта готика прежде всего ужасает, и только через это представляется красотой подавленному эстетическому воззрению. Ницшевский пафос объявляет войну подобному давлению на человека и на жизнь. Ценности – это условия существования, а не его цель, что характеризует установку decadence’a (см. о готике у Мандельштама в статье «Утро акмеизма»). Но существование затянутых тучами жизнеотрицающих ценностей, – не просто казус, а эффект утонченной до извращенности воли к власти. Здесь "владение" отчуждается от воли к власти как "плана имманентности" и порождает нигилизм. Воля к власти должна вечно возвращаться в свои владения (вечно – непрерывно, постоянно, длительностно, – сейчас). Бытие – это вечное возвращение, столь же фундаментальное понятие, как и слово "пусть". Воля к власти конструирует ценности как условия своего существования впредь. В то же время вечное возвращение – это предельная ценность.
Всякая форма выражения, как и формы жизни, имеет предел своих выразительных возможностей. И там, обстоятельность описания мира исчерпывает свое основание в обстоятельствах своего исторического происхождения, существования и назначения, попытка продолжить мышление в том же русле приводит к "метафизике". Дальнейшее понимание смысла этой "метафизики" может осуществляться только путем трансформации самого рассмотрения, предмет которого вовремя трансформироваться не пожелал. Начинают говорить о "философии Гегеля" или о "философской вере" с тем особенным смысловым оттенком, который никогда не появляется в высказывании о "творческой гениальности художника". В этом пункте и намечается неоправданное сближение философии с искусством, искусственно оправдываемое нестрогим противопоставлением столь же неоправданному сближению философии и науки. Это послужило некоторым логикам середины двадцатого века поводом презирать "метафизику" как нечто вполне бессмысленное; другим – лечить ее от неправильно сформулированных вопросов и тем самым от вопросов вообще; это подвигло на поиск строгой науки в философии как пути к Богу (австрийская философия – Больцано, Брентано и др.), на "деструкцию" текста у Деррида…
3.2. Возникновение проблем "мира" и "языка" и философия Ницше
Проблема "мира" в ХХ столетии, выходящим первозданно "сухим" из нагромождения его описаний, скопившихся в архиве двух десятков столетий, и проблема языка, переставшего быть "прозрачным" (как для переводчика, так и для непосредственного читателя), даже для самого себя, захватывает всю новейшую философию. Это и есть переоценка всех ценностей. «Рассказываемое мною есть история ближайших двух столетий», – говорит Ницше. Фигура Ницше, стоящая в конце XIX века и, по мнению Хайдеггера, даже завершающая всю метафизику, занимает видное место, – естественно, в первую очередь благодаря его собственной философии, и ее замечательных особенностей, и лишь затем, и в последнюю очередь, – по отношению к истории философии вообще, как способу мышления.
4. Философия, культура и ценности. Их природа
и происхождение
4.1. Прошлое, вечное и священное
Философия, как и всякое человеческое знание в той или иной степени, возникает как явление праздности в мире заботы. Это предвосхищение, утончение и усложнение отношений человека и мира опыта, также как магия и мифология. Наука, не говоря уже о философии и искусстве, лишь при очень специальных условиях может непосредственно, действительно-материально оправдывать свое существование в обществе и свои потребности. Это проявляется даже в современном, представляющемся очень разумным устройстве пост-индустриального общества. Это невозможно понять как "потребность удовлетворенных потребностей", это постигаемо только как некоторая ценность (власть-знание у позднего Фуко), а ценность была для человека чем-то божественным и священным, наследием прошлого, мира предков – вечности.
Прошедшее, отождествляемое с вечностью, связано с восприятием личного прошлого как такого, где мне ничто не угрожает уже. «Прекрасно наблюдать всякую вещь, но страшно быть ею», – сказал Будда. На этом основании память становится источником священного для человека. В воспоминании, как и в представлении об опыте предшествующих поколений, все предстает уже сбывшимся, и в таком качестве может довлеть над становлением как таковым.
4.2. По ту сторону: знаковая реальность в философии.
"Ситуация постмодерна" и Ницше
По мере развития знаковая реальность ценностей, связанная с философией, наукой, религией, искусством в их социокультурной ипостаси, приобретает вид чудовищной сверх-праздности и сверх-заботы одновременно; ведь знаковая реальность ценностей – лишь тень бессознательной, физиологической, как выражается Ницше, реальности. Сознательное не может быть совершенным, а совершенство знаковой, символической реальности – в ее власти над опытом. Когда ценности становятся информацией, переполняющей сознание и бессознательное, ценности начинают обесцениваться, а чувство мира, природы, этоса, превращается в хаос "комплексов ощущений", опыта, неотличимого от спекуляции и знаков, в свою очередь теряющих самотождественность. В такой ситуации обострения и философия, как особый способ познания, освобождается от формализации в прошлом и ее власти, попадает в сферу вседозволенности, "anything goes". Но эта внутренняя свобода – ничто, одинаково свободно присутствующее-отсутствующее как в том, что мы называем свободным, так и в том, что мы называем отчужденным. Ведь отчуждение – это, с одной стороны, отчуждение систематики, иерархии, а с другой, – отчуждение "рассеивания", "следа". И, как ни странно, внутри каждого из этих двух подходов человек в своем отчуждении получает форму жизни и роста, форму проявления воли к власти, – возможно, находит свободу: «Поскольку еще приходится действовать, стало быть, поскольку еще повелевается, синтез (снятие морального человека) остается неосуществимым. Не иначе могут порыва повелевающего разума прорваться сквозь цель, как наслаждаясь собою в деяниях. Сама воля должна быть преодолена – чувство свободы творится уже не из противоположности принуждения! Становиться природой!». Позднее Георг Зиммель, анализируя современное ему капиталистическое общество, пришел к выводу, что отчуждение (индивида как такового от все более формализующихся социальных и культурных образований) в нем оказывается равнозначным свободе, и единственным регулятором морального поведения становится "индивидуальный закон", уникально-личностное априори, знаменующее собой, наряду с созданием культурных форм, способность жизни к творчеству и художественной саморегуляции.
5. ПОНЯТИЕ "СТИЛЯ" У НИЦШЕ И ПОНЯТИЕ "ЯЗЫКОВОЙ ИГРЫ"
В ФИЛОСОФИИ ХХ ВЕКА
Там, где метафизика, замкнутая в самоуглублении, и в то же время, претендующая на наиболее глубокое мышление о мире, приходит к внутренней противоречивости, как голодный желудок, переваривая саму себя; выдумывает "объективацию", "вещь в себе" и "явление", волю, разделенную в самой себе, субъекта, полагающего "свое иное" и замечательные вершины безумия в виде гегелевской философии, эти "абсолютные идеализации", – там Ницше, образно говоря, меняет "уровень абстрагирования", как бы "показывая", "предъявляя" (Л.Витгенштейн) читателю действительное философствование. Для Ницше язык сам по себе не заслуживает внимания, поскольку в таком неопределенном виде ничего не выражает. За видимостью власти языка над мыслью в мире стоит ницшевское понятие стиля. Стиль – это своего рода интерпретация в себе, которая состоит «в желании оценивать, предпочитать, быть несправедливым, быть ограниченным, быть отличным от прочего». Стиль противостоит формализации, будучи содержательно характерным, как сама жизнь. За словами Чародея всегда должно стоять "два-три-четыре" смысла, но за словами Заратустры не стоит ничего, кроме самой Жизни, – источника и смысла всех смыслов, у Заратустры всякое становление хочет научиться говорить, тогда как он «верхом на всех символах скачет здесь ко всем истинам». «Инстинкт ритмических отношений, охватывающий далекие пространства форм – продолжительность, потребность в далеко напряженном ритме, есть почти мера для силы вдохновения, своего рода возмещение за его давление и напряжение…». Ницшевский стиль – это музыка. Витгенштейн как-то сказал, что, несмотря на внешнюю простоту музыки, «сама ее субстанция, позволяющая толковать ее содержание, обладает всей бесконечной сложностью». Ницшевская музыкальность позволяет как популярное упоминание о ней (С.Цвейг), так и глубокое философское усмотрение, связанное с ней (Ж.Делез). Сколько перспективнейших ловушек заключено в словах Заратустры: «Кто пишет кровью и притчами, тот хочет, чтобы его не читали, а заучивали наизусть»!
6. НИЦШЕ: СКЕПТИЧЕСКАЯ УСТАНОВКА И ТВОРЧЕСТВО
Средневековые теологи назвали человека «сотворенное, творящее». Ницше повторяет эту мысль: «В человеке тварь и творец слиты воедино». Каким же образом эта двойственность преодолевается в едином существе человека? Что представляет собой это хрупкое равновесие?
Творчество всегда в каком-то смысле творение из ничего. Всегда остается некое "ничто", помимо "нечто" – материала, формы, или идеи и силы творчества, и это ничто фундаментально характеризует смысл творения. Это ничто, пустота, или бытие также фундаментально относится к миру в человеке. В существе человека это трансцендентальное называется "смысл". Только человек может знать, что есть смысл, и благодаря этому является человеком – «сотворенным, творящим». Действия животного, расположение планет или работа машины могут быть целесообразными, детерминированными, или "предустановленно-гармоничными", но никогда не будут осмысленными, поскольку смысл – это "конституирование" смысла. Смысл характеризует человечность человека – сознание. Это смысл, который не противоречит бессмыслице, а дает ей жизнь. Это сознание, или – дух, которое характеризует и структуры так называемого бессознательного. Это можно назвать бытием-над-миром или любовью, – и почему бы не "любовью к року", amor fati?..
Этот смысл дает энергию манифестации, и акт такого давания осуществляет этот смысл, о бытии-в-себе которого бессмысленно говорить. Кант понимал сознание как самовоздействие: поскольку как во внутреннем, так и во внешнем опыте мы и вещи даны как явления, – можно изменять внешний и внутренний мир. "Схема развития философской эпохи" Ф. Брентано причисляет философию Канта к скепсису, т.е. третьему периоду упадка. Сюда же можно отнести и Ницше, коль скоро «Заратустра – скептик», и, что касается ХХ-го века, теорию коммуникации и постмодернизм. Схема Брентано имеет чисто эвристическое значение, и этот скепсис на деле открывает богатейшие возможности интерпретации философии в практике социального сознания, с которым она теснейшим образом связана уже со времен первых стоиков.
7. "БОГ МЕРТВ": ФЕНОМЕНОЛОГИЯ И ПОСТМОДЕРНИЗМ
"Мир" – вот что интересует философию ХХ века. После смерти Бога философия должна стать мирской. Но каким же образом? Ведь слова Ницше «Бог мертв» – это не атеистическое воззрение «бога нет», ловко избавляющееся от трупа. «Ведь и боги тлеют», – говорит Ницше устами Безумца. Мир становится телом умерщвленного Бога, и представление этого трупа у Ницше напоминает нам картину смерти как разложения в природе, нарисованную Марком Аврелием. Разложение всеобщего, война всех против всех, происходящая в сфере духа, в то же время несет освобождение индивидуальности, особенности, свободу "различания" и паралогичности (Ж.-Ф. Лютар и Ж.Деррида). «Поиск строгой науки в философии – это путь к Богу», – такова была установка Гуссерля. Но Бог мертв, и самоограничение сознательного существа в рамках интенциональности феноменологической установки – не конец, не "эпохе", а только начало, только условие и основание свободного роста воли к власти во всех попадающих в поле зрения направлениях. Гуссерль пытался построить "непсихологическую теорию субъективности". Трансцендентальный субъективизм, в котором формируются и устанавливаются все смыслы вообще… Воля к власти (план имманентности) формирующая и устанавливающая мир как ценность и ценности – это, скорее, психологическая теория объективности, то, что Ницше назвал «доподлинным перспективизмом и феноменализмом, как я его понимаю». В то же время, гуссерлевский призыв «Назад! – К самим вещам» неким весьма тонким способом обретается в ницшевском вечном возвращении.
