Февраль, заурядная среда, середина недели, 10 часов утра. Вся восточная половина Соединенных Штатов покрыта снежной шубой и коркой льда. Школы закрыты, полеты отложены, федеральные автострады едва функционируют. Однако жилые дома нельзя оставить без света, а компьютеры без электропитания.
А потому Фрэнк Дэнкович и Дуг Конкин одеваются, чтобы снова идти на работу в свой офис. Готовы резиновые бутсы со стальными носами, многослойное теплое белье, защитные шлемы с фонарями. Ремни оттягиваются под весом аварийных дыхательных аппаратов, датчиков газа и радиопереговорных устройств. Их рабочее место не допускает небрежности. Каждый вешает на доску свою медную бирку, ее копия кладется в карман. Кто-то бормочет: «Господи, спаси-сохрани». Все заходят в лифт, который опускается в глубину. Это шахта Эмеральд на юго-западе штата Пенсильвания, страшный подземный мир, который мало кто видел воочию, о котором редко слышат и редко вспоминают (если только не подведет сказанная впопыхах молитва). «Это самые обычные люди, – говорит Конкин, управляющий шахты Эмеральд, жилистый, напористый человек. У него за плечами 29 лет подземного стажа. – Но только до тех пор, пока в шахты не прорывается вода или не обваливаются стены».
Когда мы спустились на 188 метров и распахнули двери лифта, я, честно говоря, ожидал увидеть целый подземный город. Вместо этого перед нами оказался туннель с побеленными стенами, абсолютно голый в холодном люминесцентном сиянии. В глубине туннеля, где-то через сотню метров, свет уже меркнет, и дальше – ничего, кроме темноты и пробирающего до костей ветра.
Старый добрый уголь
Когда мы думаем об угольной шахте, перед глазами неизменно встает один и тот же архаический стереотип – шахтеры с черными лицами, в шлемах с фонарями, поезда, составленные из угольных тележек, неуютные поселки угледобывающих компаний. Эти образы прочно укоренились в нашем сознании и в национальном фольклоре. Все это картинки из мира старой, прокопченной угольным дымом экономики, которая уже давно отступила под натиском полупроводников. И тем не менее все эти атрибуты красивой жизни – компьютеры, телевизоры с большими плоскими экранами, забавные крошечные «айподы» и другие чудеса, выросшие на кремниевых подложках, – без угля долго не протянут. Ветер, вода, природный газ, нефть, ядерная и солнечная энергия – все эти источники, даже если их сложить вместе, едва потянут на такое количество энергии, какое нам дает старый добрый уголь (речь идет о США – Редакция «ПМ»).
В прошлом году Америка добыла и израсходовала более одного миллиарда тонн этого минерала. При нынешних объемах добычи, при использовании современных технологий этих запасов должно хватить на 243 года. Добыча угля удивляет своей дешевизной – в 2005 году стоимость миллиона килоджоулей (кДж), полученных из нефти, составляла $8,66, в то время как тот же миллион кДж при получении из угля обходился всего в $1,19. Примерно две трети этого излюбленного американского горючего поступает из открытых карьерных разработок (около 778 млн. т), а остальные добывают в подземных шахтах, по большей части в Аппалачах.
На востоке бóльшая часть угля добывается из тонких пластов, залегающих в сотнях метров под землей. Шахта Эмеральд, одна из 14 американских шахт, принадлежащих компании Foundation Holdings, разрабатывает «питтсбургский пласт» – это месторождение толщиной 2,4 м, простирающееся под четырьмя штатами на площади в тысячи квадратных километров. Сама шахта Эмеральд тоже не из маленьких – ее подземные разработки занимают сотни квадратных километров, а объемы добычи достигли в 2006 году почти 7 млн. т.
Давно прошла эпоха, когда правили бал кайло и лопата, а об опасности шахтеров предупреждала канарейка. В угледобыче на шахте Эмеральд, как и при других подземных работах, теперь господствуют совершенно новые технологии. При камерно-столбовом методе в пласте пробиваются туннели высотой ровно в толщину пласта. Они обходят массивные блоки угля, которые нужны для того, чтобы поддерживать кровлю пласта. Такой подход – а в Аппалачах он господствовал очень долго – не назовешь очень эффективным, поскольку в шахте оставалось в виде столбов 65% угля. Столбы оказывались объемистее, чем пространство выработки.
