Добыча серы

Он со смехом наблюдает за моими попытками уступить ему дорогу и, наконец, показывает на уступ, куда можно сойти с тропы, чтобы он не задел меня своей ношей. Когда он проходит мимо, я окидываю взглядом тропу, петляющую по каменному склону. Далеко внизу, где она начинается, вижу бирюзовое озеро, которое наполовину скрыто клубами серо-жёлтого дыма. Передо мной — действующий кратер вулкана Иджен.

Кальдера Иджен находится неподалеку от небольшого городка Баньюванги на востоке Явы, в какой-то сотне километров от популярного курортного острова Бали. На живописных лесистых склонах Явы расположены многочисленные кофейные плантации. На одной из них, рядом с деревушкой Семпол, мы и сняли маленькую комнату на ночь. Несмотря на необыкновенную красоту окрестных пейзажей, приезжают сюда немногие: дороги с частыми крутыми спусками и подъёмами находятся в плачевном состоянии, поэтому добираться до Иджена слишком утомительно для большинства туристов.

Когда-то на месте шестнадцатикилометровой кальдеры был крупный вулкан. Его купол обрушился более пятидесяти тысяч лет назад в результате сильнейшего извержения. Сейчас внутри кальдеры много потухших вулканов поменьше и один действующий — Иджен, высотой 2 386 м над уровнем моря.

В кратере Иджен или, как называют его местные жители, Кава-Иджен, находится одно из красивейших вулканических озер в Индонезии. Ярко-бирюзовая жидкость обязана необычным цветом своему составу: учёные подсчитали, что в горячем озере глубиной около двухсот метров содержится 40 млн тонн смеси концентрированной серной и соляной кислоты, а также более 200 тыс. т растворённого алюминия.

Иджен считается не таким опасным, как некоторые другие действующие вулканы: в течение последних двухсот лет здесь происходили только фреатические извержения, при которых магма не извергается, а из кратера на поверхность выходят вулканические газы и грунтовые воды вперемешку с фрагментами горных пород и грязью. Последнее такое извержение случилось в 2002 году.

На берегу озера из сольфатары (отверстия, откуда выходят вулканические газы), температура в которой достигает 250 °С, на поверхность выведены керамические трубы, где конденсируются сернистый газ и сероводород. В результате химической реакции они образуют элементарную серу и воду. Это поразительное и немного устрашающее зрелище: пространство вокруг сольфатары заполнено едким серо-желтым туманом, в котором мелькают тёмные силуэты рабочих, а cеровато-костяного цвета трубы напоминают щупальца огромного спрута, обвивающие жёлтые скалы.

Жидкая сера собирается под трубами в лужицы и застывает, превращаясь из красновато-коричневой в ярко-жёлтую. Работники постоянно следят, чтобы она не застывала внутри самих труб. Затвердевшую серу ломом раскалывают на куски, и носильщики наполняют ими свои корзины.

Здесь, внизу, некоторые добытчики серы носят респираторы или маски, но у подавляющего большинства нет никаких средств защиты, кроме тонкой повязки, закрывающей рот и нос. Я предусмотрительно захватила с собой маску, но мне повезло: в то утро ветер относил ядовитые испарения, содержащие сероводород, углекислый и сернистый газы и соляную кислоту, в сторону от рабочей площадки. Но стоило мне подняться на внешний край кратера, как его дно полностью заволокло едким дымом. Увидев это, носильщики, отдыхавшие рядом с тропой, быстро поднялись и взвалили на плечи корзины, чтобы продолжить путь. Обычное дело: ближе к обеду дым часто поднимается до самой кромки кратера, объяснили они.

Всего здесь работает около двухсот человек; каждый носильщик за одну ходку доставляет из кратера от семидесяти до девяноста килограммов серы.

Удивительно: кажется, они сами весят не больше пятидесяти килограммов!