8. "ФИЛОСОФИЯ ЖИЗНИ" НИЦШЕ
ПРОТИВ СПЕКУЛЯТИВНОЙ ФИЛОСОФИИ
Философию Ницше называют "философией жизни", философией переживания. Категориальное, понятийное мышление (схоластика, гегелевская диалектика), согласно такой установке, не может выразить не только то, что человек не способен пережить (но что "переживается" "в Боге" – о связи мышления с богопознанием говорится у Лейбница, Спинозы, Декарта, Гегеля; то, что идет, прежде всего, от Аристотеля, отчуждение мысли воспринимается как божественность), но и то, что он переживает. Переживание, впрочем, не имеет никакого отношения к фикции "вещи в себе", «ибо мы "познаем" далеко не столь основательно, чтобы быть вправе на такие деления». Категориальное мышление не познает ничего, кроме себя самого. Такие абстрагирующие – общие и «ни к чему не обязывающие» (Хайдеггер) понятия составляют всю спекулятивную философию, в небытии, т.е. в нигилизме, находящую покой и вечность. Каково, к примеру, понятие души в философии? "Я" – пустое трансцендентальное единство апперцепции и т.д.; человек – абстракция; душа – это форма тела… В конце концов такое мышление представляет собой "опиум", – "сон разума", порождающий чудовищ… У Ницше душа – это "Ты", и именно так обращается к своей душе Заратустра. Другой аспект души – это "Сам", противопоставленный иллюзорному "Я". "Действительные индивиды" Маркса и душа как индивидуальное априори, пронизывающее чувственный опыт, – также характеризуют смену общей установки философствования. В неомарксизме, к примеру, категории гегелевской диалектики используются уже не сами по себе, а как форма идеологических конструкций, иногда же чуть ли не с пафосом заклинаний. Отчуждение категориального мышления в философии равным образом и от "любви" и от "мудрости" идет параллельно отчуждению науки от жизненного мира (неопозитивизм). Это тот же род отчуждения; одно отчуждение удваивается другим в соединении науки и философии, когда под видом преодоления отчуждения науки философия предлагает некий суррогат неясного назначения, который уже отчужден, против чего и восстали физики Венского кружка. Философия либо подпадает под террор математической логики, либо ее отдельные "категории" получают маргинальное фетишистское употребление в неомарксистской диалектике. У Витгенштейна они выглядят болезнью неправильного употребления, каковое, скажем у Маркса, оправдывается актуальной обращенностью к общественной практике. Обращенность Ницше к переживанию во всех его формах создает иной способ мышления, в котором переживание есть факт инспирации.
9. НИЦШЕ И ПСИХОЛОГИЯ
9.1. Критика "воли к истине" в познании
Ницше, по образованию филолог, в своих философских трудах называет себя психологом; именно Ницше обращает внимание на то изменение, которое производит в человеческом познании возникновение психологии. У человека появляется "внутренний мир". Но не является ли это новой точкой зрения, перспективой познания вообще? Психолог исследует религию и мифологию, находя в них выражение структур сознания, тем самым, предлагая обусловленность одного другим. Но можно ли говорить что-то о структурах сознания, тем самым не будучи заключенным в них? Может ли рефлексия считаться "более научной" по сравнению с проекцией? В конечном счете, мы не имеем в объяснении ничего, кроме самого объяснения (Витгенштейн). По мере своего развития психология, как и любая "форма жизни" (языковая игра), начинает «шириться сама собою», как ницшевская пустыня. Отнюдь не очевидно, что психология и ее успешное развитие не может играть действенной роли в том, чтобы конструировать саму "психику". Психологизм в науке обычно служит предметом безусловного отрицания. Психология и познавательная деятельность психики находятся во вражде друг с другом. Но ведь и психология – тоже познавательная деятельность психики.
9.2. "Воля к власти" и психология благородства
Феноменологическое взаимопроникновение психологии и познания разрешается в ницшевских "воле к власти" и "ценностях".
Человеческая деятельность как движимая желанием (страданием) вовсе не опосредуется познанием жизненного мира или вообще каким-либо познанием. «Воля неотделима от того, чтобы нечто приказывалось», ведь я желаю нечто определенное, волю вот это, а это – такое благодаря воле к власти. Познание – тонкая форма воли к власти ("власть – знание" у позднего Фуко). Именно потому, что мы находим свою волю к власти уже волящей этого мира, вместе с этим миром и этим волением, у нас нет шанса спросить, почему это происходит так. Мы уже непосредственно знаем это, а иначе как могли бы мы быть? Так же, как «мысль является не тогда, когда я того хочу, а когда она сама хочет», – и воля, собственно, не "моя"…, но и не "мировая", конечно. Все движения воли к власти индивидуальны "в себе и для себя" и одинаковым образом индивидуально-значимы, откуда следует уже гораздо большая свобода в плане сближения "субъективных точек зрения" и "объективного положения дел". Все деяния воли в момент времени равно напряженны и одинаково "свободны". В художественном описании жизни опускается все несущественное и остается сюжет, но для воли нет разницы в выигрыше шахматной партии или Аустерлица, а есть только разница между выигрышем и проигрышем.
Воля к власти проявляет себя в "любви к року". Это amor fati, при ницшевском презрении к платоническим чувствам, скорее "чувственная", связана с волей к переживанию судьбы, с любовью к Случаю как противоположности неразлучности, скованности метафизики присутствием всеобщей истины. Учение Н. Гартмана об эмоционально-трансцендентных актах, опровергающих установку солипсизма, в применении к учению Ницше о воле к власти дает, на наш взгляд, глубокое истолкование ницшевского понимания трагедии судьбы и дионисического утверждения жизненного избытка.
Ницше исследует психологию благородства. Эта концентрированная психология основывается на простой модели, описывающей простое отношение воли с окружающим миром, как миром других (чужих, отчужденных) воль. Главное здесь то, что "личная жизнь", как признак и приобретение единичной воли, как ее утончение в избытке ограниченности – ценности, – уже самим фактом, как и формой, своего существования в этом «плане имманентности воли к власти как способности затрагивать и быть затронутым» (Ж.Делез), демонстрирует и утверждает волю к власти как такую по отношению к чужому, которое самой своей дистанцированностью и свидетельствованием уже оказывается в определенном смысле подчиняющимся. Господство и подчинение не осуществляются насилием, а соотносятся в среде многообразной творческой самоактивности сил как условий жизнеутверждения.
10. "ВЕЧНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ"
10.1. Вечное возвращение как тип фундаментального философского
осмысления
Поскольку все, что есть, – есть воля к власти, поскольку жизнь есть страдание, поскольку война (всех против всех) – основной закон становления, «при радикальном устранении самого понятия "бытие"», – постольку все, что есть так, как оно есть, в становлении должно вечно возвращаться таким же. Будущее, господствующее над прошлым, волит (влечет) вновь это прошлое-подчиненное, как и прошлое, господствующее над будущим, волит его подчинения впредь.
Вечное возвращение у Ницше – это формула всего сущего, смысл воли к власти. Этот смысл таков, что без него невозможна никакая осмысленность. Вопрос о реальности мира, говорит Хайдеггер, задается уже из бытия-в-мире. Но дело в том, что все вопросы задаются уже из бытия-в-мире, “In-der-Welt-Sein”. Эта "слезинка ребенка" и есть первая и последняя реальность. Ответом же на все вопросы, задающиеся нами из бытия-в-мире, в ницшевской философии является вечное возвращение. Это значит, что вечное возвращение должно быть неким фундаментальным образом задействовано во всем, что происходит. Эта основная идея философии, – метафизики, если угодно, некий универсальный принцип бытия, подобный словоупотреблению "есть". "Миф" о вечном возвращении принадлежит к некоторому типу фундаментальных философских осмыслений, позволяющих прорваться сквозь "туман традиционных общих мест" к сознанию как реальности, к чувственной достоверности как непосредственно осмысленной, к действию как сознанию.
10.2. "Силы" и "смысл" в перспективе вечного возвращения
Вечное возвращение отвечает на вопрос о смысле всего. Идея вечного возвращения не может неким внешним образом соотносится с каким-то "уже имеющимся" смыслом, она не "прикладная". Поэтому, чтобы ни рассматривали под углом вечного возвращения, весь узел ницшевской философии должен автоматически оказаться в главном фокусе. Это такой случай "синтетического априорного суждения", в котором смысл означает его истинность. В логике смысл понимается как соответствие логической форме; логическая истинность – это и есть смысл высказывания. Однако во второй половине ХХ века Людвиг Витгенштейн показал, что логика "хочет" иметь отношение к языку, она должна считаться с понятием языковой игры или формы жизни. Что нового мы понимаем под "формой жизни" в языке? Она, эта форма действительности, говорит о действиях, а значит – о силах и ценностях. Жиль Делез утверждает, что понятие "силы" у Ницше используется в таком ключе, что силы – это конечные носители смыслов.
Открытый характер благородства как чистой воли к власти (чистой, т.е. совершенной, самопреодолевающей), отбрасывает все, что хочет умереть, уйти из жизни, т.е. все, что не является постоянным утверждением становления. «Отрицательное и есть ничто», – пишет Делез, и в этом смысл того, что «падающего надо подтолкнуть». Именно свобода ограниченного (индивидуальности, "породы", организма), раскрепощенность его как безусловное утверждение ценностей – условий своего существования и роста, и является творческой и структурирующей силой жизни. «Смертные бессмертны, бессмертные – смертны», и мир есть война. «Любовь к дальнему», полагающая ценности, должна утвердить в них самоутверждение жизни, и тем создать сверхчеловека, волящего вечное возвращение – "Становиться природой!".
«Да, нет, прямая линия, цель, – вот формула моего счастья!» Но Заратустра говорит: «Все прямое лжет». В философии обычно говорят об истине не как о противоположности лжи. Для Ницше "истина бытия" и истина как противоположность лжи (отрицанию) есть одно и то же в вечном возвращении того же самого. Но, как сказал Заратустры, «одно бывает необходимее другого».
10.3. Идея вечного возвращения как план позитивной переоценки
Вечное возвращение того же самого. Но чего "того же самого"? Что возвращается вечно, что есть мир и все вещи? И каким образом это есть?
Из ответа на эти вопросы, который дает идея вечного возвращения, станет видно, каким образом эта центральная идея ницшевской философии воплощает в себе "переоценку всех ценностей ее существе".
Вечное возвращение – это формула, смысл которой открывается только в жизни здесь и теперь. Этот смысл никогда не может быть сброшен со счетов, если речь идет о "вечном возвращении" у Ницше. Вечное возвращение – это возвращение вот этого, того же самого. Чем бы ни представал мир во всяких философских системах, – объективацией абсолютного духа или бытием воспринимаемого, – все это теряет свой глубокий смысл, если это лишь вечно возвращается. Все, что ни есть, есть одинаковым образом, именно как вечно возвращающееся. Смысл вечного возвращения открывается только в восприятии данного как вечно возвращающегося. Это восприятие, обращенность к переживанию всего жизненного мира человека во всех деталях, – есть чистое восприятие, т.к. вечное возвращение – не абстракция о природе времени (ведь время в человеческом мире – не более чем часы), а экстаз чувства и мысли, жизни и смерти, мужества, экстаз вопроса, трансмутирующего в музыку.
