Стена

Казалось, будто огромная бескрайность окружила помещение со всех сторон, пронзила белым светом все его границы и теперь равнодушно всматривается вовнутрь в ожидании каких-то событий.

Белая кровать-каталка с обнаженным человеком под белой простыней находилась в центре огромного зала. Санитары вкатили её в это странное помещение и, словно не зная, что делать с этим предметом дальше, так и оставили, как бросили, растворившись в белом пространстве.

Невозможно сказать, сколько времени человек смотрел на единственное темное место на стене, нарушающее совершенный стиль. Там была картина, совершенно нелепая в этой строгой пустоте. На картине было изображено туго натянутое полотно, похожее на мешковину, прибитое по краям рисованными гвоздями. Оно выглядело грубым и неаккуратным, казалось, его нарочно натянули так, чтобы создавалось впечатление, будто те уродливые образы, что могут родиться в воспаленном воображении при виде такого полотна, на самом деле сами выходят из него и проникают в мозг.

Он не пытался разгадать замысел художника и вообще не думал о картине. Он просто отдыхал на ней, как отдыхает путник, сваливший с плеч тяжелую ношу и теперь рассматривающий её с тупым равнодушием перед тем, как отправиться в путь дальше.

Мембрана из полотна разделяла два пространства, - одно, в котором находился сам человек, всё, что его окружало, зримое, осязаемое, и другое, - загадочное, эфемерное, мнимое, затаившееся по его другую сторону. Он догадывался, что именно там прячутся невообразимые химеры, способные проявляться на полотне из него в виде мужчин, женщин, животных, предметов, в сущности, не являясь таковыми, и даже выйти оттуда реальными фантомами. Могут даже что-то нелепое сотворить и снова исчезнуть, как это было только что с санитарами. Могут проявиться любым зримым образом, доступным воображению. Если воображению вообще доступны любые образы, даже такие, как пустота, время или смерть. Им для этого нужен всего лишь человек. Страдающий человек, лишенный базовых опор. И пустое полотно напротив, как обнажение сути фатальной преграды, стены, миллионами лет формируя тупость и ограниченность. Стены, навсегда поделившей мир на то, чего ещё нет и, возможно, никогда не будут и на то, что пока есть, останется или исчезнет, оставив неразгаданный след. Изображенная на картине до предела натянутая ткань сохраняла некое равновесие между двумя пространствами, оберегая их непрочное перемирие. Даже не сохраняла, а яростно держала из последних сил на пределе своей возможности. Напряженное и крайне неустойчивое, оно готово было при неосторожном малейшем движении в любом из них придти в движение и даже лопнуть с оглушительным треском бесконечной катастрофы, грозящей ему низвержением в образовавшуюся пустоту с бессмысленным воплем прерванного ужаса.

Состояние полотна было отражением его собственного состояния. Он всегда ощущал себя так, будто его ночью поместили в зверинец, где потемки выполняли функцию стены. И надо было как-то разделить общее пространство на своё и чужое, таинственное и враждебное. Для себя, чтобы понять правила игры, которой ему представлялась жизнь. Да так разделить, чтобы на его территорию никто не смог покуситься. Границу вокруг себя он лепил из аргументов, которые могли бы оправдать его во всех позициях, обезоруживая тем врага, и напротив, позволяли бы напасть на любого из оказавшегося рядом, но она не получалась, лишенная основы. Его пространство сжималось. Оставалось совсем немного, и едва осязаемый смысл его существования исчез бы совсем. Наконец, звериным чувством, исходящим из атавистического мрака, выдвинул щит из отрицания вообще какого либо смысла в этом мире и демонстрации смертоносной угрозы всем, кто рядом. Такой щит требовал отключения всех возвышенных чувств, постоянной бдительности и постоянной злобы.

Достигнутое таким образом равновесие пространств поддерживалось невероятным напряжением воли, и это напряжение сейчас он препоручил картине и надеялся, что она продержит его неизменным некоторое время, необходимое смертельно уставшему человеку хотя бы для короткого отдыха.

За время передышки надо во всём спокойно разобраться.