Длинный забой
Теперь большинство компаний, разрабатывающих толстые, залегающие горизонтально пласты, используют более эффективный метод добычи – длинный забой. Придумали этот способ в Англии еще в XVII веке, в Аппалачи он пришел к 1950-м годам. За последние 15 лет оборудование, необходимое для добычи таким способом, стало более крупным и надежным, обеспечивая большой выигрыш в производительности. Сначала движущийся по рельсам агрегат с электрическим приводом (он называется комбайн непрерывного действия, а спереди у него установлен вращающийся врубовой барабан шириной почти пять метров) прогрызает в пласте туннели примерно так, как это делается при камерно-столбовом методе. На этом этапе главная цель – нарезать угольный пласт на большие прямоугольники – «панели» (на шахте Эмеральд они достигают трех километров в длину и четырех сотен метров в ширину – это самые широкие панели в Северной Америке). По мере того, как зубастый врубовой барабан вгрызается в угольный пласт, молотый уголь высыпается из агрегата на его заднем конце. Там его подхватывает смонтированный прямо на рельсах конвейер. Комбайном, который способен за день пройти сквозь породу 70 м, управляют всего три человека.
После того, как этот комбайн подготовит правильно размеченные панели, в дело вступает «выемочный» комбайн для работы в длинном забое. На шахте Эмеральд эта одна-единственная машина производит 95% всей продукции шахты. Этот автоматический выемочный комбайн с двумя врубовыми головками двигается взад-вперед по рабочему пространству панели, выгрызая при каждом проходе все новые глыбы черного минерала. Если такую машину, которая работает на шахте Эмеральд, эксплуатировать в две смены, она будет способна всего за шесть месяцев вычистить панель площадью 140 га.
Разработка пласта длинным забоем не только повышает эффективность в плане уменьшения потерь угля – при этой технологии требуется гораздо меньше шахтеров, чем было задействовано при камерно-столбовом методе. «Когда я 33 года назад начинал свою трудовую карьеру, – говорит Дэнкович (сейчас ему 56 лет), – у нас под землей работало 1200 человек, и хорошо, если мы все вместе выдавали на-гора миллион тонн угля в год. Теперь под землей никогда не бывает сразу больше, чем 150 человек, а угля мы даем в шесть раз больше».
С другой стороны, все эти преимущества от разработки больших панелей не достаются даром. Подземная угледобыча приводит к тому, что принято называть «оседанием». При разработке пласта длинным забоем после выработки панели за шахтерами не остается никаких «столбов», большие пространства, вычищенные врубовым комбайном, постепенно смыкаются, и в результате вся земля над шахтой опускается на целый метр. Это оседание сказывается на всем – на домах, дорогах, реках, на любом элементе наземного мира. «Разработка угольных пластов длинным забоем приводит к значительным разрушениям ландшафта, – говорит Стивен П.Кунц, старший эколог в пенсильванской консультационной фирме Schmid & Company. – Оседание подобно медленно продвигающемуся землетрясению. Оно способно на тысячах гектаров осушить болота, опустошить колодцы, обезводить реки. И, обратите внимание, весь этот ущерб не включается в стоимость угля».
В царстве Аида
Уходим от лифта в глубь тоннеля на сотню метров, садимся на дизельную дрезину, возвышающуюся всего на 1,2 м над рельсами. Наш проводник набирает четырехзначный номер – таким образом он сообщает сидящим наверху наблюдателям, где мы находимся и куда направились. И только мы затарахтели по рельсам, как нас окружила кромешная тьма. Единственный свет – от наших аккумуляторных фонариков, закрепленных на шлемах.
Трудно отвязаться от мыслей о том, что может случиться в шахте. В 1988 году Дэнкович попал в западню – от внешнего мира его отрезал разгоревшийся в шахте пожар. «Я не видел даже поднесенную к лицу руку, – рассказывает он. – За тот час, пока мы брели через задымленные коридоры, я постарел на десять лет. В горле стоял ком, а из головы не уходили мысли о жене и детях. В тот раз все мы выбрались наружу, но некоторые из нас уже больше никогда не спускались в забой».