Шопенгауэр писал; «Форма проявления воли – ни прошлое, ни будущее, только настоящее; первые два существуют только для действия сознания (и за счет развертывания сознания), подчиненного рациональному принципу. Никто не жил в прошлом, никому не придется жить в будущем; настоящее и есть форма жизни»[1].
10.4. Вечное возвращение, "воля к власти"
и иллюзии "философского монизма"
Так называемый "философский монизм" содержит в своей идее следующий вопрос, который должен быть разрешен: если все сводится к Единому, то к чему сводится само Единое? Одно, единое, – это "одно и то же", т.е. самотождественность единичного. (Здесь уместно вспомнить монады Лейбница и философию все-единства Соловьева).
Вечное возвращение того же самого ставит в одно положение по отношению к настоящему, как прошлое, так и будущее. Единственное, что может перечить вечному возвращению того же самого – это любая форма отношения настоящего (переживания воли к власти) к прошлому и будущему, не являющаяся волей к власти этого настоящего, фундированной "в теле" этого настоящего. «Вновь воплощаются камни, деревья и люди, даже труды и дни, ведь и для греков имя существительное немыслимо без какой-либо телесности. Вновь мечи и герои, вновь подробные ночи бессонницы…» – писал Борхес в своей статье о Ницше. Ничто не может быть преходящим и уходящим куда-то и откуда-то, а только здесь, ибо нет никакого иного мира, ни в каком смысле. Воля не может не волить, но воля – не абстракция в духе Шопенгауэра, и, следовательно, воля волит того же самого, будь то власть или Ничто. Иллюзия гносеологии создает впечатление, что некая сущность может существовать по-разному, либо вообще никак, оставаясь "вещью-в-себе". У Ницше из неповторимости следует повторяемость (того же самого), поскольку только эта вещь только так (там и тогда) может вообще быть. Неповторимость здесь – то же, что незаменимость, а повторение – это тождественность. «К тому, кто тождественен потере, возвращается потерянное» – написано в «Даодэцзин».
10.5. Как возможно знание о вечном возвращении
Знание о вечном возвращении и соответственно знающий, оказывается уже не вечно возвращающимся, а – в каждый миг – над вечным возвращением, над "тем же самым", над-человеком. Тождество "того же" в таком сознании – не иначе, как тождественность гераклитовского потока. Сама воля к власти в этом самосознании создает вечное возвращение, конституирующее в то же время смысл сущего, "того самого". Знание о вечном возвращении открывает становление в вещах, в том же самом, божественный хаос внутри тождественного. Сам же мир, определенный как вечное возвращение, просто есть как бытие. Действующее в мире и познающее мир, по Ницше, одно и то же, – воля к власти. Знание о вечном возвращении не может стоять ни вне времени, ни вне вечного возвращения. Этот миг этого знания должен, поэтому, вернуться…
10.6. "Тавтологии" вечного возвращения
Сознание, по Ницше, – все та же воля к власти, ее утончение. Знание о прошлом и будущем – это, как считает и Шопенгауэр, дело сознания. Это знание делает возможным знание о вечном возвращении. Для сознания в его полноте настоящее, прошлое и будущее одинаково реальны; но настоящее в его специфическом свете не размывается, – а этот свет обнаруживает также прошлое и будущее. Вечное возвращение – это концептуализация и вывод из тождества знания и переживания ("под-лежащего" и сказуемого). Знание о вечном возвращении – такое же, в принципе, как и любое другое знание и действие. Само по себе оно не является "усмотрением" сути вещей, – скорее, предельной ценностью. Борхес считал, что вечное возвращение ни о чем не говорит, ни с точки зрения практики, ни с точки зрения интеллекта. Говоря словами Витгенштейна, «о чем невозможно говорить, о том следует молчать». Вечное возвращение утверждает тождественность всего самому себе, как бы "твердит"… «"Каждое цветовое пятно точно вписывается в свое окружение" – вот несколько специализированная формулировка закона тождества» (Л. Витгенштейн). «Сама воля должна быть преодолена», что неосуществимо до тех пор, пока еще повелевается: нельзя ни мгновения не приказывать тому, что (или "кто") имеет свою волю. Иначе приказывавший исчезает из вечного возвращения, из "жизни", как "при жизни" он уничтожал подчинявшегося. «Воля неотделима от того, чтобы нечто приказывалось», – говорит Ницше. «Отрицательное не возвращается», – заключает Делез.
10.7. Вечное возвращение и ценности
Неповторимость индивидуального (увековеченного вечным возвращением) заключается в структуре повторяющихся коллективных форм, сочетание которых небывалым образом и обнаруживает личное качество воли, характеристику "внутреннего существования" предмета. Таким образом, целостная индивидуальная организация сообщает смысл каждой из своих составляющих, формально-традиционных во всех организациях, но в таком "всеобщем" виде являющихся лишь допущением, фикцией. В конечном счете, и эти формы сами по себе являют выпадение воль в игре Случая, а не какие-то "универсалии". Все дальнейшее использование пустых форм может быть объяснено только оценивающей волей к власти. Неразрывное единство воли к власти и ценностей делает неизбежным вечное возвращение Случая. Предположительное исчезновение воли к власти из ее ценностей, делает неизбежным их разрушение и их же вос-создание; вечное возвращение – это имманентность вечности мгновениям, времени и, что самое важное, периодам времени, его измерениям. Существуя здесь и сейчас, я, таким образом, в не меньшей степени, существую там и тогда; я существую "одновременно" во всех циклах; я существую в вечном возвращении; я существую как вечное возвращение. Тем самым "субстанция" ("субъект") получает значение слова "пусть", как нечто открытое самому себе. Вечное возвращение, как кислота, растворяет все попытки "метафизического мышления".
10.8. Вечное возвращение того же самого и память
У Платона воспоминание, или вспоминание – это воспоминание о прошлом; в то же время, это вспоминание вечного. Настоящее, в таком случае, не связано с этим прошлым как в простой последовательности "прошлое-настоящее-будущее"; и не является "отсрочкой", когда будущее "идет к нам" как конечность, сообщая единство времени (Хайдеггер). У Ницше настоящее, равно как и прошлое и будущее, есть вспоминание самого себя, память о самом себе. «Мгновение влечет все последующие мгновения, следовательно, еще и само себя». Акцент переносится с "вспоминания", конечности, интенциональности на восприятие, открытость, новое, реальность переживания. То, что я помню о прошлом (о вечном), – несущественно, ибо настоящее само есть истинная память о самом себе. Но что же такое это настоящее, наконец? Из неопределенности этого понятия видно, что сознание неспособно на одновременную идентификацию с восприятием. Осознание переживания как "этого" всегда запаздывает по отношению к самому переживанию. Это делает возможным бесконечное повторение такой интерпретации (идентификации "этого") в сознании, которое здесь как бы "твердит" одно и то же… Этот эффект "узнавания" Борхес назвал «мнемоническим доказательством вечного возвращения». Но переживание "этого", будучи первичным по отношению к восприятию, сознанию и памяти, включает их в себя; шопенгауэровские "воля" и "представление" соединяются у Ницше в вечном возвращении воли к власти. Уже в том, что вечное возвращение связано с осознанной интерпретацией непосредственного "схватывания" (мгновение в его восприятии бесконечно ново как то же самое), видно, что вечное возвращение есть ценность. Настоящее как процессуальная действительность обращается всецело к будущему. Прошлое в такой обращенности оказывается тоже будущим, – "более далеким", более далекой перспективой "любви к дальнему". «Я хожу среди людей, как среди обломков будущего», – говорит Заратустра. Существует интересное еретическое учение, согласно которому души умерших пребывают на небесах до тех пор, пока не исчезнет память о них на земле, после чего они вновь получают земное рождение.
10.9. Мир как воля к власти
В конечном счете, Дионис, олицетворяющий здесь переживание, берет верх над Аполлоном – слабеющей памятью и интерпретацией, и вновь возрождается в теле. Выражаясь метафизически, событие преодолевает свое иное, свое утончение. Это "иное" воли к власти, как интерпретация, следствие, в котором еле теплится причина, гибнет вместе с последней в ее снятом, идеальном существовании, будучи лишь отражением, владением, но не самой волей к власти. Этот путь проходит каждое ограниченное формами явление. Воля к власти должна непрерывно испытывать все возможности обладания… «Если ты воображаешь, что перерождению предшествует длительный покой, клянусь, ты мыслишь дурно. Меж последним проблеском сознания и первым лучом новой жизни лежит "ноль времени": период молниеносен, хотя для его измерения понадобятся миллиарды лет. Вычтем Я, и бесконечность превратится в последовательность». В той мере, в которой явление обусловливает другие явления, оно является господствующим, и возвращается вновь в своем актуальном становлении, когда эта обусловленность иссякает. Причинно-следственная зависимость, представленная простой рядоположенностью и упорядоченностью, исключает всякую качественность и многообразие. На деле "великое колесо причинности" пронизано внутренними связями и отношениями, как спицами. Никакие "вторичные качества" в действительности не являются вторичными; но наоборот, "первичные" оказываются тем, что дает "вторичным качествам" возможность господствовать. Поэтому последние получают свою "параллельную" среду причинности, в которой определенность ее событий как причин и следствий, целей и средств неоднозначна, сложным образом взаимоотнесена. Событие, обособленное волевым (политическим) значением как такое, обладает большей силой причинения, чем его составляющие, события с меньшим волевым значением. Отдельное волит себя так же, как волит оно и все остальное, ибо оно волит власть, а не существование. Мгновение влечет себя же в перспективе владычества и подчинения, а не в плане просто бытия. Поскольку Ницше отрицает элементы мира, как материи, и противопоставляет им силы как динамическое понятие, вряд ли стоит говорить о связи вечного возвращения с "комбинациями мировых атомов" (Дюринг). Мир – это волевая организация. Гегелевское "снятие" у Ницше – это подчинение. Например, индивид подчиняется роду и существует в нем в качестве породы, воплощающей волю к власти. Это ограничение, предпочтение волит себя против других соответствующих волевых организаций. Мир в целом волит сам себя против "иного" мира, как воля к власти, противопоставленная подчинению несамотождественности (ущербность).
11. СОЗНАНИЕ И УСТАНОВКА ИРРАЦИОНАЛИЗМА
11.1. Желание, познание и существование
Эксперименты психологов показали, что бессознательная память человека запечетлевает ситуации во всех подробностях, даже в таких, которые и восприняты были помимо сознания. Бессознательное способно разглядеть, расслышать, вообще различить и запомнить смысл того, что ускользает от сознания в силу физиологических причин. То, что сознательно интерпретируется как мгновенная помеха на кинопленке, оказывается информационным сообщением, доступным бессознательному. Помеха – что-то не относящееся к делу (с точки зрения сознания), как не "относится к делу" и ее информация, обращенная к бессознательному. С точки зрения бессознательного все воспринимаемое одинаково относится к делу восприятия. Человек, выходя из кинозала, покупает рекламированный помимо его сознания продукт, делая это "просто так", между делом. Явная для сознания реклама подчас даже менее эффективна, т.к. возможны интерпретации… В бессознательном же исключено какое-либо "привходящее" осмысление, связываемое в сознании с "Я" и "свободой воли". В бессознательном мыслепротекании смыслы сами соотносятся друг с другом по многим внутрилежащим основаниям и предпосылкам, а не направляются некоей деистической волей "Я"[2]. Бессознательно воспринятый и запомнившийся приказ, любая вообще смысловая сумма, не интерпретируется; бессознательное – это компьютер (речь не идет об о-сознании!). Вот что пишет Ницше по поводу сознания: «… сознание вообще развивалось только под давлением потребности в общении… оно с самого начала было необходимо и полезно лишь в отношениях между людьми (в особенности между повелевающим и повинующимся)… Сознание есть, по существу, лишь коммутатор между человеком и человеком… чтобы уметь толком объясниться… необходимо было, прежде всего, "сознавать", стало быть… "знать", что он думает… одно только это сознательное мышление и протекает в словах, т.е. в знаках общения, которыми и возвещается начало сознания. Изобретающий знаки человек есть одновременно все более остро сознающий себя человек… все наши поступки, в сущности, неповторимо личностны, уникальны, безгранично индивидуальны; но стоит лишь нам перевести их в сознание, как они уже не выглядят таковыми…».
