Дмитрий Морозов, известный в профессиональных кругах как ::vtol::, русский медиа- и саунд-художник, который с помощью своего инженерного мастерства создает роботов, играющих странную музыку.
– Я беру много полезных вещей и делаю из них достаточно бесполезные объекты с претензией на красоту и многообразие смыслов, заключенных в роботическое обличие.
– Я беру много полезных вещей и делаю из них достаточно бесполезные объекты с претензией на красоту и многообразие смыслов, заключенных в роботическое обличие.
Я строю роботов, которые делают музыку.
Грубо говоря, я художник, вместо кисточек и красок использующий электронику, механику, свет, звук и движение, которые помножены на абстрактные или вполне конкретные идеи и образы. Их я черпаю из повседневной жизни, мира IT и даже фундаментальной или прикладной науки – от биологии и химии до астрофизики и кибернетики. Я сам воспринимаю свою деятельность как междисциплинарную практику современного мира, в котором смешаны информатизация и автоматизация, соцсети, интернет-психология и нанотрубки.
В школе я был роковым соло-гитаристом но с возрастом мне в этом жанре стало тесно. Рок, при всей его энергоемкости, жанр, сформировавшийся уже не одно десятилетие назад. Он стал одним из важнейших явлений, приведших к освобождению звука во второй половине ХХ века, но лично мне показалось, что его развитие остановилось со смертью Курта Кобейна. Что еще сделать на этом поле? Отвечает ли эта музыка духу времени? Мне показалось, уже нет.
Сперва я держал в руках гитару и использовал миллион примочек, которые все больше и больше искажали звук струны и превращали гитару в синтезатор или даже контроллер. Я искал необычные исказители – пока мне не попалась гитарная примочка, которую ее продавец жестко переделал. Я был уверен, что он инженер, и все, что он с ней сделал, – это очень сложные манипуляции, доступные только инженерам и физикам. Но тот человек поделился со мной секретом – он ничего не понимал в электронике, а просто назамыкал кучу контактов и вышел интересный результат.
Для моего сознания это была революция.
Во-первых, она звучала абсолютно сумасшедше и очень разнообразно даже без гитары – сама по себе. Во-вторых, сам подход: замкнуть, сломать, хакнуть, но при этом не доломать до конца, а, двигаясь интуитивно, превратить банальную вещь в звукового монстра. В-третьих: своими руками! До этого мне казалось, что я никогда не смогу что-то сам спаять, что нужно долго учиться. А электронная музыка, которая уже тогда меня очень интересовала, требовала понимания физики звука и сути процессов.
Конечно, потом все равно пришлось изучать основы, но, когда уже начал что-то делать сам, это дается очень легко, потому что успешная практика вдохновляет! Само собой, такой дадаисткий* подход уместен исключительно в художественных практиках. Вряд ли так можно стать успешным строителем или дантистом.
Circuit bending** открыл мне дверь в случайные события, в мир звуков, похожих на соединение диал-ап-роутера или наводок от мобильного телефона на усилители. Именно такое звучание мне показалось адекватным нашей культуре, хотя с традиционной точки зрения это шум, но именно так я вдруг стал слышать музыку отовсюду: в городе во время ремонтных работ или в метро, когда начинает барахлить система объявления станций. Чтобы обозначить свой уровень адекватности, замечу: звук перфоратора у соседей мне не нравится до сих пор, как и мел, скребущий по доске.
В моей работе главное – уже не сам звук и даже не то, как он извлекается. Я пришел к тому, что сам себя стал идентифицировать как художника довольно странным путем. Я учился в университете на искусствоведа и параллельно занимался электронной музыкой. Тогда мир изобразительного искусства и звук казались мне чем-то совершенно из разных вселенных. Но, когда я стал заниматься созданием своих инструментов, я начал экспериментировать с интерактивными системами, всевозможными контролерами, системами взаимодействия со звуком. В какой-то момент способ взаимодействия с этими объектами стал скорее не игрой на инструменте, а каким-то представлением или даже встречей зрителя с электронной системой, а это уже гораздо ближе к жанру инсталляции и перформанса, чем к музыкальной практике. Так внезапно миры объединились.