В 2005–2006 годах наблюдалось незначительное повышение аварийности на шахтах США, но все равно – работа под землей сейчас стала намного безопасней, чем была раньше. Сравним 2400 жертв в год, среднюю норму в начале ХХ века, с 47 погибшими в прошлом году. Под потолком туннелей на шахте Эмеральд протянуты оптоволоконные кабели – по ним руководство получает информацию о каждом вентиляторе, о каждом гидроприводе, о каждом конвейере. Антенны УВЧ позволяют поддерживать двустороннюю радиосвязь. Стены и полы покрыты молотым известняком – это помогает бороться с огнеопасной угольной пылью. На всех механизмах и у шахтеров имеются датчики газа, по коридорам шахты шесть огромных вентиляторов непрерывно гонят свежий воздух.
Мы катимся вдаль на скорости 15 км/ч, мимо проскакивают темные отвороты и норы – в стенах на каждом шагу сделаны небольшие углубления, как раз достаточные, чтобы шахтер отступил в сторону, пропуская идущую мимо дрезину. Наконец рельсы кончаются, и мы идем пешком через ужасающий холодный мрак – только где-то впереди мельтешат огоньки таких же, как у нас, аккумуляторных фонарей. Наконец мы подходим к группе мастеров, которые возятся среди рядов тяжелых стальных механизмов. Подняв крышки, они копаются в электронных мозгах, нервной системе и гидравлических сосудах врубового комбайна. Все приводы в ней электрические и гидравлические, но, поскольку обычное масло для гидравлики по здешним меркам должно считаться пожароопасным, во всех цилиндрах и трубопроводах циркулирует эмульсия из 5% масла и 95% воды. Цепочку из сопутствующего оборудования (шахтеры называют ее «обозом») – переставляют каждые девять-десять дней, по мере того, как продвигается рабочий фронт забоя. В туннеле здесь не слишком просторно – едва протиснешься.
Железный змей
Чем ближе мы продвигаемся к забою, тем теплее становится воздух и больше встречается на нашем пути шахтеров. А потом зарождается звук – отдаленный гул, который перерастает в грохот и рев. Шум нарастает, когда мы сворачиваем влево в боковой квершлаг, и становится оглушительным, когда, пройдя еще десяток-другой метров, мы попадаем в другой, параллельный туннель. Там смонтирован конвейер, который несется так быстро, что потребовалось сначала вглядываться несколько секунд, прежде чем мы рассмотрели на нем пролетающие мимо глыбы угля. Еще бы – их скорость достигает 50 м/с. Здесь начинается десятикилометровый путь угля на поверхность, а поскольку фронт в забое продвигается на 20 м в сутки, ровно на такое же расстояние нужно ежесуточно переставлять начало конвейера. «Представьте себе, – перекрикивает грохот Конкин, – что вы, скажем, купили ‘кадиллак’. Дальше вы его разобрали в своем гараже, перетаскали по частям за несколько кварталов в гараж к своему приятелю, там собрали, а потом, довольные, поехали с семьей покататься. Вот такой дурью мы здесь и занимаемся каждый день!»
Теперь мы идем вдоль конвейера, прошло уже полчаса, как за нами закрылась дверь лифта, и вот мы на месте – перед нами собственно забой. Впечатления немыслимые – комбинация Мордора с суперсовременным звездолетом из фантастического фильма. Колоссальных размеров железный змей вытянулся в густой грязи на расстояние в четыре футбольных поля. Весь горнодобывающий комбайн состоит из 251 сцепленного в ряд «щита». Каждый из этих проходческих щитов весит по 24 т и способен выдерживать давление в 900 т. Подпертая гидравлическими домкратами крыша каждого щита удерживает давящую сверху горную породу на полутораметровой высоте. Сама машина покоится на 251 паре шагающих гидравлических опор. Дэнкович управляет работой выемочного комбайна – два зубастых барабана шириной по 1,2 м отчаянно крутятся на своих осях друг над другом. При этом они ходят взад-вперед вдоль угольно-черной поверхности забоя, за один проход выгрызая полосу угля высотой 1,8 м и глубиной больше метра, – это получается до 18 т в минуту. Шесть струй воды поливают барабаны, чтобы прибить угольную пыль. Сырой уголь падает на стремительно бегущий конвейер. Вот один проход завершен, и поднимается безумный грохот и скрежет. Домкраты приспускают щиты кровли, огромные шагающие лапы сдвигаются вперед, после чего кровля снова встает на место. Выемочный комбайн возобновляет движение, но уже в противоположную сторону. И так, проход за проходом, эта машина добывает каждые сутки 26 000 т живой черной энергии.