В состоянии сна сознание способно описать историю, длиною в день, за мгновение. Когда о таком сне рассказывается, потребуется время, – время выговаривания слов, время последовательности событий, – но сама история этих последовательностей и условностей, выговариваемая этими словами, – это смысл, панорама, для которой не требуется времени, а достаточно бытия. Сознательное, по Ницше, не может быть совершенным. Сознательное здесь – это "Я", противопоставляемое "Сам". Неужели же психология не осуществляет переоценку в гносеологии?..
«Овладей тобой эта мысль, она бы преобразила тебя, и, возможно, стерла бы в порошок; вопрос, сопровождающий все и вся: «Хочешь ли ты этого еще раз, и еще бесчисленное количество раз?» – величайшей тяжестью лег бы на твои поступки! Или насколько хорошо должен был бы ты, относиться к самому себе и к жизни, чтобы не жаждать больше ничего, кроме этого последнего вечного удостоверения и скрепления печатью?».
Таким образом, единственным основанием, точнее, центром тяжести реальности, оказывается "хочу ли я". "Не хочу" – бессодержательно, преходяще, оно лишь указывает на "хочу". Ибо, если я не хочу этого, я должен хотеть чего-то иного. Желание, воля наделяет смыслом и полагает ценность. В то же время, "я хочу (этого)" значит "я знаю это" и "я есть". Желание связывает сознание с бытием. Получается, что "хочу ли я этого?" уже заключает в себе и "хотел ли я этого", – камень "было", как говорит Заратустра. В актуальном настоящем желание связывает прошлое и будущее. Теперь "я хочу этого" в то же время означает "я хотел этого (всегда)" и "я буду хотеть этого (всегда)". Противостояние этой этической позиции Ницше и всей предшествующей традиции иллюстрируется следующей цитатой из Августина: «Ложная молва быстро забывается, и последующие поступки свидетельствуют о предыдущих».
11.2. "Жизнь" в философии жизни
Теперь всякое познание уходит в ценность, в ценностное (этическое) отношение. Желание "Я" должно раствориться в роковом существе "Сам", существе вечного возвращения, и утверждать самоутверждение становления. Жизнь познается жизнью и в жизни. "Жизнь" ("полезность" ли?) – критерий так называемой истины. Поэтому «насколько хорошо возможно относится к себе и к жизни» – это реальное вполне определение вечного возвращения. Сама жизнь постигается в своей бездне жизненности в формуле вечного возвращения. Миф о вечном возвращении, вся его картина, – как «мысль, меняющая цвет всего и начинающая заново историю», и как условие существования и роста (ценность), дает существование и рост чему-то совершенно новому – Сверхчеловеку. В качестве такой возможности или вероятности, чей «уже призрак" (т.е. предположение) заставляет нас содрогнуться и перемениться, мысль о Возвращении вводит Заратустру в интимное общение с самой Жизнью.
Видение мира всегда целостно, оно не оставляет ничего другим перспективам, кроме как быть интерпретацией первичной основной интуиции, общающейся, подобно Заратустре, с Истиной. Язык, описывающий такое общение, может обрисовывать некоторую картину, связанную с несколькими социальными языковыми играми (формами жизни), но в понимании данной языковой игры все ассоциации подчинены ее смыслу-переживанию, истине-определенности бытия, – истине-определенности бытия этого вот смысла-переживания.
11.3. Новое место философии в культуре
То, что утверждает жизнь, будучи любой из форм жизни, будучи сущим, и то, что утверждает жизнь благодаря своей жизни и во всей полноте жизненности как таковой, и является подлинно жизнеутверждающей философией, – наиубедительнейшей аргументацией самой себя. Например, Ницше говорит: «Я не принадлежу к тем, кто мыслит с непросохшим пером в руке», – что философствовать целесообразно во время вольной прогулки, «когда и мускулы празднуют свой праздник». Это хорошее состояние становится критерием истинности всякой идеи. И философия, как и всякая другая жизненная деятельность, как-то: прогулка, творчество, совокупление, сон, – является такою же жизнью, переживанием и утверждением жизни в ценностях, а не ее судией. Сознание, вновь возвращаясь к имманентности жизненному порыву всего сущего, рефлектирует не реактивно, но активно, черпает силы из источника жизни, а не из размышления-исчисления, не из предпосылочного мышления, а из безпредпосылочного становления; из переживания жизни как относящейся к себе настолько хорошо, что желающей вечного возвращения. Философия теперь – не объективное или субъективное познание, отключенное, "вырванное" из психофизических и каузальных связей и трансцендентальное, а жизненно-ценностное выражение воли к власти, составляющей сущность как познающего, так и познаваемого, так и познания. Не мышление созерцает бытие в философии, а бытие (становление) через мышление, в мышлении сбывается. Для становления все время происходит впервые, как такового становления не существует.
Что же касается самого Фридриха Ницше, то, на наш взгляд, он сам, вместе с его судьбой, испытал до конца все возможности своей философии. Ибо "философствование молота", в конечном счете, приобретает такую траекторию размаха, что оказывается, так сказать, "философским луддизмом", разгоняющим "машину стиля", пока та не разлетается на куски… «Мир просветлен, и небеса сияют». Гиперреальность предмета осмысления, в котором при помощи стиля, активно апеллирующего к источнику силы творческого воображения, открывается структурная беспредельность под одним именем, ясность, не объемлемая никаким определенным бытием. А это и есть – безумие.
Витгенштейн сказал: «Философия ничего не меняет, она все оставляет, как есть». В его дневниковых записях есть и такая: «Лишь мужество связывает нас с жизнью и смертью»…
Литература
1. Ницше Ф. Соч. в 2-х томах. М, 1990.
Т.1. «Веселая наука» и примеч. к «Злой мудрости»
Т.2. «Так говорил Заратустра», «По ту сторону…», «Esse Homo»
2. Марк Аврелий. Наедине с собой. Ростов-на-Дону, 1991.
3. Современная западная философия. Словарь. М.,1991.
4. Хайдеггер М. Время и бытие // Европейский нигилизм. М., 1993
5. Борхес Х.-Л. История вечности // Письмена бога. М., 1992.
6. Шопенгауэр А. Избранные произведения. М., 1991.
7. Блох Э. Принцип надежды // Утопия и утопическое мышление. М., 1991.
8. Витгенштейн Л. Философские работы. Ч.1. М., 1994.
9. Делез Ж. Тайна Ариадны // Вопросы философии, 1993, №4. С.48—53.
10. Визгин В.П. Ницше глазами Делеза // Вопросы философии, 1993, №4. С.47.
1.1. Философский "Образ Жизни". Мифология философии
Марку Аврелию, римскому императору-стоику, принадлежат слова: «… человек никакой другой жизни не теряет, кроме той, которой жив; и не живет он лишь той, которую теряет». Прошлого уже не существует, будущего еще нет, а настоящее, в сущности, ничто. Такой ход мысли заставляет задуматься. Почему, если все три – прошлое, будущее и настоящее – одинаково несущественны для человеческой жизни и смерти, Марк Аврелий все же как-то выделяет настоящее? В каком смысле настоящее более реально, чем прошлое и будущее? Почему бы не наоборот? Ясно, что мысль о времени – о настоящем, прошлом и будущем как его модусах – не является ответом, что человек со смертью ничего не теряет, никоим образом не "доказывает" это. Марк Аврелий с самого начала чувствует себя в определенном этическом ("этос" – прирожденное) отношении к миру, и приведенные мысли, – всего только напоминание об этом особом человеческом переживании.
Снова Марк Аврелий, и снова о смерти: достаточно представить как твое мертвое тело, разлагаясь в земле, дает жизнь траве, становясь перегноем, и то, что когда-то было твоим телом, продолжает жить в жизни жабы или червя, и страх смерти успокаивается. В то же время ясно, что такая деятельность воображения (представления) – не аргументация. А если представить, что человек со смертью не превращался бы в труп, а просто растворялся в воздухе?
«Esse est percipi», – это изречение еп. Беркли также не являет собой какого-то логического следования, это также не определение или объяснение, скорее тавтология. Только лишь произнося "быть", мы уже знаем, что это значит. «Быть – это быть воспринимаемым» никоим образом не включает значение просто "быть", но предложение в целом имеет свой смысл, намек на определенное этическое отношение к миру.
"Образ Жизни" философа – вот что нас здесь интересует. То, как он ходит по земле (с каким осознанием этого дела), как он разговаривает (как слышит свой голос), принимает пищу, одевается – как он вообще чувствует? Ведь все его чувственные впечатления должны быть связаны с его философией, с деятельностью его сознания и бессознательной рефлексией. Вся философия, так или иначе, материальна, и в философствовании материя вполне духовна. "Сложившееся мировоззрение" нефилософа есть нечто совершенно чуждое философии, даже если это мировоззрение основано на неких "результатах" мудрствования философов. Именно философское отношение к миру делает впервые доступным и чувственно-данное, тогда как обыденный, или "здравый" смысл занят случайными массами мыслей, скрадывающими любую данность и достоверность в тумане безразличия и "традиционных общих мест" (Л. Шестов). "Мировоззрение" тесно связанное с политическим понятием идеологии, основано, конечно, не на том, что называется "удивлением перед миром", и не на "духе народа", культуре, культе закона предков, не на религии и мифологии. Это не то этическое отношение, которое мы обнаружили у философа Марка Аврелия, а отчужденная и двусмысленная памятка.
А философ? Что такое в действительности "философский понятийный аппарат"? "Наивный материалист" Кондильяк, придумавший "обоняющую статую", – как он ощущал в каждый момент своей жизни? Что за фантастический образ в названии труда Ламетри – «Человек-машина»! Когда Кант выходил из дверей своего дома в Кенигсберге на ежедневную прогулку (по каковому факту его соседи-горожане сверяли часы), когда, чтобы скорее заснуть, он повторял в своей постели имя «Цицерон», – разве он тем самым не философствовал… «Звездное небо надо мной, как и моральный закон во мне», – странное "алхимическое "сравнение… А чем Маркс не мистик? Разве это, по сути, не мистическое понятие "действительные индивиды". А как звучит: «Тайна первоначального накопления капитала» … Целая вселенная проживает мимолетную жизнь бабочки в каждом "маргинальном" следе, в каждом чувственном восприятии… (в английском "чувство" и "смысл" выражены одним словом "sense") [Здесь уместно сослаться на «Диалектику мифа» А.Ф. Лосева].
1.2. Сознание и время. Чувственное-телесное и эстетика воображения.
Общий план субъективного идеализма в философской установке
Каждый повторяющийся комплекс чувственных данных напоминает человеку о смертности. Или, может быть, о бессмертии? Во всяком случае, забвение времени в мыслях и есть безжизненность. Но время может быть осознано только чем-то вне времени, в каком угодно смысле (хотя бы и в смысле "внутреннего восприятия" Брентано, которое "встроено"). Все временное находится в оцепенении вечности, лишенное индивидуальности субъекта.… Когда настоящее, прошлое и будущее не вступают в глубокие многообразные связи различий, то время и события оказываются одноплоскостной, двумерной картиной-иллюзией. Сознание существа протыкает ее с изнанки своим острием, которое и есть – Реальность.