Но мне было скучно просто предоставлять зрителям возможность играть с такими объектами или самому выступать с ними. Мне быстро стало понятно, что это может быть каким-то высказыванием, размышлением на тему или даже социальным экспериментом. И вот сейчас я пришел к тому, что у многих моих работ звук – это лишь предлог. Конечно, в разной пропорции.
Изучая электронику, потом механику и программирование, я вдруг понял, что это очень гибкие инструменты в руках художника, с помощью которых можно, на мой взгляд, очень тонко подойти к отображению современного мира или даже пофантазировать на тему будущего. По сути, это более ясный язык для нашего поколения, чем живопись. Конечно, я не хочу умалять значение старых медиа, но, возможно, художнику сейчас гораздо проще выстроить диалог с обществом через тачскрин, роботизированный кинетический объект или произведение в виде приложения для смартфона.
Необычный способ извлечения звуков – это часть общей тенденции роботизации культуры и быта. Но тут не обойтись без иронии. Мне кажется, она является неотъемлемой частью любых практик, связанных с технологическими видами искусства.
Для одного фестиваля я недавно сделал машину, которая анализирует телесигнал в реальном времени, и наиболее яркий цвет кадра используется для окрашивания белой нитки, наматывающейся на любой поставленный на вращающуюся платформу предмет. То есть можно взять бутылку пива и замотать ее речью министра финансов. Эта машина была вдохновлена аппаратами для заматывания багажа пленкой, которые сейчас стоят во всех аэропортах. По сути, это гибрид прядильного станка, телевизора, принтера, аппарата для спасения багажа от воров и любви к лапше на ушах.
Самые яркие впечатления от публики – это когда с каким-то моим объектом начинают взаимодействовать дети. Если объект понравился ребенку, то это однозначно успех. И неважно, понимает ли он все вложенные мною в объект идеи. У меня был объект-тотем, робот, похожий на индийского бога с головой слона ганеша, только вместо хобота пылесос – и посетителям выставки нужно было положить в специальную мисочку любой металлический предмет. Тогда робот просыпался и “благословлял” посетителей странными звуками. Так вот дети закармливали его монетами и скрепками, приходя в полный восторг от реакций робота и самой возможности накормить пылесос – дома то за такое наказывают. Еще меня очень впечатлила реакция зрителей на мою многоканальную инсталляцию, которую я создал в Никола-Ленивце. Там внутри объекта художника Николая Полисского я придумал звуковую интерактивную систему из 20 колонок, каждой из которых отдельно управлял компьютер. Получился пространственный инструмент, с помощью которого можно было делать очень сложные звуковые вещи. Кроме того, он реагировал на присутствие людей и имел несколько сотен управляемых отдельно лампочек. Так вот люди, заходившие туда, иногда рассказывали, что ощущали, будто они находятся в каком-то вселенском храме! Лучшая похвала для художника.
Будущее приносит еще больше странных звуков. 120 лет назад для вышедшего на улицу человека самыми громкими и частыми звуками были бы звуки подков, сейчас это двигатели внутреннего сгорания, через 30 лет будет жужжание электромоторов, через 100 – свист плазменных ускорителей и вакуумных труб. Все это художники или те, кто придет им на замену, будут использовать в своем творчестве.
Классическая гармония и саунд-арт никак друг другу не противоречат. Можно, используя классические методы организации звуков, делать безумнейший сануд-арт или же, наоборот, делать вполне классическую по форме музыку при помощи самых странных атональных звуков. Главное отличие музыки от саунд-арта – это временная шкала. Композитор всегда мыслит формой больше, чем звучанием. Музыка не может быть без формы. Тогда как саунд-арт оперирует звучанием и время может совершенно не играть никакой роли.