Дэнкович начал работать с подобным оборудованием 12 лет назад. Шлепая по грязи, он поспевает за движущимся вдоль стены комбайном и попутно рассказывает, хотя для этого приходится кричать во всю глотку: «Раньше семь проходов за неделю – это уже было достижение. Техника без конца ломалась. Теперь мы делаем по семь проходов за восьмичасовую смену. А эта железяка работает себе и работает».
Когда покончат с этой панелью, всю машину разберут и перетащат к следующей, на этот процесс может потребоваться до 11 дней. Один такой выемочный комбайн стоит $70 млн., но при нынешних ценах на уголь он окупается примерно за два месяца. Foundation предполагает поставить на шахте Эмеральд еще одну такую машину.
Все хорошо, когда б не экология...
Вся технология угледобычи нацелена на то, чтобы уголь был дешев. Однако потребление электроэнергии растет, и в следующие 30 лет оно должно удвоиться. Для того чтобы угнаться за растущими потребностями, в США планируется построить еще 150 сжигающих уголь электростанций. Все это энергетическое изобилие, хранящееся прямо у нас под ногами, грозит только одной серьезной проблемой – при сжигании угля мы выбрасываем в атмосферу огромные количества углекислого газа, а вместе с ним также и окись азота, двуокись серы и ртуть. 80% двуокиси углерода, которая выбрасывается в американские небеса в процессе выработки электричества, проистекают именно от сжигания угля, и дело идет к тому, что уже совсем скоро федеральное правительство начнет принимать меры по ограничению выбросов, ведущих к парниковому эффекту. В апреле 2007 года Верховный суд США постановил, что федеральное агентство по охране окружающей среды имеет право ограничивать выбросы двуокиси углерода точно так же, как оно ограничивает выбросы других угрожающих экологии веществ. Но как бы дело ни обернулось, обширные запасы черного золота еще в течение многих лет будут предопределять ситуацию на энергетическом рынке.
Когда мы спустились на 188 метров и распахнули двери лифта, я, честно говоря, ожидал увидеть целый подземный город. Вместо этого перед нами оказался туннель с побеленными стенами, абсолютно голый в холодном люминесцентном сиянии. В глубине туннеля, где-то через сотню метров, свет уже меркнет, и дальше – ничего, кроме темноты и пробирающего до костей ветра.
Старый добрый уголь
Когда мы думаем об угольной шахте, перед глазами неизменно встает один и тот же архаический стереотип – шахтеры с черными лицами, в шлемах с фонарями, поезда, составленные из угольных тележек, неуютные поселки угледобывающих компаний. Эти образы прочно укоренились в нашем сознании и в национальном фольклоре. Все это картинки из мира старой, прокопченной угольным дымом экономики, которая уже давно отступила под натиском полупроводников. И тем не менее все эти атрибуты красивой жизни – компьютеры, телевизоры с большими плоскими экранами, забавные крошечные «айподы» и другие чудеса, выросшие на кремниевых подложках, – без угля долго не протянут. Ветер, вода, природный газ, нефть, ядерная и солнечная энергия – все эти источники, даже если их сложить вместе, едва потянут на такое количество энергии, какое нам дает старый добрый уголь (речь идет о США – Редакция «ПМ»).