Добытую серу на вес скупает сахарный завод, расположенный неподалёку от близлежащего поселения Баньюванги. За день работники доставляют туда от 9 до 12 т серы. Она используется в процессе рафинирования сахара, производимого из сахарного тростника. Происходит это следующим образом: сначала тростник раздавливается на прессовой установке, из него извлекается сок, который осветляется при помощи добавления осадителей на базе извести и нагревания, а затем концентрируется посредством вакуумного испарения. Этот концентрированный сок (меласса) с кристаллами серого цвета затем подвергают центробежной обработке, в результате чего получается гранулированный сахар серого цвета (бастра).

Сера же необходима для получения привычного нам белого сахара: бастра растворяется в различных химикатах, в числе которых и серный ангидрид, фильтруется и подвергается дальнейшей обработке до получения кристаллообразного порошка белого цвета.

Примерно час занимает подъём по крутой тропе на внешний край кратера. Затем нужно пройти ещё несколько километров — сначала до весовой, где можно отдохнуть и перекусить, а потом до пункта приёма серы на перерабатывающей фабрике, где её очищают от примесей. Работа оплачивается по весу перенесённого груза; как правило, за день носильщики проходят этот маршрут дважды и зарабатывают около семи долларов.

Они не жалуются на судьбу, ведь такой заработок для индонезийца — большая удача. К примеру, на стройке удаётся заработать приблизительно в два раза меньше, заработки велорикши (распространённое занятие деревенских жителей, перебравшихся в город в поисках лучшей доли) тоже невелики из-за высокой конкуренции; еще скромнее доходы в сельском хозяйстве. Однако цена удачи слишком высока: средняя продолжительность жизни добытчика серы — чуть больше тридцати лет.

Многие носильщики знают несколько слов по-английски и не прочь перекинуться парой фраз со встречным туристом. Кто просит угостить сигаретой, кто — печеньем, а некоторые просто рады проделать пару километров пути в компании гостя издалека.

Приветливость по отношению к окружающим, будь то соседи или совсем незнакомые люди, — отличительная черта индонезийцев, в особенности деревенских жителей. Почти от каждого прохожего слышишь «Хеллоу, мистер!» (даже если приветствие адресовано женщине), сказанное с открытой, искренней улыбкой. Такое радушие — наследие традиционного уклада сельской общины.

Вот и здесь во время очередной передышки с нами заводят светскую беседу: откуда мы? Надолго ли в Индонезию? Нравится ли? Говорим, что из России, а в ответ: «Ооо… Австралийцев видели много, а вот с русскими говорим впервые».

Рассказ о 27-градусном морозе в Москве в день нашего отъезда в Индонезию повергает их в ужас. «У нас тут от такой температуры все собаки передохли бы. И сами мы не выдержали бы», — говорит Юди, который каждый день поднимает немыслимый вес и несколько часов несёт его на плечах по извилистой горной тропе.

Я спрашиваю у Гунтура, молодого носильщика, почему он не уедет в Сурабайю или Джогджакарту — там тоже можно найти работу, хуже оплачиваемую, но и не такую тяжелую.

«Я в этих местах родился, моя жена и её семья работают на плантации неподалёку. У нас здесь свой дом, хозяйство. В большом городе все иначе. Мои дети — вот они будут жить в городе, станут образованными людьми», — отвечает он.

Истории, подобные этой, — проявление ещё одной черты национального характера: покорности судьбе, упования на то, что все в жизни сложится само собой. Эта черта обусловлена и культурно, и исторически. С одной стороны, сказывается влияние индуистско-буддийской основы, на которую впоследствии наложился ислам, а с другой — многовековое колониальное прошлое страны, которое всё ещё даёт о себе знать, несмотря на обретённую независимость и всё возрастающее влияние западной культуры.

Под конец, когда мы уже собираемся уезжать, один из добытчиков дарит мне на память жёлтую сосульку серы. В ответ я протягиваю последнюю пачку печенья, которое приходится как нельзя кстати: ведь впереди у носильщика второй за сегодняшний день поход к кратеру, когда путь кажется длиннее, а ноша — тяжелее.