Да, роботы будут писать музыку. И знаменитая имитация нейросетью стихов и музыки Егора Летова далеко не предел. Категория независимости, конечно, пока очень условна, скорее, это автономность, но кто знает, как далеко они зайдут. Возможно, мы тоже роботы, в которых сперва никто не верил. Так что все идет по плану!
* – Дадаизм – художественное течение первой половины ХХ века, основной идеей которого была полная деконструкция любой устоявшейся эстетики.
** – Метод перепайки электронных схем.
В школе я был роковым соло-гитаристом но с возрастом мне в этом жанре стало тесно. Рок, при всей его энергоемкости, жанр, сформировавшийся уже не одно десятилетие назад. Он стал одним из важнейших явлений, приведших к освобождению звука во второй половине ХХ века, но лично мне показалось, что его развитие остановилось со смертью Курта Кобейна. Что еще сделать на этом поле? Отвечает ли эта музыка духу времени? Мне показалось, уже нет.
Сперва я держал в руках гитару и использовал миллион примочек, которые все больше и больше искажали звук струны и превращали гитару в синтезатор или даже контроллер. Я искал необычные исказители – пока мне не попалась гитарная примочка, которую ее продавец жестко переделал. Я был уверен, что он инженер, и все, что он с ней сделал, – это очень сложные манипуляции, доступные только инженерам и физикам. Но тот человек поделился со мной секретом – он ничего не понимал в электронике, а просто назамыкал кучу контактов и вышел интересный результат.
Для моего сознания это была революция.
Во-первых, она звучала абсолютно сумасшедше и очень разнообразно даже без гитары – сама по себе. Во-вторых, сам подход: замкнуть, сломать, хакнуть, но при этом не доломать до конца, а, двигаясь интуитивно, превратить банальную вещь в звукового монстра. В-третьих: своими руками! До этого мне казалось, что я никогда не смогу что-то сам спаять, что нужно долго учиться. А электронная музыка, которая уже тогда меня очень интересовала, требовала понимания физики звука и сути процессов.
Конечно, потом все равно пришлось изучать основы, но, когда уже начал что-то делать сам, это дается очень легко, потому что успешная практика вдохновляет! Само собой, такой дадаисткий* подход уместен исключительно в художественных практиках. Вряд ли так можно стать успешным строителем или дантистом.
Circuit bending** открыл мне дверь в случайные события, в мир звуков, похожих на соединение диал-ап-роутера или наводок от мобильного телефона на усилители. Именно такое звучание мне показалось адекватным нашей культуре, хотя с традиционной точки зрения это шум, но именно так я вдруг стал слышать музыку отовсюду: в городе во время ремонтных работ или в метро, когда начинает барахлить система объявления станций. Чтобы обозначить свой уровень адекватности, замечу: звук перфоратора у соседей мне не нравится до сих пор, как и мел, скребущий по доске.
В моей работе главное – уже не сам звук и даже не то, как он извлекается. Я пришел к тому, что сам себя стал идентифицировать как художника довольно странным путем. Я учился в университете на искусствоведа и параллельно занимался электронной музыкой. Тогда мир изобразительного искусства и звук казались мне чем-то совершенно из разных вселенных. Но, когда я стал заниматься созданием своих инструментов, я начал экспериментировать с интерактивными системами, всевозможными контролерами, системами взаимодействия со звуком. В какой-то момент способ взаимодействия с этими объектами стал скорее не игрой на инструменте, а каким-то представлением или даже встречей зрителя с электронной системой, а это уже гораздо ближе к жанру инсталляции и перформанса, чем к музыкальной практике. Так внезапно миры объединились.
Но мне было скучно просто предоставлять зрителям возможность играть с такими объектами или самому выступать с ними. Мне быстро стало понятно, что это может быть каким-то высказыванием, размышлением на тему или даже социальным экспериментом. И вот сейчас я пришел к тому, что у многих моих работ звук – это лишь предлог. Конечно, в разной пропорции.