Когда я занят своими мыслями, происходящими в уме, я не чувствую того, что я чувствую. Следовательно, не чувствую с-мысла. Чувства (физиология) не воспринимаются мной, минуют мое сознание. Но если я направляю внимание на положение своего тела, на зрительный образ, разглядывание или слушание окружающих звуков, и стараюсь воспринимать чувства такими, каковы они есть, – тогда, сразу они перестают быть "только чувствами", которые можно перечесть на пальцах одной руки. Их "утилитарная функция" как таковая растворяется в потоке эстетических образов, отличающихся структурным соответствием воображения; в этом "незаинтересованном" познании и ум теряет свою утилитарную захваченность.
Предполагается, что сознание в его существе может быть осознано. Не определено в понятии или понятиях и категориях, а именно осознанно в интенциональной направленности сознания на самое себя, или в рефлексии. Такая обращенность оборачивается спонтанной творческой активностью сознания, или воображением. Оно – не примитивное фантазирование, всегда обусловленное казуальными и психофизическими связями, а такая простая оригинальная активность, которая поглощает и эти связи в их качестве, творчески преображая их посредством преодоления "обратной связью".
Всякий великий философ в этом смысле – субъективный идеалист. Он, таким образом, уже вкушает "плоды познания" во всем их осязаемом явлении. Для человека, – существа, все существо которого – сознание, нет и не может быть никакой "материи", никакой чувственной данности вне и помимо его сознания, понимаемого не как его "голова". (Эта "голова" в философском словоупотреблении у Маркса и Фейербаха сама представляет продукт отчуждения).
2. ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКИЙ ПОДХОД.
СПЕЦИФИКА ФИЛОСОФСКОЙ ИНТУИЦИИ: "СУЩЕСТВОВАНИЕ"
И "ЗНАЧЕНИЕ"
В начале философских разработок уже всегда есть некая общая тематика, позитивная интуиция, – общая в смысле обоснования философии как характерной через характерное положение особенных понятий по отношению к индифферентному словоупотреблению. Это отношение взаимопринадлежности, но то, что нас здесь собственно интересует, – это особенное, характерное само по себе, несводимое к паразитическим, фиктивным представлениям ("народной метафизике", как выразился Ницше) смысла вообще, языка вообще, как такового и т.д. Как будто существует некий трансцендентальный путь всего сущего, которого все философские построения служат просто "репрезентацией". Такое отношение порождает только апатию философии. Поэтому достойны изучения, к примеру, философские труды Ницше как-такие-вот, а не как "предмет" (познания), термин, выражающий агрессивное отношение замкнутого в своем эго субъекта к объекту. Наоборот, свобода есть условие любой деятельности, как выпускающая на свой простор всевозможные стороны объекта, смыслы игры которых уходят в бесконечность, освобождаемого от самозамкнутости "означающих", как субъект освобождается от самозамкнутости "означаемого". Свобода – условие темы и меры; весомость не может быть обеспечена каким-то условием, кроме безусловной пустоты. В то же время нельзя позволить себе обмануться наивным представлением пустоты как отдельной, изначальной "вещи-в-себе" от явлений. Пустота это срединный путь, срединное воззрение, выдох разреженной реальности. Если позволительно использовать слово "пусть" как существительное, это было бы не более и не менее точно, чем ницшевское «вечные вопросы ходят по улице». (Можно сопоставить это с постструктуралистским «структуры не выходят на улицу»).
"Существовать" и "значить" – два глагола: "существовать" – с оттенком статичности, самостоятельности, отвлеченности… "Значить" – это побудительное обращение или привлечение внимания, некая точка, пробегающая бдительностью мышление. Философия, в действительности, т.е. философствование философа, соединяет эти два слова, так что значимость здесь становится наличностью, а существование мира вещей пронизывает невидимые отношения. В соединении значения и существования, прошлого и будущего есть действительное сознание, где «истина – сама определенность бытия» (Гуссерль) и коммуникация двух аспектов устраняет все привходящие (каузальные и психофизические) связи каждого из двоих. Единственное настоящее, прошлое и будущее – это время сознания как субъективная интуиция.
3. НИЦШЕ И ФИЛОСОФИЯ НОВОГО ВРЕМЕНИ
3.1. Тупик метафизического способа выражения
Философия Ницше, прежде всего, отличается от метафизики Декарта, Спинозы, Фихте, Гегеля, Канта, представляющейся подсобным зданием, мануфактурой (промышленным объектом) ужасающей, как говорит Ницше, готической архитектуры средневековой схоластики, в определенном ключе соотносящейся с аристотелевской метафизикой и на еще более конкретном уровне с "проблемой Сократа". Эта готика прежде всего ужасает, и только через это представляется красотой подавленному эстетическому воззрению. Ницшевский пафос объявляет войну подобному давлению на человека и на жизнь. Ценности – это условия существования, а не его цель, что характеризует установку decadence’a (см. о готике у Мандельштама в статье «Утро акмеизма»). Но существование затянутых тучами жизнеотрицающих ценностей, – не просто казус, а эффект утонченной до извращенности воли к власти. Здесь "владение" отчуждается от воли к власти как "плана имманентности" и порождает нигилизм. Воля к власти должна вечно возвращаться в свои владения (вечно – непрерывно, постоянно, длительностно, – сейчас). Бытие – это вечное возвращение, столь же фундаментальное понятие, как и слово "пусть". Воля к власти конструирует ценности как условия своего существования впредь. В то же время вечное возвращение – это предельная ценность.
Всякая форма выражения, как и формы жизни, имеет предел своих выразительных возможностей. И там, обстоятельность описания мира исчерпывает свое основание в обстоятельствах своего исторического происхождения, существования и назначения, попытка продолжить мышление в том же русле приводит к "метафизике". Дальнейшее понимание смысла этой "метафизики" может осуществляться только путем трансформации самого рассмотрения, предмет которого вовремя трансформироваться не пожелал. Начинают говорить о "философии Гегеля" или о "философской вере" с тем особенным смысловым оттенком, который никогда не появляется в высказывании о "творческой гениальности художника". В этом пункте и намечается неоправданное сближение философии с искусством, искусственно оправдываемое нестрогим противопоставлением столь же неоправданному сближению философии и науки. Это послужило некоторым логикам середины двадцатого века поводом презирать "метафизику" как нечто вполне бессмысленное; другим – лечить ее от неправильно сформулированных вопросов и тем самым от вопросов вообще; это подвигло на поиск строгой науки в философии как пути к Богу (австрийская философия – Больцано, Брентано и др.), на "деструкцию" текста у Деррида…
3.2. Возникновение проблем "мира" и "языка" и философия Ницше
Проблема "мира" в ХХ столетии, выходящим первозданно "сухим" из нагромождения его описаний, скопившихся в архиве двух десятков столетий, и проблема языка, переставшего быть "прозрачным" (как для переводчика, так и для непосредственного читателя), даже для самого себя, захватывает всю новейшую философию. Это и есть переоценка всех ценностей. «Рассказываемое мною есть история ближайших двух столетий», – говорит Ницше. Фигура Ницше, стоящая в конце XIX века и, по мнению Хайдеггера, даже завершающая всю метафизику, занимает видное место, – естественно, в первую очередь благодаря его собственной философии, и ее замечательных особенностей, и лишь затем, и в последнюю очередь, – по отношению к истории философии вообще, как способу мышления.
4. Философия, культура и ценности. Их природа
и происхождение
4.1. Прошлое, вечное и священное
Философия, как и всякое человеческое знание в той или иной степени, возникает как явление праздности в мире заботы. Это предвосхищение, утончение и усложнение отношений человека и мира опыта, также как магия и мифология. Наука, не говоря уже о философии и искусстве, лишь при очень специальных условиях может непосредственно, действительно-материально оправдывать свое существование в обществе и свои потребности. Это проявляется даже в современном, представляющемся очень разумным устройстве пост-индустриального общества. Это невозможно понять как "потребность удовлетворенных потребностей", это постигаемо только как некоторая ценность (власть-знание у позднего Фуко), а ценность была для человека чем-то божественным и священным, наследием прошлого, мира предков – вечности.
Прошедшее, отождествляемое с вечностью, связано с восприятием личного прошлого как такого, где мне ничто не угрожает уже. «Прекрасно наблюдать всякую вещь, но страшно быть ею», – сказал Будда. На этом основании память становится источником священного для человека. В воспоминании, как и в представлении об опыте предшествующих поколений, все предстает уже сбывшимся, и в таком качестве может довлеть над становлением как таковым.
4.2. По ту сторону: знаковая реальность в философии.
"Ситуация постмодерна" и Ницше
По мере развития знаковая реальность ценностей, связанная с философией, наукой, религией, искусством в их социокультурной ипостаси, приобретает вид чудовищной сверх-праздности и сверх-заботы одновременно; ведь знаковая реальность ценностей – лишь тень бессознательной, физиологической, как выражается Ницше, реальности. Сознательное не может быть совершенным, а совершенство знаковой, символической реальности – в ее власти над опытом. Когда ценности становятся информацией, переполняющей сознание и бессознательное, ценности начинают обесцениваться, а чувство мира, природы, этоса, превращается в хаос "комплексов ощущений", опыта, неотличимого от спекуляции и знаков, в свою очередь теряющих самотождественность. В такой ситуации обострения и философия, как особый способ познания, освобождается от формализации в прошлом и ее власти, попадает в сферу вседозволенности, "anything goes". Но эта внутренняя свобода – ничто, одинаково свободно присутствующее-отсутствующее как в том, что мы называем свободным, так и в том, что мы называем отчужденным. Ведь отчуждение – это, с одной стороны, отчуждение систематики, иерархии, а с другой, – отчуждение "рассеивания", "следа". И, как ни странно, внутри каждого из этих двух подходов человек в своем отчуждении получает форму жизни и роста, форму проявления воли к власти, – возможно, находит свободу: «Поскольку еще приходится действовать, стало быть, поскольку еще повелевается, синтез (снятие морального человека) остается неосуществимым. Не иначе могут порыва повелевающего разума прорваться сквозь цель, как наслаждаясь собою в деяниях. Сама воля должна быть преодолена – чувство свободы творится уже не из противоположности принуждения! Становиться природой!». Позднее Георг Зиммель, анализируя современное ему капиталистическое общество, пришел к выводу, что отчуждение (индивида как такового от все более формализующихся социальных и культурных образований) в нем оказывается равнозначным свободе, и единственным регулятором морального поведения становится "индивидуальный закон", уникально-личностное априори, знаменующее собой, наряду с созданием культурных форм, способность жизни к творчеству и художественной саморегуляции.