Он не родился солдатом и не стал им. Ему предстояло осмыслить своё положение и согласиться с любым результатом, не приняв его.

Человек сосредоточился, но ничего не получалось. Всё смешалось: события, время, ощущения величия и блаженства, страха и безысходного отчаяния. Он ни в чем не виноват! Так отчего же он теперь здесь?

Был дан старт, и свалка началась. Из элиты, предназначенной быть авангардом в продвижении к цели, уготованной богом для России, стремительно вырвалась и захватила власть популяция примитива, бросившая страну в противоположном направлении. Из-под гнета нравственных норм вырвались подавленные прежде первозданные инстинкты, скрутившиеся за годы запретов в мощную пружину и теперь жаждущие разрушительной свободы.

Они требовали удовлетворения тщеславия, неистовства, желания бескрайнего разгула, удовлетворения жажды порока и наслаждений, чтобы нагуляться, напиться, наесться, налюбиться, захватывая предметы страсти по праву силы. Всё делать против ненавидимой морали, провозгласившей ценность ограничений и всеобщего братства, что были вехами в предначертанном пути. Цинизм новых отношений разъедал выстраданное, но не ставшее родным, священное полотно всеобщего прекраснодушия, - наивысшего достижения истекшей человеческой истории. Кусок истории провалился, словно его и не было. Страна упала в прошлое, в котором застряла и до сих пор топчется помешенная на бессмысленном богатстве с болезненно раздутыми потребностями западная цивилизация. Она пошла к началу времен, как будто можно взрослому снова стать ребенком, плоду стать цветком, и заново переиграть уже пройденный период созревания, будто можно пленку истории прокрутить обратно, объявив её чьей-то ошибкой и утопить непонятый смысл пройденной дороги во лжи.

Страна разделилась на бедных и богатых, слабых и сильных. Бедные – это те, которым всегда и всего мало, и их задача – достичь предела насыщения, богатые те, у которых есть всё, что им надо. Слабые те, о теле которых всегда нужна забота, а для души – игрушки в виде помпезных автомобилей, яхт, коттеджей. Слабые радели за себя, сильные – за всех. Сильные всегда отдавали последнее слабым. Но их оказалось мало и общество больных людей их обчистило полностью.

Никто не понимал, что происходит, общество деградировало и распадалось. Между людьми возникла пропасть, которая тем глубже, чем глубже пропасть между ними и богом. "Я хочу" - ревел хор неполноценных взрослых, уподобившихся детям. 'Бери от жизни всё!' - призывало телевидение. Преступниками стали все. Ценности слабых людей - власть и деньги, стали целью и смыслом политической и экономический элиты страны. Церковь обогащалась, интеллигенция приказала долго жить. Культура на фоне огромной драмы страны предстала пошлым фиглярством.

Ничем наш герой не отличался от новых бойцов. Он оказался слабым, как и подавляющее большинство нового поколения граждан России. В разграблении родного предприятия добился заметных успехов, чем заслужил уважение новой элиты. Он был доволен собой. Украденное гнал за рубеж, а оттуда привозил всякий хлам под видом добротных изделий и продавал нуждающимся по безумным ценам. Его обманывали, он обманывал. Гордость за себя питалась успехами в грязном деле под новым названием «бизнес».

В стране переплелись в змеиный узел различные дельцы и фирмы.

Далее по закону развития жанра начались убийства. Вскоре и для него наступили тревожные времена. Появились странные звонки, неожиданные встречи, тупые и злобные угрозы, таящие неотвратимость. От него требовали плату за ухваченное счастье. И когда в качестве уплаты была затребована его жизнь, он с ясной отчетливостью ощутил ужас своего положения, прежде казавшегося подарком судьбы. Что оставалось делать человеку, охваченному страхом и поздним, а потому ненужным раскаянием? Прятаться и пить. Пить от безысходности и бессмысленности растраченного времени. Пить для поиска в упоительном дурмане религии утраченного рая. Он постоянно ощущал, как в него входят пули. Жена так же пряталась. Они стали врагами, объединенными единственной целью - успеть промотать как можно скорее всё прибранное неправедным трудом. Всплеск разгульного пиршества всегда переходит в финальную стадию деградации личности. Из месяца в месяц изгоем, преследуемым грабителями и ограбленными, тенью растворялся в пригородах и продолжал спиваться, расчленяя психику на составные части. Пока не наступила полная дистрофия с потерей сознания. Он перемещался заброшенным животным от дома к дому, от забора до забора в бессмысленных поисках норы. День и ночь смешались, образовав неясный полумрак. Последнее, что помнилось: ромашки у лица и наверху березка шелестит листвою.