Изучая электронику, потом механику и программирование, я вдруг понял, что это очень гибкие инструменты в руках художника, с помощью которых можно, на мой взгляд, очень тонко подойти к отображению современного мира или даже пофантазировать на тему будущего. По сути, это более ясный язык для нашего поколения, чем живопись. Конечно, я не хочу умалять значение старых медиа, но, возможно, художнику сейчас гораздо проще выстроить диалог с обществом через тачскрин, роботизированный кинетический объект или произведение в виде приложения для смартфона.
Необычный способ извлечения звуков – это часть общей тенденции роботизации культуры и быта. Но тут не обойтись без иронии. Мне кажется, она является неотъемлемой частью любых практик, связанных с технологическими видами искусства.
Для одного фестиваля я недавно сделал машину, которая анализирует телесигнал в реальном времени, и наиболее яркий цвет кадра используется для окрашивания белой нитки, наматывающейся на любой поставленный на вращающуюся платформу предмет. То есть можно взять бутылку пива и замотать ее речью министра финансов. Эта машина была вдохновлена аппаратами для заматывания багажа пленкой, которые сейчас стоят во всех аэропортах. По сути, это гибрид прядильного станка, телевизора, принтера, аппарата для спасения багажа от воров и любви к лапше на ушах.
Самые яркие впечатления от публики – это когда с каким-то моим объектом начинают взаимодействовать дети. Если объект понравился ребенку, то это однозначно успех. И неважно, понимает ли он все вложенные мною в объект идеи. У меня был объект-тотем, робот, похожий на индийского бога с головой слона ганеша, только вместо хобота пылесос – и посетителям выставки нужно было положить в специальную мисочку любой металлический предмет. Тогда робот просыпался и “благословлял” посетителей странными звуками. Так вот дети закармливали его монетами и скрепками, приходя в полный восторг от реакций робота и самой возможности накормить пылесос – дома то за такое наказывают. Еще меня очень впечатлила реакция зрителей на мою многоканальную инсталляцию, которую я создал в Никола-Ленивце. Там внутри объекта художника Николая Полисского я придумал звуковую интерактивную систему из 20 колонок, каждой из которых отдельно управлял компьютер. Получился пространственный инструмент, с помощью которого можно было делать очень сложные звуковые вещи. Кроме того, он реагировал на присутствие людей и имел несколько сотен управляемых отдельно лампочек. Так вот люди, заходившие туда, иногда рассказывали, что ощущали, будто они находятся в каком-то вселенском храме! Лучшая похвала для художника.
Будущее приносит еще больше странных звуков. 120 лет назад для вышедшего на улицу человека самыми громкими и частыми звуками были бы звуки подков, сейчас это двигатели внутреннего сгорания, через 30 лет будет жужжание электромоторов, через 100 – свист плазменных ускорителей и вакуумных труб. Все это художники или те, кто придет им на замену, будут использовать в своем творчестве.
Классическая гармония и саунд-арт никак друг другу не противоречат. Можно, используя классические методы организации звуков, делать безумнейший сануд-арт или же, наоборот, делать вполне классическую по форме музыку при помощи самых странных атональных звуков. Главное отличие музыки от саунд-арта – это временная шкала. Композитор всегда мыслит формой больше, чем звучанием. Музыка не может быть без формы. Тогда как саунд-арт оперирует звучанием и время может совершенно не играть никакой роли.
Да, роботы будут писать музыку. И знаменитая имитация нейросетью стихов и музыки Егора Летова далеко не предел. Категория независимости, конечно, пока очень условна, скорее, это автономность, но кто знает, как далеко они зайдут. Возможно, мы тоже роботы, в которых сперва никто не верил. Так что все идет по плану!
* – Дадаизм – художественное течение первой половины ХХ века, основной идеей которого была полная деконструкция любой устоявшейся эстетики.
** – Метод перепайки электронных схем.
Обсуждения Художник в музыке