5. ПОНЯТИЕ "СТИЛЯ" У НИЦШЕ И ПОНЯТИЕ "ЯЗЫКОВОЙ ИГРЫ"
В ФИЛОСОФИИ ХХ ВЕКА
Там, где метафизика, замкнутая в самоуглублении, и в то же время, претендующая на наиболее глубокое мышление о мире, приходит к внутренней противоречивости, как голодный желудок, переваривая саму себя; выдумывает "объективацию", "вещь в себе" и "явление", волю, разделенную в самой себе, субъекта, полагающего "свое иное" и замечательные вершины безумия в виде гегелевской философии, эти "абсолютные идеализации", – там Ницше, образно говоря, меняет "уровень абстрагирования", как бы "показывая", "предъявляя" (Л.Витгенштейн) читателю действительное философствование. Для Ницше язык сам по себе не заслуживает внимания, поскольку в таком неопределенном виде ничего не выражает. За видимостью власти языка над мыслью в мире стоит ницшевское понятие стиля. Стиль – это своего рода интерпретация в себе, которая состоит «в желании оценивать, предпочитать, быть несправедливым, быть ограниченным, быть отличным от прочего». Стиль противостоит формализации, будучи содержательно характерным, как сама жизнь. За словами Чародея всегда должно стоять "два-три-четыре" смысла, но за словами Заратустры не стоит ничего, кроме самой Жизни, – источника и смысла всех смыслов, у Заратустры всякое становление хочет научиться говорить, тогда как он «верхом на всех символах скачет здесь ко всем истинам». «Инстинкт ритмических отношений, охватывающий далекие пространства форм – продолжительность, потребность в далеко напряженном ритме, есть почти мера для силы вдохновения, своего рода возмещение за его давление и напряжение…». Ницшевский стиль – это музыка. Витгенштейн как-то сказал, что, несмотря на внешнюю простоту музыки, «сама ее субстанция, позволяющая толковать ее содержание, обладает всей бесконечной сложностью». Ницшевская музыкальность позволяет как популярное упоминание о ней (С.Цвейг), так и глубокое философское усмотрение, связанное с ней (Ж.Делез). Сколько перспективнейших ловушек заключено в словах Заратустры: «Кто пишет кровью и притчами, тот хочет, чтобы его не читали, а заучивали наизусть»!
6. НИЦШЕ: СКЕПТИЧЕСКАЯ УСТАНОВКА И ТВОРЧЕСТВО
Средневековые теологи назвали человека «сотворенное, творящее». Ницше повторяет эту мысль: «В человеке тварь и творец слиты воедино». Каким же образом эта двойственность преодолевается в едином существе человека? Что представляет собой это хрупкое равновесие?
Творчество всегда в каком-то смысле творение из ничего. Всегда остается некое "ничто", помимо "нечто" – материала, формы, или идеи и силы творчества, и это ничто фундаментально характеризует смысл творения. Это ничто, пустота, или бытие также фундаментально относится к миру в человеке. В существе человека это трансцендентальное называется "смысл". Только человек может знать, что есть смысл, и благодаря этому является человеком – «сотворенным, творящим». Действия животного, расположение планет или работа машины могут быть целесообразными, детерминированными, или "предустановленно-гармоничными", но никогда не будут осмысленными, поскольку смысл – это "конституирование" смысла. Смысл характеризует человечность человека – сознание. Это смысл, который не противоречит бессмыслице, а дает ей жизнь. Это сознание, или – дух, которое характеризует и структуры так называемого бессознательного. Это можно назвать бытием-над-миром или любовью, – и почему бы не "любовью к року", amor fati?..
Этот смысл дает энергию манифестации, и акт такого давания осуществляет этот смысл, о бытии-в-себе которого бессмысленно говорить. Кант понимал сознание как самовоздействие: поскольку как во внутреннем, так и во внешнем опыте мы и вещи даны как явления, – можно изменять внешний и внутренний мир. "Схема развития философской эпохи" Ф. Брентано причисляет философию Канта к скепсису, т.е. третьему периоду упадка. Сюда же можно отнести и Ницше, коль скоро «Заратустра – скептик», и, что касается ХХ-го века, теорию коммуникации и постмодернизм. Схема Брентано имеет чисто эвристическое значение, и этот скепсис на деле открывает богатейшие возможности интерпретации философии в практике социального сознания, с которым она теснейшим образом связана уже со времен первых стоиков.
7. "БОГ МЕРТВ": ФЕНОМЕНОЛОГИЯ И ПОСТМОДЕРНИЗМ
"Мир" – вот что интересует философию ХХ века. После смерти Бога философия должна стать мирской. Но каким же образом? Ведь слова Ницше «Бог мертв» – это не атеистическое воззрение «бога нет», ловко избавляющееся от трупа. «Ведь и боги тлеют», – говорит Ницше устами Безумца. Мир становится телом умерщвленного Бога, и представление этого трупа у Ницше напоминает нам картину смерти как разложения в природе, нарисованную Марком Аврелием. Разложение всеобщего, война всех против всех, происходящая в сфере духа, в то же время несет освобождение индивидуальности, особенности, свободу "различания" и паралогичности (Ж.-Ф. Лютар и Ж.Деррида). «Поиск строгой науки в философии – это путь к Богу», – такова была установка Гуссерля. Но Бог мертв, и самоограничение сознательного существа в рамках интенциональности феноменологической установки – не конец, не "эпохе", а только начало, только условие и основание свободного роста воли к власти во всех попадающих в поле зрения направлениях. Гуссерль пытался построить "непсихологическую теорию субъективности". Трансцендентальный субъективизм, в котором формируются и устанавливаются все смыслы вообще… Воля к власти (план имманентности) формирующая и устанавливающая мир как ценность и ценности – это, скорее, психологическая теория объективности, то, что Ницше назвал «доподлинным перспективизмом и феноменализмом, как я его понимаю». В то же время, гуссерлевский призыв «Назад! – К самим вещам» неким весьма тонким способом обретается в ницшевском вечном возвращении.
8. "ФИЛОСОФИЯ ЖИЗНИ" НИЦШЕ
ПРОТИВ СПЕКУЛЯТИВНОЙ ФИЛОСОФИИ
Философию Ницше называют "философией жизни", философией переживания. Категориальное, понятийное мышление (схоластика, гегелевская диалектика), согласно такой установке, не может выразить не только то, что человек не способен пережить (но что "переживается" "в Боге" – о связи мышления с богопознанием говорится у Лейбница, Спинозы, Декарта, Гегеля; то, что идет, прежде всего, от Аристотеля, отчуждение мысли воспринимается как божественность), но и то, что он переживает. Переживание, впрочем, не имеет никакого отношения к фикции "вещи в себе", «ибо мы "познаем" далеко не столь основательно, чтобы быть вправе на такие деления». Категориальное мышление не познает ничего, кроме себя самого. Такие абстрагирующие – общие и «ни к чему не обязывающие» (Хайдеггер) понятия составляют всю спекулятивную философию, в небытии, т.е. в нигилизме, находящую покой и вечность. Каково, к примеру, понятие души в философии? "Я" – пустое трансцендентальное единство апперцепции и т.д.; человек – абстракция; душа – это форма тела… В конце концов такое мышление представляет собой "опиум", – "сон разума", порождающий чудовищ… У Ницше душа – это "Ты", и именно так обращается к своей душе Заратустра. Другой аспект души – это "Сам", противопоставленный иллюзорному "Я". "Действительные индивиды" Маркса и душа как индивидуальное априори, пронизывающее чувственный опыт, – также характеризуют смену общей установки философствования. В неомарксизме, к примеру, категории гегелевской диалектики используются уже не сами по себе, а как форма идеологических конструкций, иногда же чуть ли не с пафосом заклинаний. Отчуждение категориального мышления в философии равным образом и от "любви" и от "мудрости" идет параллельно отчуждению науки от жизненного мира (неопозитивизм). Это тот же род отчуждения; одно отчуждение удваивается другим в соединении науки и философии, когда под видом преодоления отчуждения науки философия предлагает некий суррогат неясного назначения, который уже отчужден, против чего и восстали физики Венского кружка. Философия либо подпадает под террор математической логики, либо ее отдельные "категории" получают маргинальное фетишистское употребление в неомарксистской диалектике. У Витгенштейна они выглядят болезнью неправильного употребления, каковое, скажем у Маркса, оправдывается актуальной обращенностью к общественной практике. Обращенность Ницше к переживанию во всех его формах создает иной способ мышления, в котором переживание есть факт инспирации.
9. НИЦШЕ И ПСИХОЛОГИЯ
9.1. Критика "воли к истине" в познании
Ницше, по образованию филолог, в своих философских трудах называет себя психологом; именно Ницше обращает внимание на то изменение, которое производит в человеческом познании возникновение психологии. У человека появляется "внутренний мир". Но не является ли это новой точкой зрения, перспективой познания вообще? Психолог исследует религию и мифологию, находя в них выражение структур сознания, тем самым, предлагая обусловленность одного другим. Но можно ли говорить что-то о структурах сознания, тем самым не будучи заключенным в них? Может ли рефлексия считаться "более научной" по сравнению с проекцией? В конечном счете, мы не имеем в объяснении ничего, кроме самого объяснения (Витгенштейн). По мере своего развития психология, как и любая "форма жизни" (языковая игра), начинает «шириться сама собою», как ницшевская пустыня. Отнюдь не очевидно, что психология и ее успешное развитие не может играть действенной роли в том, чтобы конструировать саму "психику". Психологизм в науке обычно служит предметом безусловного отрицания. Психология и познавательная деятельность психики находятся во вражде друг с другом. Но ведь и психология – тоже познавательная деятельность психики.
9.2. "Воля к власти" и психология благородства
Феноменологическое взаимопроникновение психологии и познания разрешается в ницшевских "воле к власти" и "ценностях".
Человеческая деятельность как движимая желанием (страданием) вовсе не опосредуется познанием жизненного мира или вообще каким-либо познанием. «Воля неотделима от того, чтобы нечто приказывалось», ведь я желаю нечто определенное, волю вот это, а это – такое благодаря воле к власти. Познание – тонкая форма воли к власти ("власть – знание" у позднего Фуко). Именно потому, что мы находим свою волю к власти уже волящей этого мира, вместе с этим миром и этим волением, у нас нет шанса спросить, почему это происходит так. Мы уже непосредственно знаем это, а иначе как могли бы мы быть? Так же, как «мысль является не тогда, когда я того хочу, а когда она сама хочет», – и воля, собственно, не "моя"…, но и не "мировая", конечно. Все движения воли к власти индивидуальны "в себе и для себя" и одинаковым образом индивидуально-значимы, откуда следует уже гораздо большая свобода в плане сближения "субъективных точек зрения" и "объективного положения дел". Все деяния воли в момент времени равно напряженны и одинаково "свободны". В художественном описании жизни опускается все несущественное и остается сюжет, но для воли нет разницы в выигрыше шахматной партии или Аустерлица, а есть только разница между выигрышем и проигрышем.
Воля к власти проявляет себя в "любви к року". Это amor fati, при ницшевском презрении к платоническим чувствам, скорее "чувственная", связана с волей к переживанию судьбы, с любовью к Случаю как противоположности неразлучности, скованности метафизики присутствием всеобщей истины. Учение Н. Гартмана об эмоционально-трансцендентных актах, опровергающих установку солипсизма, в применении к учению Ницше о воле к власти дает, на наш взгляд, глубокое истолкование ницшевского понимания трагедии судьбы и дионисического утверждения жизненного избытка.
Ницше исследует психологию благородства. Эта концентрированная психология основывается на простой модели, описывающей простое отношение воли с окружающим миром, как миром других (чужих, отчужденных) воль. Главное здесь то, что "личная жизнь", как признак и приобретение единичной воли, как ее утончение в избытке ограниченности – ценности, – уже самим фактом, как и формой, своего существования в этом «плане имманентности воли к власти как способности затрагивать и быть затронутым» (Ж.Делез), демонстрирует и утверждает волю к власти как такую по отношению к чужому, которое самой своей дистанцированностью и свидетельствованием уже оказывается в определенном смысле подчиняющимся. Господство и подчинение не осуществляются насилием, а соотносятся в среде многообразной творческой самоактивности сил как условий жизнеутверждения.
10. "ВЕЧНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ"
10.1. Вечное возвращение как тип фундаментального философского
осмысления
Поскольку все, что есть, – есть воля к власти, поскольку жизнь есть страдание, поскольку война (всех против всех) – основной закон становления, «при радикальном устранении самого понятия "бытие"», – постольку все, что есть так, как оно есть, в становлении должно вечно возвращаться таким же. Будущее, господствующее над прошлым, волит (влечет) вновь это прошлое-подчиненное, как и прошлое, господствующее над будущим, волит его подчинения впредь.