В прошлом году Америка добыла и израсходовала более одного миллиарда тонн этого минерала. При нынешних объемах добычи, при использовании современных технологий этих запасов должно хватить на 243 года. Добыча угля удивляет своей дешевизной – в 2005 году стоимость миллиона килоджоулей (кДж), полученных из нефти, составляла $8,66, в то время как тот же миллион кДж при получении из угля обходился всего в $1,19. Примерно две трети этого излюбленного американского горючего поступает из открытых карьерных разработок (около 778 млн. т), а остальные добывают в подземных шахтах, по большей части в Аппалачах.
На востоке бóльшая часть угля добывается из тонких пластов, залегающих в сотнях метров под землей. Шахта Эмеральд, одна из 14 американских шахт, принадлежащих компании Foundation Holdings, разрабатывает «питтсбургский пласт» – это месторождение толщиной 2,4 м, простирающееся под четырьмя штатами на площади в тысячи квадратных километров. Сама шахта Эмеральд тоже не из маленьких – ее подземные разработки занимают сотни квадратных километров, а объемы добычи достигли в 2006 году почти 7 млн. т.
Давно прошла эпоха, когда правили бал кайло и лопата, а об опасности шахтеров предупреждала канарейка. В угледобыче на шахте Эмеральд, как и при других подземных работах, теперь господствуют совершенно новые технологии. При камерно-столбовом методе в пласте пробиваются туннели высотой ровно в толщину пласта. Они обходят массивные блоки угля, которые нужны для того, чтобы поддерживать кровлю пласта. Такой подход – а в Аппалачах он господствовал очень долго – не назовешь очень эффективным, поскольку в шахте оставалось в виде столбов 65% угля. Столбы оказывались объемистее, чем пространство выработки.
Длинный забой
Теперь большинство компаний, разрабатывающих толстые, залегающие горизонтально пласты, используют более эффективный метод добычи – длинный забой. Придумали этот способ в Англии еще в XVII веке, в Аппалачи он пришел к 1950-м годам. За последние 15 лет оборудование, необходимое для добычи таким способом, стало более крупным и надежным, обеспечивая большой выигрыш в производительности. Сначала движущийся по рельсам агрегат с электрическим приводом (он называется комбайн непрерывного действия, а спереди у него установлен вращающийся врубовой барабан шириной почти пять метров) прогрызает в пласте туннели примерно так, как это делается при камерно-столбовом методе. На этом этапе главная цель – нарезать угольный пласт на большие прямоугольники – «панели» (на шахте Эмеральд они достигают трех километров в длину и четырех сотен метров в ширину – это самые широкие панели в Северной Америке). По мере того, как зубастый врубовой барабан вгрызается в угольный пласт, молотый уголь высыпается из агрегата на его заднем конце. Там его подхватывает смонтированный прямо на рельсах конвейер. Комбайном, который способен за день пройти сквозь породу 70 м, управляют всего три человека.
После того, как этот комбайн подготовит правильно размеченные панели, в дело вступает «выемочный» комбайн для работы в длинном забое. На шахте Эмеральд эта одна-единственная машина производит 95% всей продукции шахты. Этот автоматический выемочный комбайн с двумя врубовыми головками двигается взад-вперед по рабочему пространству панели, выгрызая при каждом проходе все новые глыбы черного минерала. Если такую машину, которая работает на шахте Эмеральд, эксплуатировать в две смены, она будет способна всего за шесть месяцев вычистить панель площадью 140 га.
Разработка пласта длинным забоем не только повышает эффективность в плане уменьшения потерь угля – при этой технологии требуется гораздо меньше шахтеров, чем было задействовано при камерно-столбовом методе. «Когда я 33 года назад начинал свою трудовую карьеру, – говорит Дэнкович (сейчас ему 56 лет), – у нас под землей работало 1200 человек, и хорошо, если мы все вместе выдавали на-гора миллион тонн угля в год. Теперь под землей никогда не бывает сразу больше, чем 150 человек, а угля мы даем в шесть раз больше».