Стало ясно, предназначение человечества умерло. В России наступила ночь духа, и он покинул людей, оставив поле битвы за людей для сатаны.

Вдруг человека охватила тревога, и он стал осторожно озираться. Вцепился взглядом в картину и с ужасом обнаружил, что полотно пришло в движение. Оно стало раздвигаться, увеличиваться в размере, обволакивая своей поверхностью всё его пространство, как бы заглатывая жертву. Наконец замкнулась вокруг него сферой, образовав одну сплошную стену серого цвета, перегородившую свет далекого мироздания. Натянутые прежде нити стали казаться нервами, они пульсировали как живые.

В нем поднялась истеричная волна. В угол бы! Забиться в угол! Но никакого угла не было.

Натянул на голову простыню, то тут же испугался, что не контролирует подходы. Надо прижаться к стене! Но и это вызвало ужас, потому что был уверен, за ней ждут его злобные химеры. Вот вытянутся их невидимые руки, схватят и прижмут к своим бесчисленным присоскам, чтобы высосать всю кровь.

Человек стал напряженно всматриваться в возникшую стену, пытаясь угадать исходящую от неё опасность.

Неожиданно по ней промелькнула неясная призрачная тень, и это вызвало еще большую тревогу.

Вот снова пробежала тень, за ней еще одна. Теней становилось всё больше и больше. Из дымчато-серых они превратились в черные и заметались в сером зале, словно туда ворвалась стая обезумевших огромных черных птиц, обозначая этим начало какого-то таинственного действия. Стена стала темнеть. Страх забегал иголками по коже, и от этого возникла защитная ярость, мысли заметались в бесплодных попытках что-либо понять. Словно в ответ стены вовсе почернели и на образовавшемся фоне ночи появились далекие пепельно-багровые всполохи, какие бывают от пожара. Всполохи приближались, становились ярче, постепенно выявляя всю палитру желто-фиолетовых и красно-черных красок полыхающего в ночи огня. Краски метались, складывались в непонятные образы, наиболее отвратительнее напоминали лица известных деятелей. Они шевелились, гримасничали, подмигивали, можно было бы их уложить в какую-то схему, но сбивало с толку то, что многие из них принадлежали еще живым. Черные птицы исчезли, зазвучали мощные звуки набата, тревожные и низкие, как грозные предвестники беды и из всполохов сатанинского огня со всех сторон возникли и поползли извивающиеся змеи щупальцев. Он угадал сходство этих пугающих бессмысленных движений с ходом своих путаных мыслей и поразился очевидной связи происходящего с его состоянием. Щупальца переливались всевозможными оттенками счастья - розовыми, голубыми, зелеными, они вились, пульсировали и в такт увеличивались в размерах, отчего, казалось, приближались к нему. Приблизившись до появления на коже мурашек, тотчас же отходили туда, где накалялась стена, и, напитавшись дополнительной энергией, снова и снова приближались, постепенно приобретая реальность.

Неожиданно на мрачном своде, среди всполохов огня, минуя его и не принадлежа ему, как бы из ночи появились образы мужчин, женщин, детей. Их было много. Лица были мертвы и безобразны, тела уродливы. Он узнал их. Это были жертвы его махинаций, лишенные человеческого достоинства, вынужденные воровать, побираться, тлеть. Раскрашенные в красно-черные цвета, видения стали приобретать объем, самостоятельно переходя в пространство дьявольского сверкающего зала, приближаясь к беспомощной дрожащей твари, охваченной щупальцами.