Вечное возвращение у Ницше – это формула всего сущего, смысл воли к власти. Этот смысл таков, что без него невозможна никакая осмысленность. Вопрос о реальности мира, говорит Хайдеггер, задается уже из бытия-в-мире. Но дело в том, что все вопросы задаются уже из бытия-в-мире, “In-der-Welt-Sein”. Эта "слезинка ребенка" и есть первая и последняя реальность. Ответом же на все вопросы, задающиеся нами из бытия-в-мире, в ницшевской философии является вечное возвращение. Это значит, что вечное возвращение должно быть неким фундаментальным образом задействовано во всем, что происходит. Эта основная идея философии, – метафизики, если угодно, некий универсальный принцип бытия, подобный словоупотреблению "есть". "Миф" о вечном возвращении принадлежит к некоторому типу фундаментальных философских осмыслений, позволяющих прорваться сквозь "туман традиционных общих мест" к сознанию как реальности, к чувственной достоверности как непосредственно осмысленной, к действию как сознанию.
10.2. "Силы" и "смысл" в перспективе вечного возвращения
Вечное возвращение отвечает на вопрос о смысле всего. Идея вечного возвращения не может неким внешним образом соотносится с каким-то "уже имеющимся" смыслом, она не "прикладная". Поэтому, чтобы ни рассматривали под углом вечного возвращения, весь узел ницшевской философии должен автоматически оказаться в главном фокусе. Это такой случай "синтетического априорного суждения", в котором смысл означает его истинность. В логике смысл понимается как соответствие логической форме; логическая истинность – это и есть смысл высказывания. Однако во второй половине ХХ века Людвиг Витгенштейн показал, что логика "хочет" иметь отношение к языку, она должна считаться с понятием языковой игры или формы жизни. Что нового мы понимаем под "формой жизни" в языке? Она, эта форма действительности, говорит о действиях, а значит – о силах и ценностях. Жиль Делез утверждает, что понятие "силы" у Ницше используется в таком ключе, что силы – это конечные носители смыслов.
Открытый характер благородства как чистой воли к власти (чистой, т.е. совершенной, самопреодолевающей), отбрасывает все, что хочет умереть, уйти из жизни, т.е. все, что не является постоянным утверждением становления. «Отрицательное и есть ничто», – пишет Делез, и в этом смысл того, что «падающего надо подтолкнуть». Именно свобода ограниченного (индивидуальности, "породы", организма), раскрепощенность его как безусловное утверждение ценностей – условий своего существования и роста, и является творческой и структурирующей силой жизни. «Смертные бессмертны, бессмертные – смертны», и мир есть война. «Любовь к дальнему», полагающая ценности, должна утвердить в них самоутверждение жизни, и тем создать сверхчеловека, волящего вечное возвращение – "Становиться природой!".
«Да, нет, прямая линия, цель, – вот формула моего счастья!» Но Заратустра говорит: «Все прямое лжет». В философии обычно говорят об истине не как о противоположности лжи. Для Ницше "истина бытия" и истина как противоположность лжи (отрицанию) есть одно и то же в вечном возвращении того же самого. Но, как сказал Заратустры, «одно бывает необходимее другого».
10.3. Идея вечного возвращения как план позитивной переоценки
Вечное возвращение того же самого. Но чего "того же самого"? Что возвращается вечно, что есть мир и все вещи? И каким образом это есть?
Из ответа на эти вопросы, который дает идея вечного возвращения, станет видно, каким образом эта центральная идея ницшевской философии воплощает в себе "переоценку всех ценностей ее существе".
Вечное возвращение – это формула, смысл которой открывается только в жизни здесь и теперь. Этот смысл никогда не может быть сброшен со счетов, если речь идет о "вечном возвращении" у Ницше. Вечное возвращение – это возвращение вот этого, того же самого. Чем бы ни представал мир во всяких философских системах, – объективацией абсолютного духа или бытием воспринимаемого, – все это теряет свой глубокий смысл, если это лишь вечно возвращается. Все, что ни есть, есть одинаковым образом, именно как вечно возвращающееся. Смысл вечного возвращения открывается только в восприятии данного как вечно возвращающегося. Это восприятие, обращенность к переживанию всего жизненного мира человека во всех деталях, – есть чистое восприятие, т.к. вечное возвращение – не абстракция о природе времени (ведь время в человеческом мире – не более чем часы), а экстаз чувства и мысли, жизни и смерти, мужества, экстаз вопроса, трансмутирующего в музыку.
Шопенгауэр писал; «Форма проявления воли – ни прошлое, ни будущее, только настоящее; первые два существуют только для действия сознания (и за счет развертывания сознания), подчиненного рациональному принципу. Никто не жил в прошлом, никому не придется жить в будущем; настоящее и есть форма жизни»[1].
10.4. Вечное возвращение, "воля к власти"
и иллюзии "философского монизма"
Так называемый "философский монизм" содержит в своей идее следующий вопрос, который должен быть разрешен: если все сводится к Единому, то к чему сводится само Единое? Одно, единое, – это "одно и то же", т.е. самотождественность единичного. (Здесь уместно вспомнить монады Лейбница и философию все-единства Соловьева).
Вечное возвращение того же самого ставит в одно положение по отношению к настоящему, как прошлое, так и будущее. Единственное, что может перечить вечному возвращению того же самого – это любая форма отношения настоящего (переживания воли к власти) к прошлому и будущему, не являющаяся волей к власти этого настоящего, фундированной "в теле" этого настоящего. «Вновь воплощаются камни, деревья и люди, даже труды и дни, ведь и для греков имя существительное немыслимо без какой-либо телесности. Вновь мечи и герои, вновь подробные ночи бессонницы…» – писал Борхес в своей статье о Ницше. Ничто не может быть преходящим и уходящим куда-то и откуда-то, а только здесь, ибо нет никакого иного мира, ни в каком смысле. Воля не может не волить, но воля – не абстракция в духе Шопенгауэра, и, следовательно, воля волит того же самого, будь то власть или Ничто. Иллюзия гносеологии создает впечатление, что некая сущность может существовать по-разному, либо вообще никак, оставаясь "вещью-в-себе". У Ницше из неповторимости следует повторяемость (того же самого), поскольку только эта вещь только так (там и тогда) может вообще быть. Неповторимость здесь – то же, что незаменимость, а повторение – это тождественность. «К тому, кто тождественен потере, возвращается потерянное» – написано в «Даодэцзин».
10.5. Как возможно знание о вечном возвращении
Знание о вечном возвращении и соответственно знающий, оказывается уже не вечно возвращающимся, а – в каждый миг – над вечным возвращением, над "тем же самым", над-человеком. Тождество "того же" в таком сознании – не иначе, как тождественность гераклитовского потока. Сама воля к власти в этом самосознании создает вечное возвращение, конституирующее в то же время смысл сущего, "того самого". Знание о вечном возвращении открывает становление в вещах, в том же самом, божественный хаос внутри тождественного. Сам же мир, определенный как вечное возвращение, просто есть как бытие. Действующее в мире и познающее мир, по Ницше, одно и то же, – воля к власти. Знание о вечном возвращении не может стоять ни вне времени, ни вне вечного возвращения. Этот миг этого знания должен, поэтому, вернуться…
10.6. "Тавтологии" вечного возвращения
Сознание, по Ницше, – все та же воля к власти, ее утончение. Знание о прошлом и будущем – это, как считает и Шопенгауэр, дело сознания. Это знание делает возможным знание о вечном возвращении. Для сознания в его полноте настоящее, прошлое и будущее одинаково реальны; но настоящее в его специфическом свете не размывается, – а этот свет обнаруживает также прошлое и будущее. Вечное возвращение – это концептуализация и вывод из тождества знания и переживания ("под-лежащего" и сказуемого). Знание о вечном возвращении – такое же, в принципе, как и любое другое знание и действие. Само по себе оно не является "усмотрением" сути вещей, – скорее, предельной ценностью. Борхес считал, что вечное возвращение ни о чем не говорит, ни с точки зрения практики, ни с точки зрения интеллекта. Говоря словами Витгенштейна, «о чем невозможно говорить, о том следует молчать». Вечное возвращение утверждает тождественность всего самому себе, как бы "твердит"… «"Каждое цветовое пятно точно вписывается в свое окружение" – вот несколько специализированная формулировка закона тождества» (Л. Витгенштейн). «Сама воля должна быть преодолена», что неосуществимо до тех пор, пока еще повелевается: нельзя ни мгновения не приказывать тому, что (или "кто") имеет свою волю. Иначе приказывавший исчезает из вечного возвращения, из "жизни", как "при жизни" он уничтожал подчинявшегося. «Воля неотделима от того, чтобы нечто приказывалось», – говорит Ницше. «Отрицательное не возвращается», – заключает Делез.
10.7. Вечное возвращение и ценности
Неповторимость индивидуального (увековеченного вечным возвращением) заключается в структуре повторяющихся коллективных форм, сочетание которых небывалым образом и обнаруживает личное качество воли, характеристику "внутреннего существования" предмета. Таким образом, целостная индивидуальная организация сообщает смысл каждой из своих составляющих, формально-традиционных во всех организациях, но в таком "всеобщем" виде являющихся лишь допущением, фикцией. В конечном счете, и эти формы сами по себе являют выпадение воль в игре Случая, а не какие-то "универсалии". Все дальнейшее использование пустых форм может быть объяснено только оценивающей волей к власти. Неразрывное единство воли к власти и ценностей делает неизбежным вечное возвращение Случая. Предположительное исчезновение воли к власти из ее ценностей, делает неизбежным их разрушение и их же вос-создание; вечное возвращение – это имманентность вечности мгновениям, времени и, что самое важное, периодам времени, его измерениям. Существуя здесь и сейчас, я, таким образом, в не меньшей степени, существую там и тогда; я существую "одновременно" во всех циклах; я существую в вечном возвращении; я существую как вечное возвращение. Тем самым "субстанция" ("субъект") получает значение слова "пусть", как нечто открытое самому себе. Вечное возвращение, как кислота, растворяет все попытки "метафизического мышления".
10.8. Вечное возвращение того же самого и память
У Платона воспоминание, или вспоминание – это воспоминание о прошлом; в то же время, это вспоминание вечного. Настоящее, в таком случае, не связано с этим прошлым как в простой последовательности "прошлое-настоящее-будущее"; и не является "отсрочкой", когда будущее "идет к нам" как конечность, сообщая единство времени (Хайдеггер). У Ницше настоящее, равно как и прошлое и будущее, есть вспоминание самого себя, память о самом себе. «Мгновение влечет все последующие мгновения, следовательно, еще и само себя». Акцент переносится с "вспоминания", конечности, интенциональности на восприятие, открытость, новое, реальность переживания. То, что я помню о прошлом (о вечном), – несущественно, ибо настоящее само есть истинная память о самом себе. Но что же такое это настоящее, наконец? Из неопределенности этого понятия видно, что сознание неспособно на одновременную идентификацию с восприятием. Осознание переживания как "этого" всегда запаздывает по отношению к самому переживанию. Это делает возможным бесконечное повторение такой интерпретации (идентификации "этого") в сознании, которое здесь как бы "твердит" одно и то же… Этот эффект "узнавания" Борхес назвал «мнемоническим доказательством вечного возвращения». Но переживание "этого", будучи первичным по отношению к восприятию, сознанию и памяти, включает их в себя; шопенгауэровские "воля" и "представление" соединяются у Ницше в вечном возвращении воли к власти. Уже в том, что вечное возвращение связано с осознанной интерпретацией непосредственного "схватывания" (мгновение в его восприятии бесконечно ново как то же самое), видно, что вечное возвращение есть ценность. Настоящее как процессуальная действительность обращается всецело к будущему. Прошлое в такой обращенности оказывается тоже будущим, – "более далеким", более далекой перспективой "любви к дальнему". «Я хожу среди людей, как среди обломков будущего», – говорит Заратустра. Существует интересное еретическое учение, согласно которому души умерших пребывают на небесах до тех пор, пока не исчезнет память о них на земле, после чего они вновь получают земное рождение.