С другой стороны, все эти преимущества от разработки больших панелей не достаются даром. Подземная угледобыча приводит к тому, что принято называть «оседанием». При разработке пласта длинным забоем после выработки панели за шахтерами не остается никаких «столбов», большие пространства, вычищенные врубовым комбайном, постепенно смыкаются, и в результате вся земля над шахтой опускается на целый метр. Это оседание сказывается на всем – на домах, дорогах, реках, на любом элементе наземного мира. «Разработка угольных пластов длинным забоем приводит к значительным разрушениям ландшафта, – говорит Стивен П.Кунц, старший эколог в пенсильванской консультационной фирме Schmid & Company. – Оседание подобно медленно продвигающемуся землетрясению. Оно способно на тысячах гектаров осушить болота, опустошить колодцы, обезводить реки. И, обратите внимание, весь этот ущерб не включается в стоимость угля».
В царстве Аида
Уходим от лифта в глубь тоннеля на сотню метров, садимся на дизельную дрезину, возвышающуюся всего на 1,2 м над рельсами. Наш проводник набирает четырехзначный номер – таким образом он сообщает сидящим наверху наблюдателям, где мы находимся и куда направились. И только мы затарахтели по рельсам, как нас окружила кромешная тьма. Единственный свет – от наших аккумуляторных фонариков, закрепленных на шлемах.
Трудно отвязаться от мыслей о том, что может случиться в шахте. В 1988 году Дэнкович попал в западню – от внешнего мира его отрезал разгоревшийся в шахте пожар. «Я не видел даже поднесенную к лицу руку, – рассказывает он. – За тот час, пока мы брели через задымленные коридоры, я постарел на десять лет. В горле стоял ком, а из головы не уходили мысли о жене и детях. В тот раз все мы выбрались наружу, но некоторые из нас уже больше никогда не спускались в забой».
В 2005–2006 годах наблюдалось незначительное повышение аварийности на шахтах США, но все равно – работа под землей сейчас стала намного безопасней, чем была раньше. Сравним 2400 жертв в год, среднюю норму в начале ХХ века, с 47 погибшими в прошлом году. Под потолком туннелей на шахте Эмеральд протянуты оптоволоконные кабели – по ним руководство получает информацию о каждом вентиляторе, о каждом гидроприводе, о каждом конвейере. Антенны УВЧ позволяют поддерживать двустороннюю радиосвязь. Стены и полы покрыты молотым известняком – это помогает бороться с огнеопасной угольной пылью. На всех механизмах и у шахтеров имеются датчики газа, по коридорам шахты шесть огромных вентиляторов непрерывно гонят свежий воздух.
Мы катимся вдаль на скорости 15 км/ч, мимо проскакивают темные отвороты и норы – в стенах на каждом шагу сделаны небольшие углубления, как раз достаточные, чтобы шахтер отступил в сторону, пропуская идущую мимо дрезину. Наконец рельсы кончаются, и мы идем пешком через ужасающий холодный мрак – только где-то впереди мельтешат огоньки таких же, как у нас, аккумуляторных фонарей. Наконец мы подходим к группе мастеров, которые возятся среди рядов тяжелых стальных механизмов. Подняв крышки, они копаются в электронных мозгах, нервной системе и гидравлических сосудах врубового комбайна. Все приводы в ней электрические и гидравлические, но, поскольку обычное масло для гидравлики по здешним меркам должно считаться пожароопасным, во всех цилиндрах и трубопроводах циркулирует эмульсия из 5% масла и 95% воды. Цепочку из сопутствующего оборудования (шахтеры называют ее «обозом») – переставляют каждые девять-десять дней, по мере того, как продвигается рабочий фронт забоя. В туннеле здесь не слишком просторно – едва протиснешься.