'Найди!' - закричали уроды, и устроили величественную и отвратительную фантасмагорию вокруг него под нарастающий гул набата.

Точно дождавшись призыва, щупальцы вонзились в беззащитное тело и стали в нем что-то искать. Из ран вязко пульсировал деготь, но искомое не находилось. 'Найди! - продолжали кричать химеры. - Оно должно быть там!'

И вдруг: 'Вот оно!' - раздался громоподобный возглас, и все набросились на несчастного.

Стена лопнула, и полыхающий ад вылил на него свою неистовую любовь.

И вдруг оттуда, из того места, куда бросилась вся мистическая рать, вырвался и медленно стал наполнять пространство какой-то странный, нереальный свет, его может видеть только верующий или перенапряженный мозг при удачных попытках что-либо понять. Оттуда же полилась тихая, но величественная и завораживающая музыка. Свет и музыка расходились от точки всё далее и далее, оставляя свои источники невидимыми и недоступными для понимания. Они отталкивали образы и видения, расширяли сферу своего владения. Оцепеневшие химеры, оттесняемые новой стеной, стали отходить к еще темным окраинам, и, освещенные новым светом, постепенно принимали вид растерянных людей. Щупальцы сжались и уползли вслед за недовольно рычащей огненной стихией. Свет и музыка расходились все дальше, заполняя всё пространство, императивом подчиняя себе всё сущее. Их источник рассредоточился, создавалось впечатление, будто каждая точка пространства излучает свет и звучит. Музыка была прекрасна, нежна и трогательна. Мелодия обрастала красками, мотивами, разнообразием аранжировок, глубиной проработки тем. Сила звучания стала нарастать, и вот уже всё пространство предстало самой музыкой. Мощные её волны обволокли и сдавили истерзанное тело, беспрепятственно проходя насквозь. Началась его реконструкция. Несчастный превратился в крошечного младенца, будто бы оказавшегося в самом центре огромного тела, ласково проникающего своими воздействиями в самую его суть. Неведомые силы приступили к ваянию новой души, взамен превратившейся в деготь.

Трагедии не возникают ниоткуда. Они приходят из-за стен. Их две.

И обе невидимы, их можно осознать лишь мыслью. Мы находится меж ними. Плывем в замкнутом пространстве, ограниченном стенами, без всякой надежды выбраться из него.

Одна из них, физическая, находится под ногами, непроницаемым куполом висит над нами, окружает со всех сторон. Сто приборов не проткнут её. Может меняться расстояние, может измениться вид, всё, что угодно может с ней произойти, но одно останется неизменным - она сама, как факт. Она всегда останется непреодолимым наваждением, вечным укором ограниченности, фактором невозможности и бессмысленности побега в поисках мифической свободы из созданной ею тюрьмы.

Но мы постоянно, неосознанно устремляемся к неприступной невидимой границе, потому что есть внутри нас нечто такое, что толкает к непостижимо странным поступкам, заставляет взглянуть в глаза опасности, идти навстречу погибели. Это она заставляет идти за горизонт, проникать вглубь земли и космоса. Это она заманивают в пропасть, в ночь и в глубины омута. Мы полагаем, что граница там, где кончаются наши возможности достигнуть её или понять суть края. А потому, опасливо и безрассудно двигаясь к ней, стараемся всё время отстраниться от неё, потому что знаем, там, за пределами возможности достичь или понять - опасные химеры. Там за ней зловещий огонь, там беда, оттуда она и приходит со страстями, ложными целями, материалистическими учениями.

При определенном взгляде можно даже предположить, что сама стена - химера, она есть, и в то же время нет её. А потому и трудимся неутомимыми муравьями, возводим свои собственные стены изо лжи и камня, чтобы уйти от той мистической опасности, являясь в то же время её агентами.

В чем спрятан смысл этой бессмысленной деятельности? Что руководит нами?

А руководят нами силы, что спрятаны за второй стеной. Они же ваяют смысл.