10.9. Мир как воля к власти
В конечном счете, Дионис, олицетворяющий здесь переживание, берет верх над Аполлоном – слабеющей памятью и интерпретацией, и вновь возрождается в теле. Выражаясь метафизически, событие преодолевает свое иное, свое утончение. Это "иное" воли к власти, как интерпретация, следствие, в котором еле теплится причина, гибнет вместе с последней в ее снятом, идеальном существовании, будучи лишь отражением, владением, но не самой волей к власти. Этот путь проходит каждое ограниченное формами явление. Воля к власти должна непрерывно испытывать все возможности обладания… «Если ты воображаешь, что перерождению предшествует длительный покой, клянусь, ты мыслишь дурно. Меж последним проблеском сознания и первым лучом новой жизни лежит "ноль времени": период молниеносен, хотя для его измерения понадобятся миллиарды лет. Вычтем Я, и бесконечность превратится в последовательность». В той мере, в которой явление обусловливает другие явления, оно является господствующим, и возвращается вновь в своем актуальном становлении, когда эта обусловленность иссякает. Причинно-следственная зависимость, представленная простой рядоположенностью и упорядоченностью, исключает всякую качественность и многообразие. На деле "великое колесо причинности" пронизано внутренними связями и отношениями, как спицами. Никакие "вторичные качества" в действительности не являются вторичными; но наоборот, "первичные" оказываются тем, что дает "вторичным качествам" возможность господствовать. Поэтому последние получают свою "параллельную" среду причинности, в которой определенность ее событий как причин и следствий, целей и средств неоднозначна, сложным образом взаимоотнесена. Событие, обособленное волевым (политическим) значением как такое, обладает большей силой причинения, чем его составляющие, события с меньшим волевым значением. Отдельное волит себя так же, как волит оно и все остальное, ибо оно волит власть, а не существование. Мгновение влечет себя же в перспективе владычества и подчинения, а не в плане просто бытия. Поскольку Ницше отрицает элементы мира, как материи, и противопоставляет им силы как динамическое понятие, вряд ли стоит говорить о связи вечного возвращения с "комбинациями мировых атомов" (Дюринг). Мир – это волевая организация. Гегелевское "снятие" у Ницше – это подчинение. Например, индивид подчиняется роду и существует в нем в качестве породы, воплощающей волю к власти. Это ограничение, предпочтение волит себя против других соответствующих волевых организаций. Мир в целом волит сам себя против "иного" мира, как воля к власти, противопоставленная подчинению несамотождественности (ущербность).
11. СОЗНАНИЕ И УСТАНОВКА ИРРАЦИОНАЛИЗМА
11.1. Желание, познание и существование
Эксперименты психологов показали, что бессознательная память человека запечетлевает ситуации во всех подробностях, даже в таких, которые и восприняты были помимо сознания. Бессознательное способно разглядеть, расслышать, вообще различить и запомнить смысл того, что ускользает от сознания в силу физиологических причин. То, что сознательно интерпретируется как мгновенная помеха на кинопленке, оказывается информационным сообщением, доступным бессознательному. Помеха – что-то не относящееся к делу (с точки зрения сознания), как не "относится к делу" и ее информация, обращенная к бессознательному. С точки зрения бессознательного все воспринимаемое одинаково относится к делу восприятия. Человек, выходя из кинозала, покупает рекламированный помимо его сознания продукт, делая это "просто так", между делом. Явная для сознания реклама подчас даже менее эффективна, т.к. возможны интерпретации… В бессознательном же исключено какое-либо "привходящее" осмысление, связываемое в сознании с "Я" и "свободой воли". В бессознательном мыслепротекании смыслы сами соотносятся друг с другом по многим внутрилежащим основаниям и предпосылкам, а не направляются некоей деистической волей "Я"[2]. Бессознательно воспринятый и запомнившийся приказ, любая вообще смысловая сумма, не интерпретируется; бессознательное – это компьютер (речь не идет об о-сознании!). Вот что пишет Ницше по поводу сознания: «… сознание вообще развивалось только под давлением потребности в общении… оно с самого начала было необходимо и полезно лишь в отношениях между людьми (в особенности между повелевающим и повинующимся)… Сознание есть, по существу, лишь коммутатор между человеком и человеком… чтобы уметь толком объясниться… необходимо было, прежде всего, "сознавать", стало быть… "знать", что он думает… одно только это сознательное мышление и протекает в словах, т.е. в знаках общения, которыми и возвещается начало сознания. Изобретающий знаки человек есть одновременно все более остро сознающий себя человек… все наши поступки, в сущности, неповторимо личностны, уникальны, безгранично индивидуальны; но стоит лишь нам перевести их в сознание, как они уже не выглядят таковыми…».
В состоянии сна сознание способно описать историю, длиною в день, за мгновение. Когда о таком сне рассказывается, потребуется время, – время выговаривания слов, время последовательности событий, – но сама история этих последовательностей и условностей, выговариваемая этими словами, – это смысл, панорама, для которой не требуется времени, а достаточно бытия. Сознательное, по Ницше, не может быть совершенным. Сознательное здесь – это "Я", противопоставляемое "Сам". Неужели же психология не осуществляет переоценку в гносеологии?..
«Овладей тобой эта мысль, она бы преобразила тебя, и, возможно, стерла бы в порошок; вопрос, сопровождающий все и вся: «Хочешь ли ты этого еще раз, и еще бесчисленное количество раз?» – величайшей тяжестью лег бы на твои поступки! Или насколько хорошо должен был бы ты, относиться к самому себе и к жизни, чтобы не жаждать больше ничего, кроме этого последнего вечного удостоверения и скрепления печатью?».
Таким образом, единственным основанием, точнее, центром тяжести реальности, оказывается "хочу ли я". "Не хочу" – бессодержательно, преходяще, оно лишь указывает на "хочу". Ибо, если я не хочу этого, я должен хотеть чего-то иного. Желание, воля наделяет смыслом и полагает ценность. В то же время, "я хочу (этого)" значит "я знаю это" и "я есть". Желание связывает сознание с бытием. Получается, что "хочу ли я этого?" уже заключает в себе и "хотел ли я этого", – камень "было", как говорит Заратустра. В актуальном настоящем желание связывает прошлое и будущее. Теперь "я хочу этого" в то же время означает "я хотел этого (всегда)" и "я буду хотеть этого (всегда)". Противостояние этой этической позиции Ницше и всей предшествующей традиции иллюстрируется следующей цитатой из Августина: «Ложная молва быстро забывается, и последующие поступки свидетельствуют о предыдущих».
11.2. "Жизнь" в философии жизни
Теперь всякое познание уходит в ценность, в ценностное (этическое) отношение. Желание "Я" должно раствориться в роковом существе "Сам", существе вечного возвращения, и утверждать самоутверждение становления. Жизнь познается жизнью и в жизни. "Жизнь" ("полезность" ли?) – критерий так называемой истины. Поэтому «насколько хорошо возможно относится к себе и к жизни» – это реальное вполне определение вечного возвращения. Сама жизнь постигается в своей бездне жизненности в формуле вечного возвращения. Миф о вечном возвращении, вся его картина, – как «мысль, меняющая цвет всего и начинающая заново историю», и как условие существования и роста (ценность), дает существование и рост чему-то совершенно новому – Сверхчеловеку. В качестве такой возможности или вероятности, чей «уже призрак" (т.е. предположение) заставляет нас содрогнуться и перемениться, мысль о Возвращении вводит Заратустру в интимное общение с самой Жизнью.
Видение мира всегда целостно, оно не оставляет ничего другим перспективам, кроме как быть интерпретацией первичной основной интуиции, общающейся, подобно Заратустре, с Истиной. Язык, описывающий такое общение, может обрисовывать некоторую картину, связанную с несколькими социальными языковыми играми (формами жизни), но в понимании данной языковой игры все ассоциации подчинены ее смыслу-переживанию, истине-определенности бытия, – истине-определенности бытия этого вот смысла-переживания.
11.3. Новое место философии в культуре
То, что утверждает жизнь, будучи любой из форм жизни, будучи сущим, и то, что утверждает жизнь благодаря своей жизни и во всей полноте жизненности как таковой, и является подлинно жизнеутверждающей философией, – наиубедительнейшей аргументацией самой себя. Например, Ницше говорит: «Я не принадлежу к тем, кто мыслит с непросохшим пером в руке», – что философствовать целесообразно во время вольной прогулки, «когда и мускулы празднуют свой праздник». Это хорошее состояние становится критерием истинности всякой идеи. И философия, как и всякая другая жизненная деятельность, как-то: прогулка, творчество, совокупление, сон, – является такою же жизнью, переживанием и утверждением жизни в ценностях, а не ее судией. Сознание, вновь возвращаясь к имманентности жизненному порыву всего сущего, рефлектирует не реактивно, но активно, черпает силы из источника жизни, а не из размышления-исчисления, не из предпосылочного мышления, а из безпредпосылочного становления; из переживания жизни как относящейся к себе настолько хорошо, что желающей вечного возвращения. Философия теперь – не объективное или субъективное познание, отключенное, "вырванное" из психофизических и каузальных связей и трансцендентальное, а жизненно-ценностное выражение воли к власти, составляющей сущность как познающего, так и познаваемого, так и познания. Не мышление созерцает бытие в философии, а бытие (становление) через мышление, в мышлении сбывается. Для становления все время происходит впервые, как такового становления не существует.
Что же касается самого Фридриха Ницше, то, на наш взгляд, он сам, вместе с его судьбой, испытал до конца все возможности своей философии. Ибо "философствование молота", в конечном счете, приобретает такую траекторию размаха, что оказывается, так сказать, "философским луддизмом", разгоняющим "машину стиля", пока та не разлетается на куски… «Мир просветлен, и небеса сияют». Гиперреальность предмета осмысления, в котором при помощи стиля, активно апеллирующего к источнику силы творческого воображения, открывается структурная беспредельность под одним именем, ясность, не объемлемая никаким определенным бытием. А это и есть – безумие.
Витгенштейн сказал: «Философия ничего не меняет, она все оставляет, как есть». В его дневниковых записях есть и такая: «Лишь мужество связывает нас с жизнью и смертью»…
Литература
1. Ницше Ф. Соч. в 2-х томах. М, 1990.
Т.1. «Веселая наука» и примеч. к «Злой мудрости»
Т.2. «Так говорил Заратустра», «По ту сторону…», «Esse Homo»
2. Марк Аврелий. Наедине с собой. Ростов-на-Дону, 1991.
3. Современная западная философия. Словарь. М.,1991.
4. Хайдеггер М. Время и бытие // Европейский нигилизм. М., 1993
5. Борхес Х.-Л. История вечности // Письмена бога. М., 1992.
6. Шопенгауэр А. Избранные произведения. М., 1991.
7. Блох Э. Принцип надежды // Утопия и утопическое мышление. М., 1991.
8. Витгенштейн Л. Философские работы. Ч.1. М., 1994.
9. Делез Ж. Тайна Ариадны // Вопросы философии, 1993, №4. С.48—53.
10. Визгин В.П. Ницше глазами Делеза // Вопросы философии, 1993, №4. С.47.
Обсуждения Бесстрашие социально-философских воззрений Ф.Ницше