Железный змей
Чем ближе мы продвигаемся к забою, тем теплее становится воздух и больше встречается на нашем пути шахтеров. А потом зарождается звук – отдаленный гул, который перерастает в грохот и рев. Шум нарастает, когда мы сворачиваем влево в боковой квершлаг, и становится оглушительным, когда, пройдя еще десяток-другой метров, мы попадаем в другой, параллельный туннель. Там смонтирован конвейер, который несется так быстро, что потребовалось сначала вглядываться несколько секунд, прежде чем мы рассмотрели на нем пролетающие мимо глыбы угля. Еще бы – их скорость достигает 50 м/с. Здесь начинается десятикилометровый путь угля на поверхность, а поскольку фронт в забое продвигается на 20 м в сутки, ровно на такое же расстояние нужно ежесуточно переставлять начало конвейера. «Представьте себе, – перекрикивает грохот Конкин, – что вы, скажем, купили ‘кадиллак’. Дальше вы его разобрали в своем гараже, перетаскали по частям за несколько кварталов в гараж к своему приятелю, там собрали, а потом, довольные, поехали с семьей покататься. Вот такой дурью мы здесь и занимаемся каждый день!»
Теперь мы идем вдоль конвейера, прошло уже полчаса, как за нами закрылась дверь лифта, и вот мы на месте – перед нами собственно забой. Впечатления немыслимые – комбинация Мордора с суперсовременным звездолетом из фантастического фильма. Колоссальных размеров железный змей вытянулся в густой грязи на расстояние в четыре футбольных поля. Весь горнодобывающий комбайн состоит из 251 сцепленного в ряд «щита». Каждый из этих проходческих щитов весит по 24 т и способен выдерживать давление в 900 т. Подпертая гидравлическими домкратами крыша каждого щита удерживает давящую сверху горную породу на полутораметровой высоте. Сама машина покоится на 251 паре шагающих гидравлических опор. Дэнкович управляет работой выемочного комбайна – два зубастых барабана шириной по 1,2 м отчаянно крутятся на своих осях друг над другом. При этом они ходят взад-вперед вдоль угольно-черной поверхности забоя, за один проход выгрызая полосу угля высотой 1,8 м и глубиной больше метра, – это получается до 18 т в минуту. Шесть струй воды поливают барабаны, чтобы прибить угольную пыль. Сырой уголь падает на стремительно бегущий конвейер. Вот один проход завершен, и поднимается безумный грохот и скрежет. Домкраты приспускают щиты кровли, огромные шагающие лапы сдвигаются вперед, после чего кровля снова встает на место. Выемочный комбайн возобновляет движение, но уже в противоположную сторону. И так, проход за проходом, эта машина добывает каждые сутки 26 000 т живой черной энергии.
Дэнкович начал работать с подобным оборудованием 12 лет назад. Шлепая по грязи, он поспевает за движущимся вдоль стены комбайном и попутно рассказывает, хотя для этого приходится кричать во всю глотку: «Раньше семь проходов за неделю – это уже было достижение. Техника без конца ломалась. Теперь мы делаем по семь проходов за восьмичасовую смену. А эта железяка работает себе и работает».
Когда покончат с этой панелью, всю машину разберут и перетащат к следующей, на этот процесс может потребоваться до 11 дней. Один такой выемочный комбайн стоит $70 млн., но при нынешних ценах на уголь он окупается примерно за два месяца. Foundation предполагает поставить на шахте Эмеральд еще одну такую машину.
Все хорошо, когда б не экология...
Вся технология угледобычи нацелена на то, чтобы уголь был дешев. Однако потребление электроэнергии растет, и в следующие 30 лет оно должно удвоиться. Для того чтобы угнаться за растущими потребностями, в США планируется построить еще 150 сжигающих уголь электростанций. Все это энергетическое изобилие, хранящееся прямо у нас под ногами, грозит только одной серьезной проблемой – при сжигании угля мы выбрасываем в атмосферу огромные количества углекислого газа, а вместе с ним также и окись азота, двуокись серы и ртуть. 80% двуокиси углерода, которая выбрасывается в американские небеса в процессе выработки электричества, проистекают именно от сжигания угля, и дело идет к тому, что уже совсем скоро федеральное правительство начнет принимать меры по ограничению выбросов, ведущих к парниковому эффекту. В апреле 2007 года Верховный суд США постановил, что федеральное агентство по охране окружающей среды имеет право ограничивать выбросы двуокиси углерода точно так же, как оно ограничивает выбросы других угрожающих экологии веществ. Но как бы дело ни обернулось, обширные запасы черного золота еще в течение многих лет будут предопределять ситуацию на энергетическом рынке.
Обсуждения Черная энергия