Там, за ней, внутри нас, зажатых в реальном пространстве и принадлежащих ему, есть огромный мир, некое духовное пространство. Оно лишено размеров, распространено повсюду, но мы полагаем, что оно внутри нас. И лишь только потому, что ощущаем его внутри себя подчиненным ему внутренним чувством. Оно неспешно кристаллизуется. Принимает структуру. Становится всё более значимым, осязаемым. Мы постепенно осознаем этот объём и осуществляем медленный переход в него из реальности. Мертвые туда уходят сразу. Было бы правильнее сказать, что она нас поглощает, взяв на себя рули управления нами. Там небытие, абстрактные и недоступные для осознания дух, абсолютные начала, смысл и цель, вкладываемые в совесть, мораль, правила, символы. И вовсе не в желания и страсти. Туда нас устремляет время, как вектор развития. Небытие нас поглощает, но мы боимся и его, как обычно боятся смерти. Природа страха в неготовности пойти туда, где ждут. Это пространство также полно неясных и опасных химер, которых рисует страх. От этих наваждений защищает нас другая искусственная стена. Стена из наших религиозных и нравственных построений. Мы сами их придумали. Проще жить, придерживаясь написанных правил, а не по совести и чести. При этом не надо заставлять душу работать. Духовная стена непроницаема, как и физическая.

Реальность - это всегда конфликт между двумя нереальными мирами. Пребывая в ней, мы постоянно занимаемся только тем, что строим себе защиту от всего неведомого, не понимая, что защиты быть не может, пустая суета, что цель не в защите, и находится она в ином направлении. Там, на предписанной дороге никакой защиты не потребуется.

Делаем дома, города, храмы, картины, театры, одежды, экраны. Искусственные леса, лужайки, водоемы. Создаем нелепое искусство, укореняющее невежество. Пытаемся уйти вовнутрь искусственного мира, видя в том предназначение и путь. Украшаем, культивируем его. Боимся всего, что за его пределами. А потому отрицаем нереальность или лжем про неё, как это делает религия. Мысли всех мудрецов пока пугливо ощупывают её, играя в ужасы невидимого конца света. А она не уходит, а только изощреннее воздействует на нас и, не понятая, насыщает своими образами любые искусственные построения, создавая конфликты между нами. Театры, фильмы насыщены ими. В них мы пьем отраву ложных истин, смеемся или плачем над собой. Она внедряет страх или родственную ему радость, отравляя ими мозг и души. Под этим страхом мы истерично и постоянно с кем-нибудь и с чем-нибудь воюем: то друг с другом, а то с неведомым дыханьем стен, охвативших Вселенную. Ваяем наш искусственный мирок самодельными нелепыми упражнениями, вызывая всё новые и новые драмы.

Человек слышал успокаивающие мягкие удары могучего неведомого сердца. "Всё хорошо", - говорило оно ему. А могучий симфонический ансамбль мелодий, сотканных из блуждающих ритмов, вышедших из глубин веков от морей, ветров, движенья звёзд, падающих листьев, детских сказок, полностью растворивших его в себе, завершал свою работу. Как чудесна была та музыка! Он знал её когда-то. Когда - не вспомнить. Она очаровывала пределом абсолютного совершенства, к которому стремится каждый мастер, вряд ли сознающий, что не озарением, а памятью ведом к ней.

Неизвестно, как долго это продолжалось. Бесконечное блаженство растекалось по телу. Блуждающие образы подплывали и поили его питательными смесями, он жадно пил, не выходя из состояния эмбриона.

И вот, наконец, стало появляться осознание бесконечности и величия жизни.

"Боже мой!" - всполохнулась глубинная мысль. Как же он не догадался об этом раньше! Он понял суть окружающей физической стены! Там, за ней находится то, что никогда живому человеку не суждено увидеть. Невозможно потрогать руками, прижаться лицом. Там могло быть только одно - его собственный мозг, собственное сердце, его изнанка! Там, за стеной ни что иное, как его собственный духовный мир. Стало быть, два пространства, внешнее и внутреннее, оказывается - по сути есть одно и то же! И там живут не разные химеры! За стеной образы того, что спрятано внутри!

Неизвестность, что лежит за пределом возможности, оказывается, исходит из моего внутреннего космоса! Там, за пространством - Я! Во мне светло - и там светло. Во мне темно - и там темно. Мой внутренний страх вызывает извне реальный источник его. Причина и следствие не зависят друг от друга, они оба зависят от одного общего источника состояния. Когда я смогу понять смысл моей души, я пойму, что за границами пространства Вселенной. И наоборот.

А реальный мир, представленный предметами, людьми и пространством, заполненный звуками и видениями, тогда может быть представлен средством компенсации различий двух пространств! Противопоставленные стены являют реальность в виде поля сражения или поля любви. Поля энергетики и чувств. В нем или созидается гармоническая связь и созидается полноценный образ человека или этот образ разрывается в клочья, возбуждая ненависть к самому себе. Он, оказывается, не созидал себя, а разрушал, чтобы выпасть из общей гармонии!

Как счастлив полноценный человек! Родственный любому пространству, плывущий в них из плоти, сотканной из духа, в эфире всевозможных грёз! Для нормального человека не должно быть нависшей пугающей стены, потому что, если она сольется с кожей тела и станет его частью, то всё открывшееся перед ним предстанет всего лишь проекцией его же внутреннего мира на него. Проекцией его религии на тело, проекцией его любви к другим, к окружению на его собственную жизнь. Проекцией его личности на весь окружающий мир, а мира - на его душу. Это поймет лишь тот, кто наделён способностью видеть, как мистика, управляя кистью художника, рисует на картине своё отношение к нему. Или тот, кто знает, как безжизненное тело переходит в замысел, чтобы потом преобразоваться в совершенное чудо.

Химеры не враги - друзья!
Войдите, химеры, в мою душу и тогда я стану вместе с вами всей Вселенной, обладателем всех миров, а реальность предстанет ненужной нелепостью!

Разложись, Реальность, спрячь в моем теле свои распри, успокойся, а ты, стена, сожми меня до точки, до нуля!

И можно будет закружиться в танце в лазурных облаках под этот неземной ансамбль, в котором тонет человек, что здесь лежит в огромном зале.

Но что такое? Всё стало затихать, померк неземной прекрасный свет, пропали краски, музыка сбилась и затихла, опять появились тревожные звуки набата. Всё тише и тише слышатся удары огромного неведомого сердца. Появился вязкий ужас предчувствия катастрофы. И она пришла в виде прежнего вида зала, где он оказался в середине.

Почему он не слился со стенами? Его бросили на полпути, как оставляют собачку от улетающей кареты под столбом во мраке бездонной ночи. Он ещё не создан полноценным! Верните всё назад!

Сильные руки подхватили и медленно повезли каталку на выход, проведя её сквозь разорванное в клочья полотно картины.

Его оставили в другой комнате, чтобы он пришел в себя. Обретя способность думать, человек стал осознавать произошедшее. По-видимому, он подвергся каким-то чудом техники и мысли воздействиям беременной женщины на внутриутробный плод. Обычной женщины, такой же, как и все, счастливой и несчастной, здоровой и больной одновременно, со всеми банальными недостатками, а потому неспособной выносить полноценное дитя, как это всегда бывает. И вот теперь выходит он из её утробы таким же неприспособленным к жизни и несчастным, как все новорожденные дети. Зачем? Какое совершенство было там, внутри!

Он испытывал жесточайшее потрясение младенца, вынесенного из утробы в неприветливый страшный мир, в который он вовсе не хотел попасть, слабым и несчастным.

Комната имела вид обычной палаты. Свежий ветер проникал из открытого окна. Собравшись с силами и убедившись, что рядом никого нет, человек осторожно спустился с кровати, подошел к окну и увидел далеко внизу тот мир, от которого повеяло холодом и мерзостью. Мир, наполненный такими же недоношенными, как и он, где каждый обречен сражаться за личное счастье, раскрывшееся внутри своей матери и отнятое с рождением.

Человек поднялся на подоконник и перевалился через него. Всё было нелепым и пошлым. Цель Создателя исказилась и исчезла за границами бытия.

Он упал, и всё в нем разорвалось. Последнее, что он увидел: ромашки у лица и шелестящую листву склонившейся берёзы.